– Дом Лукас согласился тебя выслушать.
Жанна оглядела монаха с крупным лицом и проницательными глазами.
Дом Лукас повел Жанну к строгого вида четырехэтажному зданию, к которому было пристроено перпендикулярное крыло. Вокруг бродили монахи. Дом Лукас поднялся с ней на третий этаж, углубился в коридор и отпер одну из дверей. Когда Жанна вошла, он притворил за ней дверь. Стены в комнате были выбелены известью, а пол покрыт каменными плитами. Из мебели тут находились массивный стол с тремя стульями, шкаф, узкая кровать да полки с книгами и рукописями. На столе красовалось массивное серебряное распятие и подсвечник на три свечи. Дом Лукас присел за стол и указал Жанне на один из оставшихся двух стульев. Девушка снова повторила свою историю, не упомянув только о пяти золотых монетах и, конечно, о встрече с Исааком Пражанином.
– Ты пришел совсем один из Нормандии?
Жанна кивнула.
– И ты не боялся?
Жанна помотала головой и показала свой нож. Монах улыбнулся и кивнул. Его массивные плечи слегка приподнялись.
– Аббатство – это папская территория и не может служить убежищем для бездомных. Для этого в Париже есть особые места, но, учитывая твой возраст, я не могу тебя туда направить. Итак, в виде исключения я разрешаю тебе остаться с нами на одну, может быть, две ночи. Потом я постараюсь найти христианскую семью, где за работу тебе дадут кров и пищу. Юноша твоего возраста не должен бояться работы.
– Я не юноша, – сказала Жанна.
Монах недоверчиво остановил свой взгляд на груди девушки.
– Ты что, убогая?
– Убогая?
– Ты с самого рождения девочка?
– Да, – удивившись, ответила Жанна, – разве я не сказала, что меня зовут Жанна?
– Ты так говоришь, что мне послышалось «Джон». Отчего же ты оделась как мальчик?
– Я не оделась как мальчик. В наших краях не привыкли тратить деньги на наряды.
Монах растерянно посмотрел на нее:
– Что ты умеешь делать? Я мог бы отправить тебя к Христовым Девам или к сестрам-кордельеркам.
С тем же успехом он мог предложить ей отправиться на Луну. У Жанны было ощущение, что она лишняя фигура на шахматной доске и никто не знает, что с ней делать. Она смутно понимала, что перед ней тот самый мир власти, который лишь приоткрылся ей в Кане. Люди здесь не принадлежали сами себе, и не было никакого смысла взывать к их милосердию в надежде обрести кров. Каждому отводилось место там, где это было угодно власти. Что-то в Жанне восставало против доставшейся ей роли.
– Там в обители тебе самое место, – сказал монах, словно желая укрепить Жанну в ее неясных предчувствиях. – Девушке твоего возраста не подобает шляться по улицам.
Он встал:
– И хорошо бы тебе выглядеть соответственно твоему полу. Лицедейство неугодно Создателю. Пойдем, я покажу тебе, где ты сможешь переночевать.
Отчего это он так уверенно толкует волю Создателя? Неужели Господь менее проницателен, чем Исаак, который сразу разглядел в ней женщину?
Монах снял два ключа с висевшей на стене массивной доски, на которой красовалось множество связок. Они спустились вниз.
– Забери своего осла. На нем что, все твои пожитки?
Жанна кивнула и не стала говорить о сурже. Она забрала стоявшего у ворот Донки и возвратилась. Монах и Жанна обогнули угловое здание и пошли вдоль огорода. Какой-то монах рыхлил землю между грядами ранней капусты. По пути Донки наложил две лепешки. Звук их падения на землю привлек внимание Дома Лукаса. Он остановился, взял у огородника грабли и отнес лепешки к куче перегноя.
– Гляди-ка, от этого ослика есть польза, – удовлетворенно проговорил он.
Они направились к приземистому строению, располагавшемуся прямо за огородом. Монах открыл створку широких ворот, и Жанна увидела трех лошадей неизвестной ей породы. Две были гнедыми, а третья бурой. Все три повернули головы и уставились на пришедших. Особенно их заинтересовал осел. Донки выгнул шею, и Жанна вдруг испугалась того, что лошади и осел не поладят. Страх ее быстро прошел, ибо монах пересек конюшню и с грохотом открыл дверь, за которой виднелось пустое помещение, по-видимому служившее сеновалом: охапки соломы и сена еще валялись у стены.
– Вот здесь ты и твой ослик можете провести ночь, – сказал монах.
Помещение освещалось только светом, проникавшим через отдушину.
– Женщине не подобает бродить по аббатству, – важно сказал Дом Лукас, – тебе придется оставаться здесь.
– Вы меня запрете?
– Нет.
Монах открыл еще одну дверь, которая, как оказалось, выходила в поле.
– Ты можешь выйти отсюда и прогуляться. У тебя есть еда?
Жанна с извиняющимся видом покачала головой.
– Кто-нибудь из братьев принесет тебе миску супа, хлеб и воду. Завтра я решу, в какую обитель тебя отправить. Помолись перед сном Богу и поблагодари Его, что Он даровал тебе кров на ночь.
