https://wodolei.ru/catalog/sushiteli/elektricheskiye/s-termoregulyatorom/
А почему бы нам вдвоем не отправиться туда прямо сейчас и не выяснить, что же это на самом деле за магазин? И есть ли он там вообще? Так как же вы познакомились?
– Я зашел в «Ла Страда».
– Выходит, все было в точности как у нас с Коко? Какое совпадение!
Проговорив еще около часа, они так ни к чему и не пришли. До изнеможения, во всех подробностях обсуждали случившееся с каждым и, что было для обоих гораздо более важным, пытались понять, что им делать дальше. Но ни у того ни у другого не родилось на этот счет никакой хоть мало-мальски внятной идеи. Посреди разговора Бруно вдруг спросил, не обнаружил ли Винсент в себе каких-либо новых необычных способностей с момента своего «прозрения».
Этрих пожал плечами:
– Нет. Сердце вот только не бьется. А в остальном вроде все по-прежнему. А ты?
– Пока тоже ничего, но я надеюсь, что у этого явления есть и оборотная сторона, понимаешь? Вдруг мы завтра обнаружим, что умеем летать? Устал я, Винсент, вот что. Пойду домой. Мне надо выспаться, а то еще чего доброго отключусь прямо здесь. – Он невесело хихикнул. – Воскресение из мертвых – вещь изнурительная!
Усадив Бруно в такси и помахав ему на прощание, Этрих неожиданно для себя снова впал в беспокойство. Он знал, что если окажется сейчас дома, то станет шагать по кабинету от стены к стене, чтобы снять напряжение, или примется включать и выключать телевизор, бессмысленно глядя на гаснущий и вновь загорающийся экран. По правде говоря, «домой» ему сейчас хотелось меньше всего на свете. Из окон его маленькой холостяцкой квартирки в престижной части города открывался вид на реку, в холодильнике непочатой бутылке водки составляли компанию лишь несколько картонных упаковок замороженной пиццы. И он решил пройти пешком семь кварталов – расстояние от бара до магазинчика Коко. Вдруг там что-нибудь изменилось?
Пока они с Бруно сидели в баре, на улице прошел ливень, и теперь огни уличных фонарей яркими пятнами отражались на мокром асфальте тротуаров. Шины проезжавших мимо автомобилей издавали тихий шелест, в котором слышалось что-то интимное. В воздухе пахло мокрым камнем и металлом. Мимо Этриха прошли, смеясь чему-то, две женщины, и его чуткие ноздри уловили аромат их дорогих духов. Ботинки его при каждом шаге попадали в световые потоки, лившиеся из витрин и с вывесок, и на миг окрашивались в разнообразные цвета. Когда он проходил мимо одного из баров, дверь с шумом распахнулась и на улицу вывалились трое плечистых парней в бейсболках, и он уловил обрывок знакомой мелодии.
Китти любила дождь, Изабелла – снег, Коко – солнце. Этрих шагал, опустив голову и прислушиваясь к мелодии песни, которая продолжала звучать где-то в глубине его сознания. Он принялся мысленно составлять список сходств и различий между тремя женщинами. Китти из кожи вон лезла, чтобы стать настоящей вегетарианкой. Коко, похоже, питалась только продуктами быстрого приготовления. Изабелла обожала мясо. Она часто говорила, что рождена быть крестьянкой и что ей самое место среди ван-гоговских «Едоков картофеля» «Едоки картофеля» (1885) – картина голландского художника-постимпрессиониста Винсента Ван Гога (1853–1890).
. Этрих никогда не слыхал ничего более нелепого. Изабелла, которую, с ее пышными светлыми волосами и огромными голубыми глазами, легко можно было бы принять за шведку, вообразила себя голландкой! Вот уж где она и впрямь смотрелась бы что надо – так это на рекламном плакате какого-нибудь косметического средства, подумал Этрих.
Неожиданно он поймал себя на мысли, что ни с кем, кроме Маргарет Хоф, никогда не говорил об Изабелле. Даже когда они в очередной раз расставались и ему мучительно хотелось разделить с кем-нибудь свое горе, он не мог никому довериться. Почему? Он и сам этого не знал.
