Шум был ужасный, погас свет, засвистел воздух, посыпалась штукатурка и стекла. Комната зашаталась.
Я плохо соображал, голова трещала. Посмотрев на руки, увидел, что сжимаю только фонарик, дубинки в руках не было. Нужно поскорее рвать отсюда когти, но больно хотелось посмотреть, что же с охранниками?
Можно было не беспокоиться: оба были накрыты бронированной дверцей сейфа, от взрыва слетевшей с петель.
Спотыкаясь, я выбрался из-под обломков стекла и штукатурки прямо на террасу. Я был оглушен, шатался из стороны в сторону, как пьяный, но голова заработала. Мне хотелось надуть Германа, не дожидаясь, пока он сделает то же самое со мной. Взрыв облегчил задачу.
Я добрел до каменной птицы, восседавшей у парадного входа, забрался повыше, туда, где крылья соединялись с туловищем, и вложил пудреницу в углубление. Потом заставил себя доковылять до того места, где ждал Паркер.
Ноги не слушались. Пересечь лужайку казалось делом невероятным, так как не было никакой уверенности, что я вообще когда-нибудь доберусь до стены. Луна сияла прямо над головой, и парк был залит серебряным светом. Можно было различить каждую травинку, каждый камешек. Все было видно как на ладони, но я заметил только одну деталь: волкодав несся на меня, как экспресс. Я испустил вопль, который услышали, наверное, в Сан-Франциско, и развернулся, чтобы встретиться с хищником лицом к лицу.
Собака мчалась через лужайку: земля комьями летела из-под ног, глаза горели, как угли, зубы в лунном свете блестели.
Я и сейчас часто вижу, просыпаясь в холодном поту, эту собаку, как она преследует меня, чувствую ее зубы у себя на горле.
Тварь резко затормозила в нескольких метрах от меня и припала к земле перед прыжком. Врать не стану — казалось, меня разбил паралич. Я был весь мокрый и дрожал от ужаса. Потом прозвучал выстрел, просвистела пуля.
Собака, визжа и клацая зубами, упала.
Ничего не оставалось делать, как бежать к стене и перевалиться через гребень. Потом Паркер обхватил меня за талию и потащил к машине. Я втиснулся на переднее сиденье и захлопнул дверцу в тот момент, когда Паркер выжал сцепление.
— Жми на всю железку, — заорал я, — они гонятся за нами. А у них машина.
Я хотел напугать его так, чтобы он стал задавать вопросы не раньше, чем мы отъедем на безопасное расстояние.
Паркер раскачивался из стороны в сторону, но что у него не отнять — классно вел машину. Мы так круто вписывались в повороты, что резина на колесах визжала. В конце дороги он внезапно затормозил и повернулся ко мне.
— Пудреница у вас? — воскликнул он, хватая меня за руку. — Где она, черт побери! У вас?
Я прижал его руки к себе и оттолкнул Паркера с такой силой, что он едва не вылетел через боковое стекло.
— Будьте прокляты вы и ваша бомба, гнилое отродье! Вы же меня чуть не убили!
— Она у вас? — как попугай, повторял он, размахивая кулаками.
— Взрывчатка превратила ее в пыль! Она отправила ко всем чертям сейф и все его содержимое!
Когда он набросился, прицельным прямым в челюсть я надолго вырубил из Паркера сознание.
Глава 5
Войдя в столовую, я увидел свое отражение в зеркале над камином. Мое лицо было бледным, как гипсовый слепок. Волосы свисали на глаза, рукав пиджака разорван, а сквозь прореху в штанине просвечивало тело. Из ссадины под глазом текла кровь, а то место, куда двинул мне Нэд, было багрово-синим и распухло. Паркер болтался у меня через плечо — одного взгляда было достаточно, чтобы понять, как нам обоим досталось.
Герман сидел в кресле лицом к двери, лицо было таким жестким и холодным, как осенний тротуар. В другом кресле, у камина, устроилась Веда Руке. Ее взгляд был отсутствующим. На ней было белое платье без бретелей, которое держалось то ли силой воли, то ли системой присосок — одно из тех хитроумных изделий текстильной промышленности, от которых боишься отвести глаз, чтобы не пропустить что-либо интересное.
Я перегрузил Паркера со своего плеча в свободное кресло.
Ни Герман, ни Веда не проронили ни слова. Напряжение в комнате возросло до предела.
— У Паркера был приступ, и мне пришлось его угомонить, — объяснил я.
Я начал приводить себя в порядок.
— Пудреница у вас? — спросил Герман.
— Нет, черт побери!
Я подошел к столу, наполнил стакан и сел в кресло. Мне было понятно, что я не должен был сюда возвращаться, следовало бы отделаться от Паркера, забрать пудреницу и, когда все успокоятся, стать хозяином положения. Но таким образом я мог потерять Веду. Пока оставался хоть какой-то шанс на ее взаимность, я и думать о подобном не смел.
Герман не шелохнулся, но подлокотники скрипнули — так сильно он их сдавил.
Я бросил скользящий взгляд на Веду. С ее лица сползла маска безразличия, уголки губ приподнялись.