Монах направился к двери в перегородке, вышел и запер ее с прежним грохотом.
Так вот он, значит, какой, Париж.
Жанна вышла справить нужду в поле, а потом перетрясла две охапки соломы, надеясь соорудить из них постель поудобней.
Четыре раза пробил колокол.
Жанна снова вышла посмотреть на небо и поле. Никогда в Ла-Кудрэ никто не попрекал ее одеждой и не давал столь откровенно понять, что она всего лишь женщина. Работа на ферме и в поле касалась всех одинаково, и если пахота приходилась на долю мужчин, то это оттого, что они были покрепче.
Здесь же она оказалась в мире мужчин. Жанна пожалела о том, что обратилась в это аббатство. Лучше было бы просто бродить по улицам в надежде на удачу. Звон к вечерне застал ее в колебаниях между разочарованием и безрассудной надеждой.
Загремел замок, и дверь, ведущая в конюшню, отворилась. Оттолкнув ее ногой, вошел монах с миской супа и хлебом в одной руке, кувшином в другой. Он украдкой посмотрел на Жанну, поставил все на землю, вышел и запер за собой дверь. Казалось, что он боялся лишний раз взглянуть на девушку.
Она съела весь суп и хлеб, потом попила воды, оставив немного, чтобы смочить тряпицу, в которую было завернуто масло. Донки утолял голод разбросанной повсюду соломой.
Потом при помощи тяжелой палки Жанна заперла дверь в поле, достала из корзины одеяло, закуталась в него и улеглась. Она вытащила из кармана плаща зеркальце и в последних лучах заходящего солнца посмотрела на свое отражение. Ей почудилось, что она вновь рождается на свет.
Жанна перебирала в памяти все, связанное с Исааком. Она не сомневалась, что они еще встретятся. Теперь ей предстояло отыскать двоих – его и Дени.
Вскоре она погрузилась в глубокий сон.
7
Бегство от добродетели
Утром снова загремел замок. Жанна уже проснулась и предусмотрительно спрятала зеркальце в карман плаща. В двери появился все тот же монах с кружкой молока в руках. За ним шел Дом Лукас.
– Ты уже помолилась? – спросил он у Жанны.
Он строго посмотрел на нее. Жанна осторожно кивнула. Она лгала, ибо не произнесла сегодня ни слова на латыни.
– Я принял решение, – объявил Дом Лукас. – Ты отправишься к нашим сестрам, монахиням-кордельеркам. Это лучшее место для того, чтобы сберечь твою добродетель до свадьбы или до того дня, когда с их согласия ты решишь принять постриг.
Это прямо невероятно, вот так взять и решить все за нее! Разве монахи и стражники – это одно и то же? Монах подал Жанне кружку, а Дом Лукас вручил ей клочок бумаги, который достал из кармана.
– Ты передашь это от меня матушке Елизавете, настоятельнице обители.
Жанна поставила кружку на землю и взяла письмо. Читать она все равно не умела, так что и притворяться не стоило. Кроме того, эти люди уж точно пишут все на латыни.
– Брат Батистен покажет тебе дорогу. Да пребудет с тобой воля Божья, – сказал Дом Лукас и вышел.
Брат Батистен посмотрел на Жанну остекленевшим взглядом.
– Я жду, когда ты допьешь молоко, – произнес он.
Жанна поспешила покончить с завтраком и протянула монаху кружку. Тот поставил ее в миску, водрузил сверху кувшин и объяснил, как дойти до женской обители ордена кордельеров. Путь был недолгим, но идти предстояло через поле, ибо монах и мысли не допускал, что девушка снова окажется на земле аббатства. Выйти надо тотчас, чтобы он мог запереть наружную дверь. Ее просто-напросто выставляли вон.
Жанна сложила одеяло и спрятала его в одну из корзин. В поле она вышла в самом скверном настроении. Идти к кордельеркам? Вряд ли ей уготован там лучший прием, чем в аббатстве. Но, быть может, женщины окажутся добрее к сироте?
Жанна добралась до цели к самому концу службы. Под звон колоколов из храма выходила вереница женщин в коричневых платьях, символически подпоясанных шнуром с тремя узлами. Их лица были почти скрыты капюшонами, а под платьями угадывались изможденные тела. Голые ноги монахинь были обуты в сандалии. Жанна спросила одну из сестер, где ей найти настоятельницу, – та оказалась рядом. Она уставилась на девушку и спросила:
– Что делает юноша в нашей обители?
– Я не юноша, – твердо ответила Жанна. – Я девушка, и меня послал Дом Лукас из аббатства Сен-Жермен-де-Пре.
В этот миг настоятельница откинула капюшон, и Жанна едва удержалась от смеха: матушка Елизавета оказалась точной копией кузнеца Тибо. Даже усы были на месте. Жанна вытащила из кармана письмо. Настоятельница взяла его и развернула с разгневанным видом.
– В твоих краях так одеваются все девушки?
– Да, все бедные крестьянки.
– Надо говорить: да, матушка.