Свернув за угол, он очутился на Северной улице. Магазинчик Коко располагался в самом конце квартала. Волнение сменилось в его душе нетерпеливым любопытством. Минувший день был полон столь невероятных событий, что еще одно сверхъестественное происшествие оставило бы его безучастным. Он стал невосприимчив к чудесам. Однако магазинчик, к немалому его удивлению, находился на своем обычном месте. Никакого «Ла Страда» в знакомом здании не оказалось, ничего, кроме витрины с образцами дамского белья. Сунув руки в карманы, Этрих минут пять стоял на тротуаре не шелохнувшись и предавался раздумьям. Но вот рядом затормозила машина, и этот звук вывел его из оцепенения.
– Эй, приятель, что это тебе тут понадобилось?
Повернувшись на этот окрик, он встретился взглядом с полисменом, который высунул голову из окошка патрульной машины.
Этрих улыбнулся:
– Стою, прицениваюсь.
Коп не ответил на его улыбку.
– Сейчас второй час ночи. Ты до открытия собрался торчать у витрины?
Теперь Этрих разглядел и второго полицейского, того, что сидел за рулем. Он смотрел прямо перед собой сквозь ветровое стекло и курил сигарету.
– Да нет же, офицер, я просто прогуливался.
– Ну вот и гуляй дальше.
Этрих собрался было ответить, но так и замер с открытым ртом, потому что в этот миг он вдруг увидел нечто необычное. А именно то, что должно было случиться с водителем патрульной машины через несколько дней. Не с ним – с его близкими, с его семьей. Ничего страшного, но очень, очень неприятно. И винить ему будет некого, кроме самого себя. Этрих с абсолютной ясностью увидел, какое горькое будущее тому уготовано. Картина предстала перед ним столь же отчетливо, как облако сигаретного дыма, в котором на миг потонула голова полицейского.
И он побрел прочь.
ЦИФЕРБЛАТ СЕРДЦА
Прошло два дня. Вечером Этрих припарковал машину на стоянке аэропорта. «747-й» как раз шел на посадку. Он заслонил собой все небо, а рев его моторов на несколько мгновений заглушил все остальные звуки. Этрих любил встречать в аэропорту друзей, только что сошедших с трапа самолета. Ему нравилась сама атмосфера, царившая здесь, – встречи и проводы, накал эмоций, ощущавшийся в самом воздухе, – концы и начала, расставания, встречи.
Сделав несколько шагов, он остановился и нерешительно оглянулся на свою машину. Всего лишь час тому назад он вымыл ее просто до невероятного блеска и тщательно пропылесосил салон. В обычные дни его новенький автомобиль выглядел неважно, оставаясь немытым неделями, а то и месяцами. Салон же представлял собой настоящую свалку из всевозможных бумажек, конфетных фантиков, журналов, газет и всякой мелочи, валявшейся большей частью под сиденьями. Сегодня он обнаружил аудиокассету с размотавшейся лентой и куклу Барби без головы. Голову он отыскал позднее. Она откатилась за коврик, где к ней намертво прилипла мятная тянучка. Парад мусора продолжался. Предметам, которые Этрих извлекал из салона, не было числа. Занятие это, как всегда, вызвало у него брезгливое недоумение. И откуда здесь могло набраться столько всякой дряни? Он чистил машину, только когда ему предстояло везти в ней кого-то из тех, чьим мнением он особенно дорожил. Изредка это проделывали сотрудники автосервиса – бесплатно, в благодарность за то, что он пользуется услугами их мастерской. Машина Китти всегда выглядела безупречно как снаружи, так и внутри. Изабелла ездила на допотопном «лендровере», в салоне которого тоже царил кавардак. И все же в сравнении с автомобилем Этриха ее машину можно было признать образцом чистоты. Изабелла как-то сказала ему (они как раз куда-то ехали в его машине), что в прошлой жизни этот автомобиль наверняка совершил немало тяжких грехов и поэтому достался теперь такому неряхе.
