Там пожилые дамы жалуются, что жара невыносимая. Едва ли нам удастся провести полноценное собрание.
– Хорошо, иду. – Оренцстайн протянул Голду руку и широко улыбнулся. – Очень рад работать над этой проблемой вместе с вами, лейтенант. – Щелкнуло несколько фотоаппаратов. Хлопнули вспышки. – Вместе мы замочим ублюдков! – прогремел он. Это был любимый предвыборный лозунг Оренцстайна, который он неизменно выдвигал еще с шестидесятых. – Вместе мы замочим ублюдков! – повторил он громче. Кое-кто зааплодировал, затем Оренцстайн – в тесном кольце своих людей и оставшихся репортеров, за которым следовал менее организованный хвост зевак, – двинулся к выходу. Не прошло и тридцати секунд, как холл обезлюдел.
К Голду неторопливо подошел Замора.
– Что он говорил вам, когда вы были с глазу на глаз?
– Он сказал, что знает, с какой стороны бутерброда масло.
Замора озадаченно взглянул на Голда.
– Ну, и что нам теперь делать?
– А хрен его знает.
– Ладно, в конце концов, мы здесь полиция. Какова ваша обычная практика?
– Обычно если я ловлю тех, кто берет банк, то начинаю трясти всех известных мне спецов в этой области. В конечном счете Кто-нибудь выдаст мне искомого субъекта. – Голд закурил сигару. – Тот же прием применяется при поисках торговцев наркотиками, вуайеров, фальшивомонетчиков, издателей порнухи. Надо трясти все дерево, пока твой «фрукт» не свалится. Но сейчас проблема в том, что я не знаю никого из этих заборных художников. А вы?
– Знаю ребят из разных группировок: «Слабаки», «Черномазые», «Белозаборники». Вы что, хотите прижать их к стенке? Встряхнуть как следует и посмотреть, что посыплется?
– В общем-то, нет. Разве что у вас есть на примете какой-нибудь махровый антисемит из их тусовки. Нет, сейчас мы имеем дело не с обычными заборописцами. Наши клиенты даже не оставляют завитушек – знаков группировки.
– Почему вы все время говорите «они», «их»? Наши свидетели видели одного-единственного белого мужчину.
Они вышли наружу. Горячий неподвижный воздух был нездоров. Солнце светило огненным шаром, закутанным в пелену смога.
– Какой-то белый одиночка чуть старше тридцати рушит мою теорию о пьяных сопляках, – сказал Голд, глядя на дорогу в сторону стоянки. – Белый одиночка старше тридцати может оказаться куда опасней, чем кучка ужравшихся подростков.
– Вы полагаете?
Голд прикусил сигару.
– Опять-таки хрен его знает. – Он улыбнулся Заморе. – Улики захотелось пособирать? Ну что ж, пойдемте к стоянке и начнем собирать улики, как и полагается прилежным маленьким детективчикам.
Замора улыбнулся в ответ ему.
– Конечно. Почему бы и нет?
Они еще не спустились с лестницы, когда у бордюра с визгом затормозили два белых фургона. На тротуар высыпал десяток вооруженных людей – все молодые.
– Ни хрена себе! – Замора потянулся за пистолетом.
– Спокойно, это люди из ЕВС.
– Из чего?
– Из Еврейского вооруженного сопротивления. Их следовало бы ожидать сегодня.
Молодые люди рассыпались неравномерной цепью и заняли позиции: одни – перегораживая доступ к Центру, другие – на лестнице. Все были одеты одинаково – синие береты, голубые джинсы и голубые безрукавки со звездой Давида, скрещенными кулаками, разрывающими путы из колючей проволоки, и буквами IAR (все это было нанесено краской по шаблону). У большинства были винтовки М-1 и М-16, у двоих – автоматы.
– Иисус Мария! – выдохнул Замора. – Да у них «узи»!
Голд швырнул сигару на тротуар.
– Пойдем, надо кончать с этим.
