И ничего мне не ответила – как смеет она так обращаться со мной? А когда я пожаловалась Генриху, он просто пожал плечами. – Нанетта подумала, как мало этот жест подходил гиганту Генриху, перенявшему его от Анны. – Потом он пояснил, что слишком занят, чтобы волноваться еще из-за нее, и что лучше было бы провести акт о лишении ее гражданских прав через парламент. При этом присутствовал еще Кромвель, он был очень спокоен – вы знаете, какой у него вид, когда он считает что-либо мелким и хлопотным, и...
– Послушай, Анна, – заговорил Джордж, сбрасывая все безделушки в шкатулку, – тебе лучше успокоиться и постараться не показывать свою нелюбовь к Марии. На твоей стороне в этом конфликте не много сторонников. Тебя и так обвиняют в аресте кентской монахини...
– Меня обвиняли и в прошлогоднем неурожае, – напомнила Анна, все же прислушиваясь к его словам.
– ...А когда арестуют Мора и епископа Фишера, они снова будут обвинять тебя, а ты знаешь, как популярен Мор.
– Да, да, – согласилась Анна, – ты, конечно, прав.
– Ты сама это понимаешь, – продолжал Джордж, обнимая ее и целуя в шею.
Она недовольно откинула голову:
– Прекрати! Ну и что же ты посоветуешь сделать, братец?
– Только то, что ты и так хорошо умеешь делать – будь изящной, величественной, веди себя по-королевски. Ты ведь королева – в твоей утробе находится наследник престола. Это самое главное, этого ничто не должно касаться, даже все маленькие гордые незаконнорожденные испанки всего мира.
Анна некоторое время стояла рядом с ним, закрыв глаза. Том прекратил перебирать струны, лютня умолкла. Нанетта посмотрела на него и увидела в его глазах печаль. Он мог бы жениться на Анне и лелеять ее, подумала она.
– Все равно, – заявила Анна через некоторое время, – я хочу, чтобы они обе умерли. – Ее голос был очень тих и спокоен, и Нанетта невольно перекрестилась.
На следующий день, как бы в наказание за эти слова, Анна выкинула.
Это был тяжелый удар, хотя и не окончательный. К концу апреля королева снова почувствовала, что она в положении. В мае ее подозрения подтвердились, и все снова пришло в порядок. Очевидно, она легко беременела. И тем не менее, когда в конце этого месяца король уехал из Гринвича, он оставил Анну одну, распорядившись, чтобы она была осторожной и отдыхала. Нанетта была рада этому, так как подозревала, Анна выкинула из-за того, что перенервничала, и была уверена, что в присутствии короля она нервничает больше, чем когда его нет.
Лето прошло тихо, хотя повсюду вокруг были неприятности – восстание в Ирландии, на шотландской границе был захвачен Карлайль несколькими шотландскими дворянами при поддержке Шапюи и под предводительством одного из родственников Невилла, сэра Томаса Дакра. Кроме того, была казнена так называемая кентская монахиня с пятью втянутыми ею в интригу монахами, а сэр Томас Мор и епископ Фишер были арестованы по обвинению в поощрении заговора посредством недонесения о ее деятельности.
В сентябре беременности Анны пошел пятый месяц, ребенок уже начал двигаться. Леди Екатерина и леди Мария испытывали постоянные недомогания, король же был так очарован принцессой Елизаветой, как это может быть с мужчиной – он часами играл с ней и носил ее за собой, как дама носит собачку. Нанетта начала думать, что вот еще немного – и она окажется дома. Но вдруг королева обнаружила какой-то легкий флирт короля с одной из фрейлин, и, хотя это было в порядке вещей и она сама дозволяла себе флирт с кавалерами из ее окружения, Анна пришла в ярость и устроила королю сцену. А через несколько часов она снова выкинула своего третьего ребенка.
Ссора скоро кончилась, так как они слишком зависели друг от друга, чтобы расстаться хотя бы на несколько дней, и вот через некоторое время, когда врачи сочли это подходящим, король возобновил свои ночные путешествия в спальню королевы по длинной анфиладе комнат, соединявших их покои, в сопровождении пажей и камергеров. Это придавало событиям такую публичность, что даже испанский посол скоро был в курсе, что отношения между супругами пришли в норму, и сообщал дерзко в своих посланиях, что король и его леди снова живут вместе.
Так что ждать очередной беременности было недолго. Однако Нанетта, раздираемая любовью к госпоже и любовью к Полу, начала сомневаться, настанет ли когда-нибудь такой день, когда она более уже не понадобится королеве и когда та освободит ее от клятвы.
Глава 17
В марте колесо для мельницы Брэйзена было готово и стало основной темой обсуждения на очередном манориальном суде. Эмиас на него не явился, и Пол чувствовал, что, как только он умрет, сын прекратит практику публичного обсуждения своих решений с арендаторами и будет издавать указы, как император. Эмиас и без этого доставлял немало хлопот Полу: ведь в ноябре был издан закон о государственной измене, в котором оспаривание нового брака короля и законности прав наследования принцессы Елизаветы объявлялось преступлением, а все знали, что у Кромвеля великолепная система доносительства.