Интересно, что она скажет теперь, увидев его сияющее авто? Искренне удивится или со скептической улыбкой заметит, что он так расстарался с одной лишь целью – произвести на нее впечатление. Когда она в последний раз от него сбежала, он послал ей вдогонку почтовую открытку. Текст на ней гласил: «Бросив меня, ты прихватила с собой часть моей жизни, которая тебе не принадлежит. Она была только моя, Изабелла, не твоя и не наша. Ты ее украла». Интересно, что она подумала, получив это послание? Он так этого и не узнал, потому что Изабелла ничего не ответила. И это жестокое молчание ранило его едва ли не больнее, чем ее уход. Оно словно перечеркивало, сводило на нет всю близость и доверительность отношений, которых им удалось достичь. Он считал ее молчание не чем иным, как проявлением трусости, предательством его доверия к ней. А ведь сколько раз оба они признавались друг другу, что самое лучшее, самое ценное, что их связывает, – это возможность честно, без недомолвок обсуждать любые вопросы. Молчание, в котором замкнулась Изабелла, грубо оборвало эту нить доверия, казавшуюся такой прочной. Будучи одной из участниц диалога, она принимала решение за обоих, она насильно утаскивала его за собой в бездонную пропасть безмолвия.
Он похлопал ладонью по карману куртки, проверяя, не забыл ли фотоаппарат. Все это было данью одной из причуд Изабеллы: у нее была буквально мания непременно самой встречать людей, которые прибывали с визитом, на вокзалах или в аэропортах. Якобы такая традиция издавна существовала у них в семье. Она считала такое изъявление внимания своим долгом, который хочешь не хочешь следовало выполнять. Чтобы гость с первой же минуты был окружен вниманием, чтобы он сразу почувствовал, как ему рады. Этрих считал это полным идиотизмом, но в то же время приверженность Изабеллы к столь обременительной традиции казалась ему трогательной. Чтобы сделать ей приятное, он и сам неизменно встречал ее, если первым оказывался в том месте, где должно было состояться их очередное рандеву.
Изабелла всегда брала с собой фотоаппарат, чтобы запечатлеть своих гостей на пленку в тот самый момент, когда они проходят в зал прибытия. Она любила потом рассматривать такие снимки. У нее их были сотни.
Фотоаппарат оказался при нем – великолепная цифровая «Лейка». Два года назад он получил ее от Изабеллы в подарок на день рождения. Когда он вытащил его из футляра, Изабелла заявила, что теперь он должен делать снимки каждый день и посылать их ей по электронной почте. При этом ему совсем не обязательно снимать что-то красивое или изысканное. В принципе сгодится что угодно, любой пустяк, привлекший его внимание, впечатление, которым он захочет с нею поделиться. Поначалу он сам удивлялся тому, насколько это занятие пришлось ему по вкусу. Ощущая приятное волнение, он посылал ей снимки щенка, перепрыгивавшего через лужу, троих бродяг, с жадностью поедавших попкорн из огромных картонных стаканов, девчушки лет пяти, которая показывала ему длинный розовый язык и одновременно протягивала палец. Он только и делал, что отправлял ей фотографии. Иногда она его благодарила и высказывала свое мнение о тех или иных сюжетах, но чаще никак их не комментировала, и это его порой задевало. Для него стало важным, чтобы этот обмен впечатлениями носил непрерывный характер. Но, несмотря на то, что идея была ее, Изабелла то и дело прерывала их переписку.
Ну а когда она в очередной раз ударилась в бега, поток фотографий тотчас же иссяк. Этрих продолжал делать снимки, но теперь они по большей части хранились на компьютерных дисках. Фотографии, предназначенные Изабелле, которые она, скорей всего, никогда не увидит. От этого они казались ему какими-то безжизненными. Просматривая их, он ловил себя на мысли, что глядит на то, что так и не сумело полностью проявиться. Ему все острее ее не хватало.
Входя в здание аэропорта, он прислушался к себе: не слишком ли сильно разыгрались нервы. С самого утра он беспрерывно бегал в туалет, а это означало, что какая-то часть его существа пребывает в панике.