Я осушил стакан одним глотком. Когда стакан опустел, Паркер застонал, задвигался и попытался встать.
Никто не посмотрел в его сторону. Как я понял, мне бы и слова никто не сказал, очутись он даже на дне морском.
— У меня ее нет, — сказал я Герману, — и я объясню, почему ее нет. Прежде всего вы меня надули! Вы с вашим приятелем сами не рискнули лезть за этой проклятой пудреницей. Пораскинув мозгами, вы нашли ловкий ход, как вам выйти сухими из воды: встретили козла отпущения, которого прочно подцепили на крючок, чтобы он стал для вас таскать каштаны из огня. Здорово придумано! Это могло стать сделкой, но ее нельзя назвать так, ибо многое скрыли от меня. Вы выбрали именно меня, потому что в тот момент я был в затруднительном положении. Вы понимали, что полиция только и ждет случая, чтобы рассчитаться со мной. Но промахнулись, потому что не попытались узнать, на что я готов ради денег. Вы знали, что некто Джексон был замешан в нескольких сомнительных делишках, и поэтому побоялись выложить карты на стол и рассказать мне все. Вы думали, что если предложите мне такую сумму за работу, то колени мои задрожат от счастья. Действительно, ради тысячи долларов я готов разнести в пыль даже сейф Бретта. Но вы недостаточно проницательны, чтобы это понять.
Веда сделала резкое движение. Это могло быть знаком предупреждения, но могло быть просто непроизвольным жестом.
Я не мог правильно оценить значение этого жеста и продолжал:
— Ведь не думаете же вы, что я попался на удочку, поверив вашей галиматье: сомнамбулизму и кинжалу Челлини. Смею вас уверить, не поверил. Я понял, что пудреница принадлежит Бретту. А вы ее по каким-то соображениям хотите украсть. Мне нужны были деньги, а на остальное — наплевать. Но как только я открыл сейф, услышал одновременно тиканье в футляре и шаги охранника. Я сунул футляр в сейф и набросился на него тогда, когда он вошел. Пудреницу в сейфе я заметил, но не успел забрать. Конечно, я мог бы справиться с охранником, но пришел второй. В хорошенький переплет вы меня втравили! Но тут взорвалась бомба. Дверь сейфа отлетела и придавила их. Чудесная адская машинка! Тот, кто сделал ее, может занести мою похвалу в актив. Все в комнате было разрушено. Я оставался там до тех пор, пока не убедился, что от сейфа осталась только пыль. Пудреницы больше не существует.
Я встал, подошел к столу и налил еще виски. Паркер сидел в кресле с ногами, прижав колени к подбородку. Бледный, осунувшийся, он глядел на меня с ненавистью.
— Надеюсь, вы не поверили ему, — сказал он Герману и Веде противным резким голосом.
— Поезжайте и взгляните сами и на дом, и на сейф, и на охранников. Это убийство, Герман, — предположил я.
— Оставим в покое охранников, их не воскресить, — резко сказал Герман. — Почему вы оставили пудреницу в сейфе, услышав шаги сторожа?
— Вы считаете меня круглым идиотом? Только они держат улики при себе. Я мог взять пудреницу позже. Когда расправился бы с охранниками.
— С другой стороны, — тихо сказал Герман, — вы, Джексон, могли положить пудреницу в карман, а потом заявить, что не брали.
Герман правильно думал, что я собираюсь улизнуть с пудреницей. Он мог твердить это хоть до посинения, но доказательств у него не было.
— Что ж, вы можете обыскать меня и убедиться, что я говорю правду.
Герман подал знак Паркеру:
— Пошарь у него в карманах!
Обыскивая, Паркер готов был расчленить меня на куски. Я чувствовал горячее дыхание на своем затылке, в то время как его пальцы ощупывали подкладку пиджака. Это было неприятно, и мне все время казалось, что он меня вот-вот укусит.
— Ничего нет, — сказал он со злостью. — Этого следовало ожидать от такого мерзавца.
— Ладно, — сказал я, отстраняясь. — Вы оба разочарованы. Могу вас понять. Я выполнил то, о чем мы договаривались, и не заставляйте меня ждать вознаграждение. Я не намерен нести издержки за ваше недоверие ко мне. Вы перехитрили самих себя.
Паркер обернулся к Герману. Его аж затрясло от злости.
— Я просил вас не связываться с этим типом. Я вас предупреждал? А сколько раз твердил, что человек с его прошлым не может быть надежным. Вы, Герман, знали, каким негодяем он был и каким остался. Даже сейчас мы не знаем, говорит ли он правду.
— Не нервничайте, Доминик, — сказал Герман и обратился ко мне:
— Паркер прав, мистер Джексон, мы не знаем, лжете вы или нет.
Он вытащил из кармана пистолет:
— Не думайте, что я боюсь крови, приятель. Никто не знает, что вы здесь. Мы зароем вас в саду, и пройдут годы, прежде чем вас отыщут. А может, и не найдут вовсе, так что не шутите.
