- восторженно схватила меня за рукав Наташа.
- Кто же сейчас так говорит? Из Петербурга...
- Когда-нибудь будут, вот увидите.
- Тогда я не из Пушкина, а из Царского Села.
- Везет же человеку.
- А вам не везет?
- Я - москвичка. Коренная. Замоскворецкая купчиха, разве не заметно?
- Ну, величия многопудовых Кустодиевских матрон вам никогда, судя по
всему, не достичь. Кстати, у Наташи Ростовой тоже была московская про-
писка. И вы всю жизнь прожили в Москве?
- Да. Кроме эвакуации. Мои родители работали на "Мосфильме" и вместе
с киностудией во время войны были в Алма-Ате. А потом опять Москва,
окончила школу, мечтала стать художником по костюмам, три года поступала
в училище, поступила, окончила, но работаю в ателье, вышла замуж...
В ее последних словах послышалась боль.
- Представляю, какие изысканные платья вы заказывали бы себе, будь
эта усадьба нашей, - постарался вернуться к приятному я.
Наташа благодарно взглянула на меня и включилась в игру:
- Вам тоже не мешало приодеться. Прежде всего нашили бы вам перчаток.
У вас красивые руки, пальцы музыканта, вы играете?
- Как одного спросили, вы умеете играть на рояле? Не знаю, ответил
он, сейчас попробую. Нет, к сожалению, нет. Всю жизнь мечтал учиться му-
зыке, но не случилось.
- Значит, придется приглашать музыкантов в нашу усадьбу. И поэтов, и
художников.
- Раз уж мы с вами распорядители нашей усадьбы и своей судьбы, то
пусть художники сделают интерьеры по вашим эскизам, а вот настоящие сти-
хи по заказу не пишутся... Доверьтесь мне, я - ваш поэт, и все, что я
написал - ваше, и что напишу тоже.
- И много вы уже мне написали? - затаив дыхание, спросила Наташа.
- Разве дело в количестве строк? Право, не считал.
- Тогда прочтите свое... нет, мое... самое любимое, - царственно при-
казала она.
Я задумался. В любой игре, а мы с Наташей уже основательно втянулись
в свои роли, есть момент, когда игра перестает быть игрой. Такой момент
настал.
- Среди стихов, как среди детей, нелюбимых нет. Тогда одно из пер-
вых...
Заморожено.
Заворожено.
И мороз по деревьям
колуном-ходуном.
У спящей чащи
священный сон.
Лишь настоящий
пьянящий сок
весны от сна...
Восстанет сад,
опасным станет
тонкий лед.
И звонкий код
лесной капели
споет взахлеб
свирелью Леля.
Но это будет...
А сейчас
так заморожено,
так заворожено,
что кажется немного зыбкой
весна
в твоей оттаявшей улыбке.
Тихо зимой в лесу, но эта тишина заполнена негромким шорохом съехавшего с ели
снега, кряхтением сосен под налетевшим порывом ветра, скрипом снега под
ногами. Впрочем, снег не скрипел. Мы стояли и молчали.
- Спасибо, - сказала, наконец, Наташа. - Я теперь вспоминаю, как все
у нас началось. Да, так оно и было - встреча в завороженном лесу... А
дальше?
- Вспомни, как.
- Помоги мне. Помоги мне вспомнить, я этого хочу, слышишь?
- Да, Наташа. Будем вспоминать вместе и только хорошее.
- Обязательно вместе, - медленно сказала Наташа. - Знаешь, у меня к
тебе просьба, сходим завтра в деревню? Здесь недалеко.
- Конечно, сходим, - я посмотрел на Наташу и понял, что завтра прос-
нусь с мыслью о ней, что мне уже нельзя без нее, что хочется видеть ее,
смотреть на нее, говорить с ней, касаться ее...
И еще ощутил бремя большого чувства, которое пока мягко, но властно
заполонило душу. И я глубоко вздохнул от радостного и щемящего пред-
чувствия.