Из фургона вышел седобородый мужчина лет пятидесяти с небольшим. Он отличался значительным брюхом и пронзительным взглядом. Седобородый начал выкрикивать команды, и все становились перед ним по стойке «смирно».
– Это кто здесь командует? – заорал Голд на бородача.
– Я! – огрызнулся тот. – То есть Джерри Кан, командующий Западными силами Еврейского вооруженного сопротивления. А ты кто такой, черт возьми?
– А я – капитан Фантастик из империи Клинтон! Забирай отсюда своих детишек, пока кто-нибудь из них сам себя не подстрелил.
Кан презрительно ухмыльнулся.
– Будь спокоен, уж если кто-нибудь из моих солдат выстрелит в кого-нибудь, то это будет не несчастный случай. Прочь с дороги!
Лицо Голда посуровело.
– Убери их отсюда сейчас же! На улицах нельзя носить автоматическое оружие, неужели непонятно?! Бегом – все оружие в фургоны и линяйте отсюда, а то я конфискую ваши любимые игрушки! Остаток дня проведете в поисках поручителя.
Прошибить Кана было не так легко.
– Ты что, правда возомнил себя капитаном Фантастиком?
Один из юнцов, застывший по струнке в нескольких футах от Кана, повернул голову и сказал:
– Командир, это Джек Голд. Тот самый показной еврей, о котором толкуют по радио. Начальник дерьмового спецподразделения.
– Ах да! – Зловещий оскал Кана стал еще шире. – Ренегат. Полицай из гетто, который готовит собственный народ в недолгий путь до «центра переселения». По дороге по железной.
– Заткнись, идиот! – прошипел Голд.
– Нет, это ты заткнись, дядя Айк! Знаешь, кто такой дядя Айк, а, Голд? Так мы называем вас – еврейских дядюшек Томов.
– Кан, заткни свою глупую пасть и увози отсюда своих деток, пока я не арестовал вас!
– Это нас он собрался арестовывать! – заорал Кан, повернувшись к своим приспешникам. – Наши храмы оскверняют, наших женщин терроризируют, священная память о наших усопших попирается, нас называют жидами, нам угрожают смертью – и еще насылают на нас этого еврейского Иуду, чтобы этот козел арестовывал нас за то, что мы защищаемся. Предатель! – Кан повернулся к Голду, его лицо было перекошено от ненависти. – Тебе бы нашлось применение в лагерях, Голд. Ты лизал бы там нацистские сапоги. Меня тошнит от тебя! – Он плюнул Голду под ноги.
Голд мужественно пытался обуздать кипевший в нем гнев. Разинув рот. Замора в изумлении наблюдал за происходящим.
– Кан, – медленно проговорил Голд. – Прошу тебя в последний раз. По машинам и давайте...
– Мы никуда не поедем, Айк. Мы останемся прямо здесь, на страже, и будем двадцать четыре часа в сутки защищать жизнь и имущество евреев. Мы остаемся здесь выполнять твою работу. Насколько мне известно, ты мог бы выполнять эту работу, если бы не провел всю жизнь в погоне за черной зад...
Для человека его лет и сложения Голд двигался с невероятной скоростью. Вывернув Кану руку, он схватил его за седые волосы, протащил несколько футов к стоявшей рядом машине и шмякнул физиономией о капот. Люди Кана бросились было ему на выручку, но Замора выхватил пистолет и, резко поводя окостеневшей рукой из стороны в сторону, пытался держать всех под прицелом.
– Никому не шевелиться! – кричал он. – Всем оставаться на местах!
Все застыли на месте, судорожно сжимая винтовки в дрожащих руках. Задержавшиеся репортеры – они уже влезали в свои машины на той стороне улицы – чертыхались и лезли впопыхах за фотоаппаратами.
Голд рывком задрал Кану голову: из носа у того хлестала кровь, она лилась в рот, стекала по подбородку. Нос был скорее всего сломан.
– Ну что? – прошептал Голд Кану на ухо. – Хочешь, я тебе и руку сломаю, крикун?