Но какая именно? Наряду с волнением он ощущал бесконечную радость, но при этом некий уголок души затопляла злость… Словом, эмоции Этриха являли собой подобие некоего сложного механизма. И вдобавок он был мертв. Он умер, умер, умер. Вернее, какое-то время тому назад он был мертвым. Но никто, включая его самого, этого не заметил. И если бы не Коко, если бы не демонстрация картин из прошлого, которую она для него устроила, он до сих пор пребывал бы в неведении о случившемся. Заметит ли Изабелла, что с ним что-то не так? И не связано ли с ней его возвращение к жизни?
Каким он предстанет сейчас перед Изабеллой Нойкор? Покажется ли ей угрюмым, счастливым, полным надежд? Или она решит, что вид у него просто идиотский? И каким она захочет его увидеть? В голове у него молнией мелькнула мысль: «А почему она именно теперь решила вернуться?» Следом за ней пронеслась другая: «Она ждет от тебя ребенка, кретин! Вот почему!» Но такое объяснение его не вполне устроило. Потому что, по его расчетам, выходило, что они в последний раз занимались любовью три месяца назад. Менструальный цикл у Изабеллы был на редкость регулярным, из чего следовало, что она знает о своей беременности уже больше двух месяцев. Почему же она сразу не сообщила ему об этом? Зачем так долго тянула? И с какой стати доверила столь важное известие простому письму, прибегнув к тому же к услугам Маргарет Хоф? Почему не позвонила и не сказала обо всем ему лично и не предложила обсудить ситуацию?
Да потому что в этом она вся, Изабелла. Подобные жесты вполне в ее духе. «Да, я вот такая», – заявляла она то и дело, когда ей в очередной раз случалось огорошить его каким-либо из ряда вон выходящим поступком. Со временем эта фраза стала для него самым очаровательным и вместе с тем самым чудовищным высказыванием, какое он когда-либо слышал из женских уст. В представлении Изабеллы эти четыре слова должны были служить объяснением ее ума и необыкновенной щедрости души. А также ее эгоизму, нервным припадкам, исчезновениям. В самом начале их связи он не раз умолял ее растолковать смысл этой фразы. «Да, я вот такая». Но какая именно на сей раз? Чем настойчивее становились его вопросы, тем ожесточеннее Изабелла замыкалась в себе, и Этрих с горечью понял, что таким образом она отражает его попытки вторгнуться в то пространство ее личности, куда не допускается никто из посторонних.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Я зашел в «Ла Страда».
– Выходит, все было в точности как у нас с Коко? Какое совпадение!
Проговорив еще около часа, они так ни к чему и не пришли. До изнеможения, во всех подробностях обсуждали случившееся с каждым и, что было для обоих гораздо более важным, пытались понять, что им делать дальше. Но ни у того ни у другого не родилось на этот счет никакой хоть мало-мальски внятной идеи. Посреди разговора Бруно вдруг спросил, не обнаружил ли Винсент в себе каких-либо новых необычных способностей с момента своего «прозрения».
Этрих пожал плечами:
– Нет. Сердце вот только не бьется. А в остальном вроде все по-прежнему. А ты?
– Пока тоже ничего, но я надеюсь, что у этого явления есть и оборотная сторона, понимаешь? Вдруг мы завтра обнаружим, что умеем летать? Устал я, Винсент, вот что. Пойду домой. Мне надо выспаться, а то еще чего доброго отключусь прямо здесь. – Он невесело хихикнул. – Воскресение из мертвых – вещь изнурительная!
Усадив Бруно в такси и помахав ему на прощание, Этрих неожиданно для себя снова впал в беспокойство. Он знал, что если окажется сейчас дома, то станет шагать по кабинету от стены к стене, чтобы снять напряжение, или примется включать и выключать телевизор, бессмысленно глядя на гаснущий и вновь загорающийся экран. По правде говоря, «домой» ему сейчас хотелось меньше всего на свете. Из окон его маленькой холостяцкой квартирки в престижной части города открывался вид на реку, в холодильнике непочатой бутылке водки составляли компанию лишь несколько картонных упаковок замороженной пиццы. И он решил пройти пешком семь кварталов – расстояние от бара до магазинчика Коко. Вдруг там что-нибудь изменилось?