Глава тридцать восьмая


--===Северный ветер с юга===--


Глава тридцать восьмая
На следующий день она издалека улыбнулась мне в столовой и отвела глаза. Я
даже было встревожился, но потом одернул себя - мало ли что у нее?
Действительно, оказалось, что ей после завтрака надо сделать снимок в
рентгеновском кабинете, поэтому условились пойти в деревню после тихого часа.
Когда мы вышли за пределы усадьбы в лес, день уже клонился к вечеру,
солнце скрылось за деревьями и снег из белого стал голубым, а потом си-
ним.
Скоро деревья поредели и мы вышли на околицу села. Наташа, крепко
держа меня за руку, уверенно провела мимо магазина и почты к небольшой
церкви, в которой шла воскресная служба.
Я снял шапку и мы вошли в церковь. Под иконами теплились лампады,
потрескивали свечи, лики богоматери и первых русских святых Бориса и
Глеба склонились над прихожанами, которых было совсем немного. Пожилой
поп вел службу, четыре старушки надтреснуто подпевали ему.
Наташа посчитала по пальцам, купила три свечки и поставила их перед
иконой Николы-чудотворца. Я смотрел на золоченые оклады оклады икон, на
мерцающий свет лампад и думал о том, что как нужен человеку храм, где он
укрепит веру свою в чудо, в исцеление болезней, в защиту от напастей и
бед.
Наташа тронула меня за рукав:
- Пойдем?
На улице она крепко взяла меня под руку:
- Как я хочу, чтобы у тебя, у нас все было бы хорошо.
- А за кого ты ставила свечки?
- Ты крещеный?
- Нет.
- Меня бабушка крестила. И учила, что можешь в бога не верить, но
помнить бога надо. А свечи я поставила за маму, за тебя и за меня.
И она уверенно повела меня вдоль облупившихся стен церкви, за которой
оказался небольшой сельский погост. По запорошенной тропинке мы добра-
лись с Наташей почти до ограды и оста новились около двух могил с поко-
сившимися крестами.
В тишине прихваченного легким морозцем вечера разносились звуки дере-
венской улицы: скрипела где-то калитка, визжала детвора, катающаяся с
ледяной горки, тарахтел вернувшийся с поля трактор. Никакой мистики, ни-
какого страха я не испытывал, стоя с Наташей на кладбище, настолько оно
мне казалось естественной, неотъемлимой частью села. Наташа как будто
угадала мои мысли.
- Не страшно? - спросила она, близко заглядывая мне в глаза.
- Ни капельки. А с тобой тем более.
- И правильно, бояться тут нечего. Ты знаешь, какая удивительная вещь
произошла со мною?.. Ни за что не догадаешься!
Когда я уезжала сюда, в санаторий, мама сказала мне, что мы родом из
этих мест, и наказала поискать, не осталось ли чего. Дом наш, к сожале-
нию, не сохранился, а вот могилы прадеда и прабабки - вот они, понима-
ешь? Сейчас темно, не видно, но Кузнецовы здесь покоятся, это точно.
Прадед мой кузнецом был в этом селе, так и пошли мы по свету - Кузнецо-
вы. Поразбрелись, правда, кто куда, и , наверное, одиноко тут родона-
чальникам нашим. Зато я хожу навещать, я - как веточка от их дерева, а
корни, они здесь, в этой земле...
Наташа прижалась ко мне, сняла варежку и погладила меня по лицу теп-
лой ладонью.
- И тебя привела к ним... Как на смотрины, - рассмеялась она. - Те-
перь можно идти.
- Подумаешь, что спятила девка, ночью на кладбище затащила? А для ме-
ня это не кладбище вовсе, а как будто дом, где спят мои предки, и, на-
верное никуда не годится, что мы с ними так далеко друг от друга? Были
бы рядом - и память о них была бы жива, и было бы не так одиноко, как
иногда бывает. Я верю, что они нас берегут, и тебя тоже теперь. Отныне у
нас с тобой будет все хорошо. Хорошо?