Он резко дернул руку Кана наверх. Невольно Кан крякнул от боли.
– Кретин ты! – выдохнул Голд Кану на ухо и нажал сильнее.
– Не надо, пожалуйста! – Кан брызгал слюной.
Голд наклонился ближе.
– Скажи: не надо, дядюшка.
– Дядюшка, – выдавил из себя Кан.
– Теперь скажи: дядюшка Айк.
Даже несмотря на боль, Кан пришел в ярость:
– Твою мать!..
Голд дернул руку Кана с такой силой, что тот на секунду завис над асфальтом и завопил.
– Когда ломается рука, – прошептал Голд на ухо Кану, – звук иногда слышен аж за квартал.
Кан уже плакал.
– Говори, – потребовал Голд, – дядюшка Айк.
– Дядюшка Айк! – прохрипел Кан. Измученный адской болью, он был согласен на все.
Голд отпустил Кана, и тот рухнул на тротуар, схватившись за поврежденную руку и одновременно пытаясь зажать кровоточащий нос. Несколько бойцов Сопротивления бросились к нему на помощь.
– А теперь убирайтесь все отсюда к черту! – заорал Голд. – Заберите свои винтовки домой и заприте в кладовке. На улице оружию не место. Это вам не Ближний Восток. Вам лучше вновь заняться добрым делом: провожайте старушек домой из шуля. И не вздумайте больше делать за полицию ее работу.
Несколько человек помогали Кану залезть в фургон.
– Свинья антисемитская! – Девушка из Сопротивления гневно ткнула в сторону Голда пальцем. – Друг нацистов!
– Шевелись! – рявкнул Голд.
Кан был уже внутри, остальные влезали вслед за ним. Вопя и потрясая винтовками, они отъехали от тротуара.
– Мы еще вернемся!
Кто-то начал скандировать:
– Это не повторится! Это не повторится!
Все дружно подхватили:
– Это не повторится! Это не повторится! Это не повторится!
Фургоны укатили по улице Пико, и голоса затихли вдали. Рухнув спиной на дверь чьей-то машины, Замора левой рукой вытер потное лицо – правая все еще сжимала пистолет.
– Иисус Мария! Святой Иосиф! – Он повернулся к Голду. – Неужели у вас каждый день так?!
Голд закурил сигару.
– Держись меня, сынок!

10.42 вечера

Мини-пикап свернул с Сансет-бульвара на Гарднер и затем на первом перекрестке налево. Проехав два квартала, он резко затормозил у тротуара на темной улице. Из пикапа пулей вылетела давешняя «карикатурная» шлюха.
– Мошенник гребаный! – проорала она в дверь машины и с остервенением захлопнула ее. – Дешевый латинос, козел вонючий! Спроси у своей мексиканской мамаши, будет ли она трахаться за десять вонючих долларов!
Пикап отъехал от тротуара и, вихляя по улице, скрылся вдали.
– Козел! – закричала вслед машине проститутка.
К бордюру тихо подкатил голубой фургон Уолкера. Шлюха подозрительно заглянула в машину.
– Ну а тебе чего еще надо?
Уолкер перегнулся через переднее сиденье, опустил стекло вниз и попытался изобразить на лице подобие дружеской улыбки.
– Привет.
– Привет, – ответила шлюха. – Что скажешь, дорогуша?
– Ну, сама знаешь. Скучно мне без компании, вот и все.
– Вот так вот, да? – Слегка оттаяв, она просунула голову в окошко. – Надеюсь, ты не хочешь компании на халяву, а то был тут один такой только что.
– Нет, я при деньгах. Получишь все, что захочешь.
Она улыбнулась.
– Что я захочу? Нет, голубчик, я позабочусь, чтобы ты получил все, что ты захочешь! – Она открыла дверь и протиснулась в машину.
– Сегодняшнюю ночку ты будешь вспоминать всю жизнь. Будешь внукам рассказывать, как славно ты потрахался с Хани Дью.
Уолкер отъехал от тротуара.