Пока они с Бруно сидели в баре, на улице прошел ливень, и теперь огни уличных фонарей яркими пятнами отражались на мокром асфальте тротуаров. Шины проезжавших мимо автомобилей издавали тихий шелест, в котором слышалось что-то интимное. В воздухе пахло мокрым камнем и металлом. Мимо Этриха прошли, смеясь чему-то, две женщины, и его чуткие ноздри уловили аромат их дорогих духов. Ботинки его при каждом шаге попадали в световые потоки, лившиеся из витрин и с вывесок, и на миг окрашивались в разнообразные цвета. Когда он проходил мимо одного из баров, дверь с шумом распахнулась и на улицу вывалились трое плечистых парней в бейсболках, и он уловил обрывок знакомой мелодии.
Китти любила дождь, Изабелла – снег, Коко – солнце. Этрих шагал, опустив голову и прислушиваясь к мелодии песни, которая продолжала звучать где-то в глубине его сознания. Он принялся мысленно составлять список сходств и различий между тремя женщинами. Китти из кожи вон лезла, чтобы стать настоящей вегетарианкой. Коко, похоже, питалась только продуктами быстрого приготовления. Изабелла обожала мясо. Она часто говорила, что рождена быть крестьянкой и что ей самое место среди ван-гоговских «Едоков картофеля» «Едоки картофеля» (1885) – картина голландского художника-постимпрессиониста Винсента Ван Гога (1853–1890).
. Этрих никогда не слыхал ничего более нелепого. Изабелла, которую, с ее пышными светлыми волосами и огромными голубыми глазами, легко можно было бы принять за шведку, вообразила себя голландкой! Вот уж где она и впрямь смотрелась бы что надо – так это на рекламном плакате какого-нибудь косметического средства, подумал Этрих.
Неожиданно он поймал себя на мысли, что ни с кем, кроме Маргарет Хоф, никогда не говорил об Изабелле. Даже когда они в очередной раз расставались и ему мучительно хотелось разделить с кем-нибудь свое горе, он не мог никому довериться. Почему? Он и сам этого не знал.
Свернув за угол, он очутился на Северной улице. Магазинчик Коко располагался в самом конце квартала. Волнение сменилось в его душе нетерпеливым любопытством. Минувший день был полон столь невероятных событий, что еще одно сверхъестественное происшествие оставило бы его безучастным. Он стал невосприимчив к чудесам. Однако магазинчик, к немалому его удивлению, находился на своем обычном месте. Никакого «Ла Страда» в знакомом здании не оказалось, ничего, кроме витрины с образцами дамского белья. Сунув руки в карманы, Этрих минут пять стоял на тротуаре не шелохнувшись и предавался раздумьям. Но вот рядом затормозила машина, и этот звук вывел его из оцепенения.
– Эй, приятель, что это тебе тут понадобилось?
Повернувшись на этот окрик, он встретился взглядом с полисменом, который высунул голову из окошка патрульной машины.
Этрих улыбнулся:
– Стою, прицениваюсь.
Коп не ответил на его улыбку.
– Сейчас второй час ночи. Ты до открытия собрался торчать у витрины?
Теперь Этрих разглядел и второго полицейского, того, что сидел за рулем. Он смотрел прямо перед собой сквозь ветровое стекло и курил сигарету.
– Да нет же, офицер, я просто прогуливался.
– Ну вот и гуляй дальше.
Этрих собрался было ответить, но так и замер с открытым ртом, потому что в этот миг он вдруг увидел нечто необычное. А именно то, что должно было случиться с водителем патрульной машины через несколько дней. Не с ним – с его близкими, с его семьей. Ничего страшного, но очень, очень неприятно. И винить ему будет некого, кроме самого себя. Этрих с абсолютной ясностью увидел, какое горькое будущее тому уготовано. Картина предстала перед ним столь же отчетливо, как облако сигаретного дыма, в котором на миг потонула голова полицейского.
И он побрел прочь.
ЦИФЕРБЛАТ СЕРДЦА
Прошло два дня. Вечером Этрих припарковал машину на стоянке аэропорта. «747-й» как раз шел на посадку. Он заслонил собой все небо, а рев его моторов на несколько мгновений заглушил все остальные звуки. Этрих любил встречать в аэропорту друзей, только что сошедших с трапа самолета. Ему нравилась сама атмосфера, царившая здесь, – встречи и проводы, накал эмоций, ощущавшийся в самом воздухе, – концы и начала, расставания, встречи.