- Хорошо, Наташа Кузнецова, - улыбнулся я ей и было мне хорошо,
действительно хорошо - и оттого, что погладила она меня теплой ладонью
по лицу, и оттого, что она шагала рядом, держась за мою руку, и оттого,
что мы стали нужны друг другу.
- А твои где похоронены? Расскажи мне.
- Мои? - задумался я и не сразу ответил. - По материнской линии я -
крестьянин. Прадед мой был лесничим под Вольском, что на Волге. Всю
жизнь вдали от людей провел и, уже будучи в годах, взял девушку молодую
из бедной семьи. Родила она ему сына и дочку. И жили они счастливо, да
случилось так, что он на охоте о сук щеку распорол. Собака его верная
рвалась зализать рану, а он отогнал ее, да, видно, зря, попала инфекция,
началось заражение крови и осталась моя прабабка вдовой. Пришлось ей из
леса в деревню вернуться. Сын ее, то есть дед мой, рос лесным бирюком и
в деревне слыл чудаком, потому что с детства увлекался чтением книг и
страсть эту сохранил до старости. Мать рассказывала, что нередко можно
было наблюдать такую картину: лошадь бредет куда ей вздумается, а в те-
леге дед с книгой в руках, углубился в чтение настолько, что не замечает
вокруг никого и ничего... А по отцовской линии я из потомственных рабо-
чих, тут все и прадед, и дед, и отец мой прошли через паровозные мас-
терские в Моршанске, есть такой город, родина знаменитой махорки... Ро-
дился же я под Ленинградом, ты в Москве и свела судьба нас в Калужской
области...
Мы свернули и шли по улице, на которой находилась столовая-буфет.
- Раз у нас с тобой сегодня праздник, может зайдем? - спросила Ната-
ша.
- У меня денег нет, - смутился я.
- Я же совсем забыла тебе сказать, - рассмеялась Наташа, - что сегод-
ня заложила имение и свои драгоценности.
И стала серьезной.
- Праздник-то наш. Пойдем, пожалуйста...
Я сел, не раздеваясь, за голубой пластмассовый столик в углу, кинул
шапку на соседний стул, чтобы его никто не занял, и стал ждать Наташу.
Она, поговорив о чем-то с буфетчицей, принесла бутылку сухого, два ста-
кана и горку конфет на тарелочке.
Села, скинула на плечи платок:
- Фу, жарко. Весь ассортимент заведения перед тобой. Впрочем, не в
этом счастье.
- А в чем?
- Сам знаешь. Это, когда двое любят друг друга. Давай за наше
счастье?
- Давай.
Мы выпили понемногу.
- А знаешь, Наташ, а мне действительно было грустно, когда мы пошли в
первый раз гулять. Мне казалось, что ничего у нас с тобой не будет, а ты
мне сразу понравилась, так бывает. Увидел тебя на крыльце и словно жизнь
с тобой прожил долгую и счастливую. И тут же подумал, что нереально это
- я женат, ты тоже с колечком.
- Не в браке дело. Что мое замужество? Да, я его любила, вернее, жда-
ла любви, а ответа не нашла. Он вроде добрый, хороший. но он никакой,
понимаешь? Если я его прошу о чем-то, а это редко бывает, он не ищет от-
вета вместе со мной, он только повторяет мой вопрос - что делать? Любовь
у меня ушла и ушла не потому, что что-то стряслось, просто я разглядела
его и поняла, что он не живет, а существует, причем существует только
для себя. Жили мы вместе с его родителями. Мать его привыкла и меня на
свое место ставила, только пониже: муж - хозяин, стирай ему, готовь. Но
ведь это она всю жизнь, как была уборщицей, так и помрет ею, только пос-
ле смерти за ней приберут, а так она за всеми. Он с отцом каждый день по
стакану, свекровь самогон гонит. Поужинали и в постель. Переспали и на
работу. Пока ухаживал - в кино водил. в театр. Женились - только телеви-
зор, фонарь проклятый, жвачка для мозга. Свекровь за каждый промах выго-
варивает, а я терплю, ведь не ради себя - любви. А ему плохо ли? Долго я
терпела. Просила его, давай разъедемся, он а как же мама? Ей ведь тоже
помогать надо. Да и куда мы уедем? Вои и дотерпелась до больницы. Когда
заболела, никому ничего не сказала, но вещи свои к своей маме перевезла.