Только месяц назад Йоркский магистрат слушал такое дело и оштрафовал виновного в оскорблении королевы «великой блудницей» во время спора в таверне. А Эмиас опять стал шляться по тавернам, хотя пил уже в меру, но если он говорил там то же самое, что и дома, то дело было плохо. Стоит кому-нибудь донести о речах Эмиаса (а не донести о них – тоже преступление, недонесение об измене, за что сэр Томас Мор уже томился в Тауэре) – и он тоже предстанет перед магистратом, а на члена семьи Морлэндов наложат штраф побольше, чем на ученика мясника.
Кроме того, Пола беспокоили придворные новости, которые сообщала в письмах Нанетта: королева, забеременевшая на Рождество, снова выкинула, а Шапюи распространял слухи, что король опять неверен королеве, ухаживает за фрейлинами и подумывает о разводе с ней.
– Это ложь, и я надеюсь, что ты будешь опровергать эти слухи, если придется столкнуться с ними, – писала Нанетта, – Шапюи просто не понимает, как обстоят у нас дела. Хотя мастер Пэйдж – королевский секретарь – утверждает, что тот все отлично понимает и фальсифицирует сплетни в своих интересах, мне кажется, что он просто введен в заблуждение. Это словесный флирт, и ничего более. Этим грешат все. Король же все сильнее любит ее светлость, но у нее столько врагов, и это выводит ее из себя. Я уверена, что скоро она снова забеременеет.
Мысли об этом сильно отвлекали внимание Пола на манориальном суде, так что ему приходилось совершать над собой усилие, чтобы вернуться к реальности и не проявлять неуважения к арендаторам. Он отлично понимал, как его дед и прадед, что именно на них, не меньше, чем на овцах, зиждилось благосостояние Морлэнда. Сейчас перед ним стояло меньше народа, чем в прошлый раз, так как многие погибли во время наводнения и последующей засухи. Поэтому прозвучало немало просьб о выкупе освободившихся наделов и полосок.
– А у меня есть еще такая просьба, мастер, – обратился следующий проситель, снимая шапку и становясь перед Полом. Это был седой мужчина за шестьдесят, по имени Грэнби. У него было три сына и большой участок на границах Эккема. Тон его голоса заставил Пола вернуться из своих мыслей и сосредоточиться на его просьбе, так как чувствовалось что-то необычное в поведении окружавших Грэнби крестьян.
– Я слушаю, – сказал Пол, – что такое?
– Мастер, – начал Грэнби, – знаете, участок Фоули запущен, он как раз между двумя моими участками, к югу от Попл-хайт...
– Да, продолжай, – подбодрил его Пол.
– А там дальше, за перекрестком, четыре полоски Уилла Ткача, я с ним поговорил, он не прочь продать их мне, если вы согласитесь, мастер. Но тут такое дело: вершина Попл-хайт – это пустошь, и там пасут коз и свиней эккемцы. И еще олени спускаются из леса к реке в этом месте. Их плетнем не удержишь, олени через любой плетень перепрыгивают словно через бревно.
Арендаторы одобрительно зашептались.
– Так о чем ты хочешь меня попросить? – обратился к нему Пол, начиная понимать, к чему тот клонит.
– Ну, мастер, такое дело. Если бы я продал остальные свои участки, а земли Фоули и Ткача огородил настоящей изгородью, у меня получилось бы большое поле, недоступное для оленей и других животных. Я мог бы его целиком вспахать, мастер, без всяких межевых канав, зачем они мне. У меня был бы большой участок, мастер, и я бы засадил его одной культурой, тогда за ним легче было бы ухаживать, не нужно сновать туда-сюда между участками. Мои сыновья работали бы со мной. Урожай был бы больше, и тогда...
– У мастера стала бы больше рента, – вмешался кто-то, и все расхохотались. Но Полу было не до веселья, он просчитывал последствия.
– А что за изгородь? – поинтересовался он. Но у Грэнби имелся и на это ответ:
– Посадил бы орешник, утесник, а местами дикие яблони, чтобы укрепить линию, и шиповник, чтобы отпугнуть животных. Тогда, мастер, изгородь сама станет приносить плоды – орехи, яблоки, шиповник и прочее, она не зря будет занимать место.
Пол кивнул:
– А внутри еще и канал для отвода воды?
Об этом Грэнби не подумал. Он переглянулся с арендаторами и кивнул. Пол видел, что эта идея заинтересовала не только Грэнби. Большинство из них годами скупали промежуточные полоски, чтобы не терять время на переходы от одного участка к другому.
– Ты в самом деле думаешь, что урожай будет больше?
– Не сомневаюсь, мастер. Мы тут наслышаны об огораживании на юге, если хоть половина из того – правда, то дело это стоящее.