Сделав несколько шагов, он остановился и нерешительно оглянулся на свою машину. Всего лишь час тому назад он вымыл ее просто до невероятного блеска и тщательно пропылесосил салон. В обычные дни его новенький автомобиль выглядел неважно, оставаясь немытым неделями, а то и месяцами. Салон же представлял собой настоящую свалку из всевозможных бумажек, конфетных фантиков, журналов, газет и всякой мелочи, валявшейся большей частью под сиденьями. Сегодня он обнаружил аудиокассету с размотавшейся лентой и куклу Барби без головы. Голову он отыскал позднее. Она откатилась за коврик, где к ней намертво прилипла мятная тянучка. Парад мусора продолжался. Предметам, которые Этрих извлекал из салона, не было числа. Занятие это, как всегда, вызвало у него брезгливое недоумение. И откуда здесь могло набраться столько всякой дряни? Он чистил машину, только когда ему предстояло везти в ней кого-то из тех, чьим мнением он особенно дорожил. Изредка это проделывали сотрудники автосервиса – бесплатно, в благодарность за то, что он пользуется услугами их мастерской. Машина Китти всегда выглядела безупречно как снаружи, так и внутри. Изабелла ездила на допотопном «лендровере», в салоне которого тоже царил кавардак. И все же в сравнении с автомобилем Этриха ее машину можно было признать образцом чистоты. Изабелла как-то сказала ему (они как раз куда-то ехали в его машине), что в прошлой жизни этот автомобиль наверняка совершил немало тяжких грехов и поэтому достался теперь такому неряхе.
Интересно, что она скажет теперь, увидев его сияющее авто? Искренне удивится или со скептической улыбкой заметит, что он так расстарался с одной лишь целью – произвести на нее впечатление. Когда она в последний раз от него сбежала, он послал ей вдогонку почтовую открытку. Текст на ней гласил: «Бросив меня, ты прихватила с собой часть моей жизни, которая тебе не принадлежит. Она была только моя, Изабелла, не твоя и не наша. Ты ее украла». Интересно, что она подумала, получив это послание? Он так этого и не узнал, потому что Изабелла ничего не ответила. И это жестокое молчание ранило его едва ли не больнее, чем ее уход. Оно словно перечеркивало, сводило на нет всю близость и доверительность отношений, которых им удалось достичь. Он считал ее молчание не чем иным, как проявлением трусости, предательством его доверия к ней. А ведь сколько раз оба они признавались друг другу, что самое лучшее, самое ценное, что их связывает, – это возможность честно, без недомолвок обсуждать любые вопросы. Молчание, в котором замкнулась Изабелла, грубо оборвало эту нить доверия, казавшуюся такой прочной. Будучи одной из участниц диалога, она принимала решение за обоих, она насильно утаскивала его за собой в бездонную пропасть безмолвия.
Он похлопал ладонью по карману куртки, проверяя, не забыл ли фотоаппарат. Все это было данью одной из причуд Изабеллы: у нее была буквально мания непременно самой встречать людей, которые прибывали с визитом, на вокзалах или в аэропортах. Якобы такая традиция издавна существовала у них в семье. Она считала такое изъявление внимания своим долгом, который хочешь не хочешь следовало выполнять. Чтобы гость с первой же минуты был окружен вниманием, чтобы он сразу почувствовал, как ему рады. Этрих считал это полным идиотизмом, но в то же время приверженность Изабеллы к столь обременительной традиции казалась ему трогательной. Чтобы сделать ей приятное, он и сам неизменно встречал ее, если первым оказывался в том месте, где должно было состояться их очередное рандеву.
Изабелла всегда брала с собой фотоаппарат, чтобы запечатлеть своих гостей на пленку в тот самый момент, когда они проходят в зал прибытия. Она любила потом рассматривать такие снимки. У нее их были сотни.
