Тогда Макс был молодым безработным писателем-юмористом. Он подрабатывал на роли конферансье в стрип-шоу на западном конце улицы Сансет и шлялся по телестудии Си-би-эс, расположенной в квартале Ферфакс неподалеку от заведения Гершеля в надежде найти кого-нибудь, кто мог бы помочь ему реализовать свои таланты.
Гершелю было жалко худосочного, постоянно голодного бродягу. Как-то вечером он по своей инициативе соорудил для Джеки отменную печеночную котлету толщиной в три пальца и украсил ее свежим укропом. Котлета была горячая и издавала соблазнительный аромат. Он положил ее на стол Джеки Макса, который с видом голодающего человека сидел, прихлебывая остывший кофе и читая недельной давности журнал. Парень посмотрел на сандвич, затем поднял глаза на Гершеля.
– Я это не заказывал.
– Знаю.
– Но... у меня нет денег. Мне нечем заплатить.
– Ну и ладно. Заплатишь, когда станешь знаменитым. Как и все вокруг.
На лице Джеки Макса появилась серьезная мина.
– Я обязательно стану знаменитым. Но я вовсе не такой, как все вокруг. Я отработаю вам за бутерброд.
– Ешь, парень, – рассмеялся Гершель. – И не беспокойся. Это всего-навсего сандвич.
– Нет, Гершель, я хочу отработать. Может быть, помыть чашки и миски?
– Для этого у меня есть судомойки. Сделай одолжение, съешь сандвич – и все тут.
– Минутку, – отозвался Макс, оглядывая помещение. – У вас старые ценники. Я могу сделать новые. Мой старик рисовал вывески. Утром я приду сюда и все вам сделаю. Новые ценники украсят магазин. Зачем вам оставаться внакладе?
С этими словами Джеки набросился на сандвич, улыбаясь Гершелю, и, набив рот, принялся пережевывать печенку. И утром он, конечно же, явился с карандашами и кисточками и нарисовал новые ярлыки, без спросу завысив все цены на двадцать процентов. Гершель выразил удивление, и Джеки Макс спросил:
– Сколько они тут провисели?
– Два года.
– Долгонько, – непререкаемым тоном заявил Джеки.
– Но цифры не совпадают с ценами, указанными в меню.
– Я и их переделаю.
С этого дня Макс приходил сюда каждый день после полуночи. Обсудив с другими юмористами новые шуточки, он заказывал печеночный паштет с пивом и, когда ему приносили сандвич, громко и с достоинством говорил официантке:
– Запишите за мой счет.
Он регулярно сменял ценники и этикетки. И меню тоже. Затем окрасил помещение внутри, потом снаружи. Внешний вид здания не менялся лет двадцать, и Макс сделал из старого дома конфетку. Гершель любил и уважал его куда больше, чем всех прочих постоянных своих посетителей вместе взятых. В сущности, он и в грош не ставил телевизионщиков и киношников. Вот его отец был одним из тех, кого прельщал мишурный блеск, окружающий этих типов. Младший же Гершель видел в них лишь шумную толпу лентяев, жестоких друг с другом, неверных своим женщинам, людей, которым нельзя было доверять в серьезном деле. Он ни капли не жалел актеров, не желавших честно трудиться и ночами напролет сидевших в его ресторане, жалуясь на безработицу. А их агенты и менеджеры и того чище! Ящик его стола был забит чеками двадцатипятилетней давности, подписанными юными балбесами, утверждавшими, что они и есть будущие Сэмы Голдвины, и исчезавшими, как только почта приносила банковские протесты.
Нет, по мнению Гершеля Гусмана, для которого шестнадцатичасовой рабочий день был нормой жизни, всех этих шоуменов явно переоценивали.
Именно поэтому Гершелю тогда, тридцать лет назад, так понравился этот худосочный юнец, Джеки Макс. Он был исключением из правил.