– Поезжай по улице Ла-Бреа, а потом сверни направо, дорогуша. Там маленький, чистенький мотель, где я занимаюсь своим бизнесом. Очень удобно.
– Э-э-э... – Уолкер напустил на себя невинно-растерянный вид. – Понимаешь ли, я не хотел бы выходить из фургона.
– Почему это?
– Ну, давай займемся этим сзади, за сиденьями. Мне так нравится.
Повернувшись на сиденье, она пристально посмотрела на него.
– Небольшое автомобильное извращение. Ты от этого тащишься, что ли? В фургоне у тебя чисто хоть? – Она оглянулась назад.
– Чисто, чисто, сегодня я там пропылесосил.
Она опять взглянула на него.
– А ты понимаешь, что это обойдется тебе дороже?
– Ничего страшного.
– Ну и где ты собираешься припарковать свой тарантас? Не будешь же ты останавливаться и трахаться посреди Сансет-бульвара?
Машина тем временем ехала по Лорел-Каньону.
– Я знаю одно местечко недалеко от Малхолланда. Оно мало кому известно.
– Недалеко от Малхолланда? – Она вновь смерила его подозрительным взглядом. – А ты случаем не извращенец, а, братишка? Может, ты садист какой-нибудь? Смотри, а то мне пришлось как-то одного такого засранца вырубить. И здесь у меня кое-что имеется, – она похлопала по своей дешевой сумке, украшенной бисером, – чтобы вырубить таких козлов навсегда, понимаешь меня, голубчик?
– Я заплачу тебе сотню, – поспешно сказал Уолкер.
– Сотню? – еще более стремительно отреагировала шлюха. – Ты же увозишь меня с места минимум на полчаса. Я потеряю двух-трех клиентов за это время. Нет уж, дорогой мой, коли хочешь устроить шоу с такой звездой, как Хани Дью, на шоссе Малхолланд, придется платить как следует!
– Сколько ты хочешь?
– Двести.
– Идет.
– Согласен? А денежки где?
– Тебе прямо сейчас?
– Именно, золотой мой, сейчас. Сначала покончим с делом, чтобы перейти к удовольствию. – Последнее слово она со смаком растянула.
Уолкер вытащил из кармана своих подрезанных джинсов пачку денег, отсчитал при свете фар едущего следом автомобиля две сотни и передал их проститутке.
– Отлично, мой сладкий, – сказала она, запихивая деньги в расшитую серебряным бисером сумку. – Теперь едем, куда ты там ехал, и займемся этим! – Она похотливо рассмеялась и прислонилась к нему. Когда она положила руку ему на шею, его затрясло.
– О-о-о! – пропела она, массируя ему шею. – Да ты уже завелся, что ли? Я обслужу тебя по первому разряду, можешь не волноваться!
Она принялась поглаживать его мускулистую руку.
– Вы, белые парни, обожаете татуировки, – праздно отметила она.
Она гладила его, а ему казалось, что это не руки, а змеи ползают по его коже – ощущение и возбуждающее и отталкивающее. Наклонив голову, она провела языком по татуировке на его предплечье; на рисунке был изображен череп с кинжалом. Кончиком языка она провела по контуру наколки. Подняв голову, она взглянула на Уолкера и улыбнулась.
– А ты вкусный, мой милый.
Уолкер мельком взглянул на нее. В горле у него пересохло, сердце бешено колотилось. Его лицо стало пустым, улыбка исчезла. Воздух в фургоне был заряжен чувственностью, пропитан ароматом страсти.
Она положила руку ему на колено и медленно повела ее вверх – к паху. Осторожно обхватив пригоршней ширинку его подрезанных джинсов, она стала поигрывать его яйцами.
– Хочешь, Хани Дью пососет твой здоровый белый член, пока ты за рулем, пока ты гонишь свою развалину?
– Мы почти приехали. Подожди, пока будем на месте. – Он не узнал собственный голос, прозвучавший чуждо, как будто издали. «Чей это голос?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71