Фотоаппарат оказался при нем – великолепная цифровая «Лейка». Два года назад он получил ее от Изабеллы в подарок на день рождения. Когда он вытащил его из футляра, Изабелла заявила, что теперь он должен делать снимки каждый день и посылать их ей по электронной почте. При этом ему совсем не обязательно снимать что-то красивое или изысканное. В принципе сгодится что угодно, любой пустяк, привлекший его внимание, впечатление, которым он захочет с нею поделиться. Поначалу он сам удивлялся тому, насколько это занятие пришлось ему по вкусу. Ощущая приятное волнение, он посылал ей снимки щенка, перепрыгивавшего через лужу, троих бродяг, с жадностью поедавших попкорн из огромных картонных стаканов, девчушки лет пяти, которая показывала ему длинный розовый язык и одновременно протягивала палец. Он только и делал, что отправлял ей фотографии. Иногда она его благодарила и высказывала свое мнение о тех или иных сюжетах, но чаще никак их не комментировала, и это его порой задевало. Для него стало важным, чтобы этот обмен впечатлениями носил непрерывный характер. Но, несмотря на то, что идея была ее, Изабелла то и дело прерывала их переписку.
Ну а когда она в очередной раз ударилась в бега, поток фотографий тотчас же иссяк. Этрих продолжал делать снимки, но теперь они по большей части хранились на компьютерных дисках. Фотографии, предназначенные Изабелле, которые она, скорей всего, никогда не увидит. От этого они казались ему какими-то безжизненными. Просматривая их, он ловил себя на мысли, что глядит на то, что так и не сумело полностью проявиться. Ему все острее ее не хватало.
Входя в здание аэропорта, он прислушался к себе: не слишком ли сильно разыгрались нервы. С самого утра он беспрерывно бегал в туалет, а это означало, что какая-то часть его существа пребывает в панике.
Но какая именно? Наряду с волнением он ощущал бесконечную радость, но при этом некий уголок души затопляла злость… Словом, эмоции Этриха являли собой подобие некоего сложного механизма. И вдобавок он был мертв. Он умер, умер, умер. Вернее, какое-то время тому назад он был мертвым. Но никто, включая его самого, этого не заметил. И если бы не Коко, если бы не демонстрация картин из прошлого, которую она для него устроила, он до сих пор пребывал бы в неведении о случившемся. Заметит ли Изабелла, что с ним что-то не так? И не связано ли с ней его возвращение к жизни?
Каким он предстанет сейчас перед Изабеллой Нойкор? Покажется ли ей угрюмым, счастливым, полным надежд? Или она решит, что вид у него просто идиотский? И каким она захочет его увидеть? В голове у него молнией мелькнула мысль: «А почему она именно теперь решила вернуться?» Следом за ней пронеслась другая: «Она ждет от тебя ребенка, кретин! Вот почему!» Но такое объяснение его не вполне устроило. Потому что, по его расчетам, выходило, что они в последний раз занимались любовью три месяца назад. Менструальный цикл у Изабеллы был на редкость регулярным, из чего следовало, что она знает о своей беременности уже больше двух месяцев. Почему же она сразу не сообщила ему об этом? Зачем так долго тянула? И с какой стати доверила столь важное известие простому письму, прибегнув к тому же к услугам Маргарет Хоф? Почему не позвонила и не сказала обо всем ему лично и не предложила обсудить ситуацию?
Да потому что в этом она вся, Изабелла. Подобные жесты вполне в ее духе. «Да, я вот такая», – заявляла она то и дело, когда ей в очередной раз случалось огорошить его каким-либо из ряда вон выходящим поступком. Со временем эта фраза стала для него самым очаровательным и вместе с тем самым чудовищным высказыванием, какое он когда-либо слышал из женских уст. В представлении Изабеллы эти четыре слова должны были служить объяснением ее ума и необыкновенной щедрости души. А также ее эгоизму, нервным припадкам, исчезновениям. В самом начале их связи он не раз умолял ее растолковать смысл этой фразы. «Да, я вот такая». Но какая именно на сей раз? Чем настойчивее становились его вопросы, тем ожесточеннее Изабелла замыкалась в себе, и Этрих с горечью понял, что таким образом она отражает его попытки вторгнуться в то пространство ее личности, куда не допускается никто из посторонних.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42