Дело принимало плохой оборот. Монахиня прочитала письмо, прищурилась и машинально пожевала что-то, оставшееся за зубами с завтрака.
– Иди за мной.
– А мой осел?
– Это твой?
Матушка Елизавета велела одной из сестер отвести осла в конюшню. Жанна искоса наблюдала за Донки, которого разместили под большим навесом у здания при входе в обитель. Потом девушку отвели в комнату на первом этаже, оказавшуюся немногим привлекательней, чем обиталище Дома Лукаса. Пожалуй, она выглядела даже победнее. На низкой кровати, над которой висело распятие из черного дерева, не оказалось даже тюфяка. Монахиня стояла, так что и Жанне не оставалось ничего другого.
– Ты разбираешь латынь?
Жанна помотала головой.
– Дом Лукас бесконечно добр и просит нас взять тебя послушницей под защиту обители нашей и веры, ибо нет для дьявола добычи соблазнительней и легче, чем молодая неискушенная в делах мира сего девушка. Наши сестры принимают три обета: целомудрия, бедности и послушания. Мы строго следим, чтобы они не нарушались в этих стенах. Хотя послушницы и не дают клятву, они должны подчиняться всем нашим правилам.
Произнеся все это грозным тоном, монахиня вперила в Жанну немигающий взгляд. Да уж, он был острее гвоздей!
– У тебя есть пожитки?
Жанна помотала головой.
– Но осел все же твой?
– Да.
– Это уже имущество. А чем он нагружен?
– Там вещи, которые я прихватила из дома.
– Что за вещи?
– Сковорода… кусок масла… немного соли. И еще одеяло.
Матушка Елизавета кивнула:
– С приходом сюда ты должна отказаться от всего этого и передать вещи в распоряжение обители. Взамен мы обеспечим тебя едой, будем учить и заботиться о твоей душе. Ты станешь выполнять любую порученную тебе работу, помня о совершеннейшем послушании.
Жанна вздрогнула. А как же зеркальце? Зачем оно сестрам, которые и думать забыли о своем женском естестве? Жанна недоверчиво посмотрела на настоятельницу. Она хочет жить, а ее замуровывают заживо! Судьба и так лишила ее самого дорогого, а тут хотят оборвать последние связи с миром. У нее почти ничего не было, и вот следует расстаться с последним.
– Ты поняла, что я говорю?
Жанна кивнула.
– Тогда ступай за своими вещами, а там мы поглядим, чем они могут послужить обители.
Жанна встала и направилась к двери.
– Жанна Пэрриш, – промолвила матушка Елизавета, – не думай, что твое молчание меня обманет. Я знаю все девичьи уловки.
Жанна обернулась и посмотрела на нее без всякого выражения. Потом повернула ручку двери.
Не сомневаясь, что за ней внимательно наблюдают из окна, Жанна медленно побрела к конюшне. Саму же конюшню настоятельница видеть не могла. Жанна отвязала Донки, вывела его к воротам и вышла, не ускоряя шага. Оказавшись снаружи, она стегнула осла поводьями, и тот затрусил порезвее. Жанна бежала рядом, и вместе они свернули на первом же углу.
Она счастливо ускользнула из пут добродетели. И тут же едва не попала в худшую переделку.
Прямо над ее головой раздался какой-то крик, но Жанна не обратила на это внимания. Парижане вообще почем зря драли глотку.
– Берводы!
Таинственное заклинание прозвучало громче и настойчивее.
– Берводы!
Господи, что это значит? Какой-то цеховой клич? Слово на местном наречии?
Жанна подняла голову в тот самый момент, когда некая исчерпавшая свое терпение женщина уже собралась в третий раз издать странный вопль. В один миг Жанна все поняла. Она резво отскочила и потянула за собой Донки. Женщина держала в руках ночной горшок, который намеревалась прямо с третьего этажа опорожнить в протекавший внизу ручей. Поток мочи и нечистот обрушился в канавку. Она здорово прицелилась! Так вот что она кричала: берегись воды!
Жанна не знала тогда, что специальным эдиктом король Карл VII обязал всех трижды предупреждать прохожих, прежде чем выливать из окон нечистоты. Сколько добрых горожан приходили в те времена домой, украшенные помоями и нечистотами!
Через две улицы перед Жанной вдруг возникла огромная туша, лишь отдаленно напоминавшая человека. Там, где у нее должна была быть рука, торчала голая кость, лицо было окровавлено. Потрясая ею, туша принялась что-то канючить. Кудлатые волосы образины разметались по жирному и грязному лицу, с которого на Жанну уставились звериные глазки. Девушка отпрянула.
– Сжальтесь! Один денье!
Жанна уже собралась дать монетку, но тут заметила, что рукав, из которого торчала кость, как-то странно изогнут. Нет сомнения, бедняга спрятал руку в рукав и держал в ней кость, пытаясь разжалобить и испугать девушку. Было чего пугаться – при желании кость могла стать грозным оружием. Приглядевшись, Жанна заметила, что и кровь, стекавшая по лицу нищего, была необычного цвета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39