Он приезжал сюда, звал обратно, но с родителями разъехаться не согласил-
ся, так ему удобней.
Наташа говорила тихо, все время водила пальцем по краю своего стака-
на, смотрела в него, как в омут прошлого, не отрывая глаз, потом подняла
глаза:
- Скучная история, не правда ли? Я тебя только об одном прошу - не
бери это в голову, давай лучше за твое здоровье!
- Он и так здоров, как бык.
У стола стоял, широко улыбаясь, Эдик.
- Ну, вы даете, - продолжил он, садясь за свободный стул.
- Я его ищу, можно сказать, по всему лесу, а он... Эдик, - предста-
вился он Наташе. - Я ведь что хотел тебе сказать, Валерка, чем поде-
литься? И радость у меня, и горе. Все вместе. Нашел-таки я свою бутылку.
День сегодня ясный, теплый, снег осел, вот и торчит она, родимая.
- И ничего? Не испортилась?
- Что ей сделается? Только этикетка слезла, стала она родимая, как
голая. - Эдик горестно возвел глаза к небу. - Только вот беда, пустая.
Видно, неосторожно я ее поставил, донышко и кокнулось.
- Ну, это не беда, - рассмеялась Наташа. - А если и беда, то поправи-
мая.
- Так я ж теперь гулять нипочем не пойду, будь она трижды неладна. Я,
можно сказать, из-за нее почти два месяца на свежем воздухе провел, а
теперь...
- К нам присоединяйтесь, - предложила Наташа.
- Не люблю бессмысленной ходьбы, особенно в домах отдыха: соберутся
всем кагалом, гармонист впереди и поперли... вдоль по Питерской. У людей
рабочий день, они в поле пашут или на прополке спину гнут, а тут компа-
ния с песнями бродит. Вот когда праздник, то другое дело... Кстати,
восьмое марта не за горами, отметить бы надо.
- Ужин будет праздничный, - сказала Наташа, - концерт самодеятельнос-
ти устроят, вина сухого нальют... Кстати, Эдик, угощайтесь.
- Конечно, - съязвил Эдик. - Лучшим номером будет художественный ка-
шель. А кислятину эту, организм мой не приемлет. С утра разве что, после
вчерашнего...
- Зря, - сказала Наташа. - Сама читала в "Неделе", что сухое вино
очень полезно для легочников. Целая подборка на всю страницу была опуб-
ликована. Кому-то помог кумыс, кому-то барсучий жир, а кому-то сухое ви-
но. Бывает же такое - вместо антибиотиков, три раза в день по стаканчику
перед едой - и будь здоров!
- Не знаю, что там "Неделя" пишет, - покачал головой Эдик. - Тут дело
индивидуальное по моему разумению. Помните, Наташа, Елисееву из шестой
палаты? Ну, смуглая такая.. Вот-вот, в сиреневом махеровом платочке хо-
дила. Ей врачи операцию рекомендовали, она согласилась, уже и день наз-
начили, а она возьми и откажись накануне. Не вам мне объяснять, что наши
любимые фтизиатры тоже свой гонор имеют - раз отказалась, значит, ле-
читься отказывается. Выписали ее тогда за нарушение больничного режима.
- За это не выписывают, - возразил я. - Иначе ей бы бюллетень не ста-
ли оплачивать. Мне знакомый художник рассказывал, что, когда он выписал-
ся из санатория по собственному желанию, то просто написал заявление,
что, мол, отказываюсь от лечения - и все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23