Гершель до сих пор обожал рассказывать посетителям о том дне, когда Джеки Макс пришел и сказал ему:
– Гершель, я больше не могу рисовать тебе вывески.
– Вот как? Стало быть, возвращаешься домой? Отлично. Этот хренов Голливуд – не место для тебя.
– Нет, Гершель, не в том дело. – Лицо Макса расплылось в улыбке. – Я начинаю делать собственный сериал.
– Ого! Еще какой сериал! На второй месяц после выхода в эфир сериал «И это любовь?» стал телевизионным шоу номер один. Шутливые получасовые сценки о бруклинском мусорщике, женившемся на даме из высших кругов Манхэттена, казалось, вернули зрителям Америку 50-х годов с ее добродушным сердечным юмором. Пронзительный вопль соседа: «Мистер Макс! Сделайте нам одолжение, примите ванну!» – стал едва ли не самой популярной национальной хохмой. Шоу было бесспорным лидером экрана, и Джеки Макс мгновенно превратился в звезду первой величины. Он был сценаристом, директором, исполнителем главной роли. К третьему сезону он стал также и менеджером. И в этот самый год шоу получило название "Джеки Макс и «Это любовь?». В следующем году сериал уже назывался просто «Шоу Джеки Макса».
Сериал продержался восемь сезонов, сказочно обогатив Джеки Макса. После его завершения в 1964 году Макс снялся в двух фильмах, которые сам же финансировал. Обе ленты направились прямиком в мусорную корзину, и голливудские сплетники, всегда готовые подхватить дурной слух, объявившие Джеки королем малого экрана, заговорили о том, что якобы кино ему не по силам. Джеки исчерпал себя, утверждали они, его успехи – в прошлом. Его звезда закатилась. Макс потихоньку уехал в свое имение в сельском районе штата Нью-Йорк и жил там на протяжении десятка лет. Это было десятилетие революций, перемен, наступления наркотиков. Добродушный, печальный юмор Джеки Макса остался за рамками эпохи, в которой слово «респектабельность» вызывало неизменный смех.
Начиная с семьдесят восьмого года Джеки Макс вновь стал время от времени появляться на подмостках – в ночных клубах, на концертах и – что наиболее примечательно – в теледебатах Мэрва и Дины, Давида и Дика. Как же он изменился! Прибавил в весе пятьдесят фунтов, пепельные волосы засеребрились сединой. Он стал носить английские галстуки, и юмор его стал острым, жестким, отчаянно-веселым. Его шутки приобрели оскорбительный, скандальный оттенок в традициях Дона Риклеса. Однако если Риклес был любезен и галантен, Джеки Макс держался холодно и сдержанно. Эдакий Мистер Самообладание. Его колючие реплики блистали интеллектом. Вам бросают в лицо оскорбление, но вы не в силах сдержать смех. Карсон буквально давился от хохота, сидя за своим столом. Публика ревела от восторга. Приглашенный на передачу гость, которому были адресованы ядовитые стрелы красноречия Джеки, натужно улыбался и краснел.
Джеки Макс вернулся!
Лас-Вегас, Атлантик-Сити, Тао-Лейк. Поначалу он представлял таких артистов, как Синатра, Мартин, Дэвис. Затем и сам стал суперзвездой. В начале восьмидесятых Джеки развлекал публику Невады по тридцать недель в год, а оставшееся время выступал на концертах, и число его поклонников росло на пять-шесть миллионов за год.
Затем последовало приглашение от Нелли Саймон. Новая бродвейская постановка. Одна из главных ролей написана специально под Джеки Макса. Гораздо меньше денег, чем он получал раньше, но какой престиж, какой почет!
Гершель впервые в жизни съездил в Нью-Йорк, чтобы увидеть своего друга, купающегося в лучах славы. Его игра не показалась Гершелю очень уж смешной, но публика считала иначе, а ведь это главное, не так ли?