— Я рассказал вам все. Если вы меня не поняли, это ваше дело. И не тычьте в нос пистолетом, к добру это не приведет.
— Садитесь, мистер Джексон, — сказал он тихо. — Мы спокойно все обсудим.
Он, казалось, только что обнаружил присутствие Веды.
— Оставьте нас, дорогая, нам нужно поговорить с мистером Джексоном наедине.
Она быстро вышла. Комната без нее стала опустевшей. До меня еще доносились звуки удаляющихся шагов, когда возле моего уха раздался свист рассекающегося воздуха. Я пригнулся, но было уже поздно.
Перед тем как Паркер вырубил меня, я заметил положение стрелок моих часов: они показывали одиннадцать вечера. Очнулся я только в половине двенадцатого.
Паркер брызгал водой в лицо. Я помотал головой, как после тяжелого похмелья. Она болела, и чувствовал я себя хреново. Меня не удивило, что я оказался привязанным к стулу. Герман суетился возле, разглядывая меня со всех сторон.
— Теперь, мистер Джексон, поговорим о пудренице. На этот раз скажете правду или опять соврете?
— Ничего нового я сказать не могу.
— Ахиллесова пята вашей истории очевидна — вы достаточно опытны для того, чтобы оставить пудреницу в сейфе. Вы спрятали ее где-то в комнате, чтобы при первой же возможности быстро забрать оттуда, когда разделаетесь с охранниками. Нет, пудреницу вы никогда не оставили бы в сейфе, мистер Джексон.
Он был прав, черт побери, но доказать не мог. Я с презрением смотрел на него.
— Я оставил пудреницу в сейфе, а бомба все уничтожила.
— Посмотрим, удастся ли нам изменить вашу точку зрения? — сказал Герман.
Я был круглым идиотом, вернувшись сюда, и самое обидное — знал, почему так поступил. Теперь понимаете, что я имел в виду, когда говорил, что, если мне в голову втемяшится какая-нибудь женщина, жди неприятностей. Конечно, я должен был предвидеть, что ничего хорошего мое возвращение не принесет, но, вспомнив о Веде в белом платье, я не мог поступить иначе.
— Скажите по-хорошему, где пудреница, иначе мне придется поговорить с вами по-другому.
— Я внимательно посмотрел, содержимое сейфа превратилось в пыль.
Я попытался освободить руки, но веревка была крепкой. Подняв мой подбородок двумя пальцами, Герман сказал мне на ухо шепотом:
— Вам лучше сознаться, где вещица. Я пялился на стоящего возле камина Паркера, и злорадная улыбка была достойным ответом.
— Мне нечего добавить, старина, — сказал я, готовясь быть задушенным.
Моя память напомнила, что когда я во время первого знакомства увидел руки Германа, то подумал, что кровь брызнет у меня из ушей, если эта скотина захочет меня задушить.
Почти так и произошло.
Как раз в тот момент, когда мне показалось, что череп готов лопнуть, Герман ослабил хватку.
Я набрал воздуха в легкие и попытался прогнать множество бриллиантов, плясавших у меня перед глазами.
— Где пудреница, мистер Джексон?
Его голос звучал как бы издалека, и это меня беспокоило.
Я ничего не ответил.
— Наша пытка будет намного круче, чем это умели делать в инквизиции.
Я чувствовал, как трещат челюсти. Затем словно что-то вспыхнуло в голове, и из ноздрей потекла кровь. После этого я потерял сознание. К глазам подступила темнота, мне еще раз плеснули в лицо водой. Переведя дух, я вынырнул на поверхность. Герман был все еще здесь и тяжело дышал.
— Ох, и глупец же вы, Джексон. Большой глупец! Скажите, где пудреница, я отдам заработанные вами деньги, и вы сможете уехать. Я строг, но справедлив. Так где же пудреница?
Я облегчил душу руганью и снова попытался вырваться, но тщетно. Еще несколько секунд нехватки воздуха, резкой боли и нестерпимого чувства полного бессилия. Я снова потерял сознание.
Стрелки часов на камине показывали полночь, когда я снова открыл глаза. В свете настольной лампы на другом конце комнаты Паркер читал книгу. На столе возле его локтя лежала кожаная дубинка с набалдашником. Ни единым движением я не выдал, что пришел в себя. У меня была уверенность, что, заметив это, он скажет Герману и тот начнет снова работать над моим измученным организмом.
Что же касается шеи, то она болела так, словно на нее обрушился небоскреб. Кровь все еще шла у меня из носа. Я чувствовал себя свежим и бодрым, как покойник десятидневной давности.
Услышав скрип отворившейся двери, я закрыл глаза и застыл как манекен в витрине. Потом почувствовал запах — Веда остановилась рядом со стулом. Чуть позднее я услышал, как она подошла к Паркеру.
— Вы не должны были приходить сюда, — сухо сказал он. — Вы должны еще лежать в постели.
— Он что-нибудь сказал?
— Еще нет, но скажет.
Он казался слишком уверенным, даже чересчур.
— Он приходил в сознание?
— Не знаю. Меня это не интересует. Идите спать.
Ее шаги направились в мою сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23