– Я слышал, в некоторых местах крестьяне не очень-то довольны огораживанием, – заметил Пол, слегка улыбнувшись.
Но Грэнби не растерялся.
– Да, мастер, это верно, но это там, где лендлорд – я не вас имею в виду, мастер, – огораживает крестьянскую землю, чтобы пасти там своих овец. Мы знаем, мастер, что вы так не поступите. Это совсем другое дело.
– Я подумаю об этом и скоро сообщу тебе свое решение, – произнес Пол. – В общем-то не вижу причин, почему бы не разрешить тебе это, если остальные не против, но сначала я должен убедиться, нет ли здесь каких-нибудь скрытых подвохов.
Ответ их удовлетворил, и Пол перешел к другим вопросам, однако задумался над этой проблемой и сразу после окончания суда поехал в город посоветоваться с Джоном Баттсом. В Лендале, как всегда, царила суматоха. Пол, быстро обняв племянницу и похвалив ее детей – она только что родила еще одного сына, Джозефа, – и согласившись на предложение Люси поужинать с ними после окончания дел, сразу же прошел в маленький кабинет Джона в задней части здания.
– Что ты об этом думаешь? – заключил он свой рассказ о просьбе Грэнби. – Я знаю, что в некоторых районах одно слово «огораживание» вызывает рев возмущения, но не вижу ничего плохого в случае моих крестьян. И, как было замечено, это увеличит мою ренту.
– Ну что же, по-моему, нет причин, почему бы не разрешить ему огораживание, хотя, как и со всякими новыми начинаниями, никогда не знаешь, какие подвохи могут всплыть, пока не стукнешься о них лбом, – высказал свое мнение Джон, задумчиво поглаживая бороду. – А сам ты что думаешь?
– У меня родилась идея – самому огородить кое-какие дальние поля. Почва на возвышенностях беднее и тоньше, а если ее огородить и защитить от ветра, то, возможно, она станет плодородней, и летом ветры не будут сдувать верхний слой. Кроме того, живая изгородь сможет задерживать воду, разве не так?
– Все, что поможет задержать влагу – находка, – одобрительно покачал головой Джон. – Иногда я думаю, не наказаны ли мы в самом деле этой засухой, хотя не ясно – за что?
Пол устроился поудобнее на откидном сиденье у окна и поудобнее пристроил на подоконнике свою больную левую руку, охватив ее правой. Александр уселся у его ног и положил серую морду ему на колени.
– Эмиас сумел бы тебе ответить, – с горечью произнес Пол, – он бы сказал, что мы наказаны за то, что отвернулись от Рима.
– А, да, Эмиас, – задумчиво протянул Джон, глядя на Пола с таким выражением лица, как будто он решал – продолжать ему или нет.
– Что такое? – спросил Пол. – Он опять что-то натворил, чего я не знаю?
– Нет, я просто думаю, что если ты начнешь огораживание, это может стать опасным прецедентом для Эмиаса. Волнения на юге вызваны желанием лендлордов огораживать земли без согласия арендаторов. Прости меня, конечно, но когда тебя не станет, не воспользуется ли Эмиас твоим начинанием для того же, что и южане?
– Да, когда я уйду – конечно, – отозвался Пол, мрачно глядя на дверь. – Мне кажется, я уже не в состоянии вообразить себе, что он сделает, когда меня не станет, – моей фантазии просто не хватает представить, что сделает этот мальчик.
– Пол, он уже совсем не мальчик, ему за тридцать. В этом-то, наверно, и вся загвоздка, – мягко напомнил ему Джон, но Пол не понял намека.
– Я надеюсь только на то, что переживу его, и передам поместье Роберту – Роберт пойдет по моим стопам, в доброй морлэндской традиции. Это хороший парень, Джон, и он станет хорошим господином. Эмиас же все только уничтожит. Зато он весь горит желанием стать мучеником – скорее, это-то и произойдет.
– Пол, ты мне не нравишься. Ты почти что желаешь смерти собственному сыну. Ну же, взбодрись – высказывания Эмиаса никто не успел подслушать, да и сам он не столь важная птица, чтобы кромвельские шпионы следили за ним днем и ночью, записывая его слова для хозяина.
– Хотелось бы мне знать, где он теперь. Он уехал с утра, сказав, что терпеть не может сидеть на манориальном суде, и боюсь, что в таком настроении он как раз сейчас готовит нам погибель.
– Ты преувеличиваешь... – начал Джон, но в эту самую минуту они услышали какой-то шум, а потом дверь распахнулась, и в комнату влетел сам Эмиас. Увидев отца, он насупился и угрожающе пошел на него, так что Александр ощетинился и недовольно заворчал, предупреждая его.
– Ну, теперь ты можешь радоваться! – закричал Эмиас. – Это наверняка проделки любовницы – ее и ее друзей-лютеран, а скорее, самого адского настоятеля! Грабители! Наконец-то они приступили к работе, чего мы давно ожидали!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66