Шоу выдержало два сезона, и теперь нью-йоркская труппа приезжала в Лос-Анджелес. Сегодняшнюю вечеринку в ресторане Гершеля давали в ознаменование первого дня возобновления репетиций. Джеки Макс настоял на том, чтобы отпраздновать дату в старом, привычном заведении. Вечеринку планировали начать после восьми – также привычное Джеки Максу время посещения знаменитого ресторана Гершеля.
Притормозив свой «эльдорадо» у бульвара Лорел-Каньон, Гершель улыбнулся. Остановившись на улице Сансет, он наблюдал за проезжавшими мимо машинами.
Все эти годы Джеки Макс был ему верным – как бы это сказать? – другом. Каждый раз, готовясь выступить в «Тропикане», «Гостинице в пустыне» или «Цезаре», он звонил Гершелю и приглашал его и Рут на спектакль, полностью их обеспечивая за свой счет. И они нередко приезжали. Рут любила Лас-Вегас. И оттого Лас-Вегас нравился и Гершелю.
Наибольшее впечатление на Гершеля Гусмана Джеки Макс произвел, когда он лежал в фешенебельном номере лас-вегасского отеля на новенькой кровати, обнаженный, если не считать усыпанной бриллиантами звезды Давида, мерцавшей среди волос на его лобке. Его обхаживала шикарная шлюха.
Гершель постучал в дверь номера Макса.
– Кто там? – послышался из-за двери голос Джеки.
– Гершель.
– Рут с тобой?
– Осталась внизу.
– Входи. Дверь не заперта.
Гершель открыл дверь и увидел суперзвезду Джеки Макса, совершенно голого, забавляющего шутками лас-вегасскую проститутку, которая усердно полировала предмет его мужской гордости, скрючившись подле Джеки на кровати.
– Вот, Гершель, – сказал Джеки, – проверяю новую секретаршу. В данный момент она – как бы это выразиться? – отбивает телеграмму в устной форме.
Проститутка хихикнула, не отрываясь от своего дела.
– Можно сказать и так: печатает письмо. Девица еще раз хихикнула, промурлыкав что-то неприличное.
– Неясно выражаешься, крошка. Да оно и понятно – с набитым ртом... – И обернулся к Гершелю. – Её прелестная головка словно создана для бизнеса!
Вновь смешок.
– Так знайте, мисс Флетчер: если я и возьму вас на работу, но просить вас сварить кофе не стану!
Это оказалось последней каплей. Проститутка разразилась смехом, и Джеки Макс, вытащив из ее рта красный, мокрый от слюны член, шлепнул себя по брюху.
– Полагаю, вы уже поняли, мисс Флетчер: этой работы вам не видать как своих ушей.
Схватившись за живот, девица задохнулась от хохота.

* * *

Сворачивая на Ферфакс-авеню и вспоминая этот случай, Гершель рассмеялся.
Джеки Макс – человек особенный, это уж точно. И поэтому нынче вечером все должно быть на уровне.
Так что перестань волноваться, сказал он себе. Разве может что-нибудь не получиться? Что-нибудь! Когда работает ночная смена? Да все, что угодно!
Как-то у него в ночную смену работала официантка, любившая пошалить в женской уборной. Что вы хотели бы? Кофе? Чай? Или, может быть, меня? Вторая кабинка слева? Отлично, буду через пять минут.
Еще одну ночную официантку, невинное с виду создание, он застукал на продаже марихуаны посетителям, на лицах которых, впрочем, читался явный интерес.
Несколько дней назад парень, едва ли шестнадцати лет от роду, перерезал на кухне горло судомойке, причем в самый разгар суеты после окончания представления в соседнем театре.
Разве может что-нибудь случиться? В ночную смену – все, что угодно.
Гершель поставил «эльдорадо» на своей стоянке, которая – он отметил это с удовлетворением – была заполнена почти до отказа, и пешком прошел полквартала до ресторана. Было 11.15 вечера.

11.40 вечера

Уолкер медленно бродил по Вест-Сайду, пытаясь понять, что же ему хочет сообщить Господь.
Он был уверен в том, что Господь хочет передать ему послание, но никак не мог его понять. Как всегда, он был недосягаем, невидим, неслышен. И тем не менее он был рядом. Вокруг и везде.
На то он и Господь. Уолкер отлично это понимал.
Ему сегодня был знак свыше. Джесс Аттер и его парни. Это было испытание. Вот такое же испытание выпало Иисусу в пустыне. Господь поставил на его пути препятствие, желая убедиться в его твердости и решительности.
Все они – евреи. Теперь Санни был уверен в этом. Все люди либо евреи, либо простофили. Дьяволы и ведьмы. Антихристы. Он должен поразить их огнем и болью. Он заставит их заплатить за свои деяния. Их руки в крови. В крови Христа-младенца. Да падет на их головы мщение Господне.
Евреи должны быть наказаны за все, что они натворили. И тогда человечество обретет наконец свободу.; Господи, помоги Убийце с крестом.

11.41 вечера

Сидя в своем запаркованном на бульваре Креншо «форде», Голд заметил хорошо сложенного мужчину, который прошелся до границы квартала, повернулся, двинулся назад и прошел мимо. Он проходил тут уже третий раз. На сей раз он прошел под тускло светившим уличным фонарем. Это был мужчина, фотографию которого нынче вечером принес посыльный Хониуелла. Это был Бобби Фиббс.
Фиббс еще раз прошел мимо дома. Теперь он остановился, окинул взглядом улицу и быстро двинулся к двери. Вынув из кармана брюк ключ, он сунул его в замочную скважину. Ключ не поворачивался. Фиббс внимательно осмотрел его, подсвечивая фонариком.
– Сука! – злобно прошипел он, дергая дверную ручку. – Сука паршивая!
Отойдя от парадной двери, Фиббс пошел в обход дома. Его тень мелькнула в маленьком заднем дворике, обнесенном живой изгородью. Он подошел к окну и постучал по ставням. Они были заперты изнутри на крючок. Фиббс порылся в кармане и вынул нож с трехдюймовым лезвием на пружине. Выпустив лезвие, он сунул его в щель деревянной рамы.
– Не двигайся, подонок, – произнес Голд, приставив к его затылку дуло пистолета. – И не оборачивайся.
– Сволочь! – негромко выругался Фиббс. – Вот сволочь!
– Спокойно, – сказал Голд, стоя за его спиной, и осторожно выхватил нож из пальцев Фиббса.
– Слушай, – усмехнулся Фиббс, – ты никак подумал, что я решил взломать двери своего дома? Это мой дом, парень. Я потерял ключ. Говорю тебе серьезно, браток. Я живу здесь. Давай-ка я покажу тебе документы.
Фиббс сделал попытку обернуться, и Голд шмякнул его о стену дома.
– Попытаешься еще раз – и я снесу тебе башку. Слышал, что я говорю?
– Хорошо, хорошо. Как скажешь. Я лишь хотел объяснить, что ты ошибаешься. Черт побери, я живу здесь. Нельзя же ограбить свой собственный дом.
Голд завернул его руки за спину, защелкнул наручники и быстро пригнул Фиббса к земле.
– Эй, да послушай же меня! – раздраженным голосом произнес Фиббс. – Это мой дом!
– Заткнись, Бобби.
– Э, да тебе известно мое имя! В таком случае ты знаешь о том, что я живу здесь. Вчера ночью мы повздорили с моей старушкой, я вернулся, чтобы забрать одежду, а эта психованная сучка сменила замки. Я собираюсь поутру заняться поисками работы, и мне нужны чистые...
Голд врезал ему локтем по пояснице, и Бобби, хрюкнув, повалился на бок, привалившись к стене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71