Для Бориса Федоровича Христича вся эта история имела последствием то, что его без шума убрали с должности начальника управления. Как тогда говорили — методом ударной возгонки: перевели в Москву, дали хорошую квартиру и назначили директором научно-исследовательского института нефтяной промышленности.
Наина Евгеньевна, прожившая всю жизнь в тайге, сияла. Больше всего ее восхищало, что в Москве нет комаров. Муж ее восторгов не разделял. Перед ним открывалась уверенная академическая карьера, но он уже был заражен вирусом правдоискательства. Получив доступ ко всей информации о положении в «нефтянке», он бомбардировал докладными записками Совмин, Госплан и Политбюро, писал Горбачеву, а всех, кто пытался его хоть немного утихомирить и воззвать к его здравому смыслу, воспринимал как личных врагов.
Время от времени приезжая к нему, Лозовский с грустью наблюдал, как этот сильный, талантливый, неукротимый человек, хозяин тайги, превращается в неврастеничного диссидента в худшем варианте — много говорящего, много пьющего, способного слышать только себя.
Кончилось это тем, чем и должно было кончиться. После интервью, которое Христич дал корреспонденту «Радио Свобода» Марку Беленькому, спровоцировавшему его на очень резкие высказывания о политике Горбачева, его отстранили от руководства институтом и вызвали в Комитет партийного контроля. Христич швырнул на стол председателя КПК партбилет, бросил квартиру и уехал из Москвы неизвестно куда.
Лозовский отловил Марика и набил ему морду. Это его развлекло, но тяжести с души не сняло. В том, что с Христичем произошло, он считал виноватым себя.
С тех пор он ничего не слышал о Христиче. Узнав из письма Кольцова в «Российский курьер», что он генеральный директор компании «Нюда-нефть», Лозовский сначала обрадовался. Хозяин тайги вернулся в тайгу, снова оказался при своем деле. И то, что дохлая компания «Нюда-нефть» под его руководством всего за три года выбилась в лучшие, что производительность скважин там в среднем в три раза выше, чем по всей Тюмени, казалось вполне естественным.
Вряд ли у Христича были, как предположил Эдик, какие-то данные разведочного бурения, о которых никто не знал. А вот то, что он применил новые технологии нефтедобычи, о которых говорил в памятный вечер на таежной заимке, было похоже на правду.
Но информация о том, что на Христича заведено уголовное дело за неуплату налогов, заставила Лозовского умерить свою радость. Он знал, что Борис Федорович, как и большинство крупных руководителей в те времена, экономикой не интересовался и все эти дела всегда передоверял своим замам. К задержке налоговых отчислений в бюджет он никак не мог быть причастен. А это значило, что его подставили. Небрежное «Уладим» нефтебарона Лозовского не успокоило. Если Христич не знает своей вины, он никогда не напишет в налоговую полицию покаянного заявления, на основании которого можно прекратить уголовное преследование.
Не тот человек.
А если дело не будет прекращено — что? От двух до семи лет?
При случае Лозовский намерен был узнать у Кольцова, удалось ли ему уладить дело и как. И вот случай представился. Но сейчас Лозовского волновало совсем другое.
Тюрин сказал: «Если мы правы, они сами на тебя выйдут».
Они вышли.
Лозовский спросил:
— Когда вы говорите, что мы встретились в таком необычном месте и при таких необычных обстоятельствах, что вы имеете в виду?
— Кладбище, — ответил Кольцов. — Смерть.
— Вот как? — холодно удивился Лозовский. — Не знаю более обычного места, чем кладбище. В городе может не быть аэропорта, магазина, даже пивной. Но кладбище есть всегда. А смерть... Вы считаете себя бессмертным?
IV
Еще при первой встрече в Москве Лозовский обратил внимание на странную малоподвижность лица Кольцова. Сейчас, в рассеянном свете угасающего зимнего дня, оно выглядело серой маской, даже мороз не тронул его румянцем. Это было лицо человека, вся жизнь которого проходит в кабинетах с кондиционированным воздухом, с предупредительными референтами и профессиональными сотрудниками, на которых не нужно повышать голоса и даже выражать неудовольствия соответствующей гримасой.
На слова Лозовского, мрачноватую двусмысленность которых сам он понял только после того, как их произнес, Кольцов не прореагировал — будто и не услышал.
— Отпустите машину. Вас отвезут в аэропорт. Нам нужно поговорить о делах.
Откуда-то возник молодой человек с быстрыми внимательными глазами — охранник, с которым Кольцов приезжал в «Правду», предупредительно открыл перед Лозовским заднюю дверь джипа.
— Прошу, — пригласил Кольцов, даже в мыслях, вероятно, не допуская возможности отказа.
Лозовский высокомерно, сонно посмотрел на него с таким видом, будто не понимает, о чем им говорить, потому что никаких дел у него с нефтебароном нет. Но из вежливости снизошел:
— Минутку. Мне нужно закончить свои дела с Эдуардом.
Он прошел к «Ниве», возле которой топтался Эдик, отметив, как под огненным мехом шапки недоуменно привздернулись черные брови нефтебарона. Забрав из салона свою дорожную сумку, пожал журналисту руку и дал визитную карточку, выполненную по эскизу одного из лучших дизайнеров Москвы и отпечатанную во Франции на плотной, тонкого тиснения, голубоватой бумаге «верже».
— Рад был познакомиться, Эдуард. Спасибо за помощь. Будешь в Москве — заходи.
Эдик уважительно рассмотрел визитку и с сомнением покачал головой:
— Не знаю, когда я буду в Москве. Слишком большая стала Россия. Раньше два часа — и в столице. А сейчас на билет нужно копить месяц. Владимир Иванович, я вот что хочу сказать...
— Знаю. Хочешь стать собкором «Курьера». Подумаем.
Эдик неожиданно покраснел и растерянно, со жгучей обидой посмотрел на Лозовского:
— Да вы что?! Владимир Иванович! Вы что?! Вы думаете, я только из-за этого... Вот все вы, москвичи, такие!.. Все!.. Все вы...
— Ну-ну, кто?
— Говно!
Эдик в клочки разорвал визитку, швырнул обрывки на снег и полез в «Ниву». Лозовский ухватил его за плечи и вынул из машины, стараясь не выронить Эдика из тулупа. Тот отбивался:
— Пустите меня! Отвалите! Отстаньте!
Материализовался охранник:
— Разрешите помочь?
— Обойдусь.
— Имею приказ.
— Пошел на ...!
Охранник исчез.
Лозовский показал Эдику на обрывки визитки и строго предупредил:
— Ты разорил меня на полтора доллара. Больше этого не делай. А теперь выкладывай. О Степанове, я правильно понял?
— Да, — хмуро кивнул Эдик. — Я так думаю, что Степаныч все— таки встретился с Христичем. Еще в первый приезд. У него в очерке было про его кабинет. Типа простой. И про надпись на стенке. Насчет того, что если тебя прижало, то скоро будешь на льду.
— На каком льду?
— Ну, в шоколаде. В порядке.
— Понял. Дальше.
— Выходит, Степаныч был у него в кабинете, правильно? А кто его пустит, если нет хозяина?.. Это одно. Другое вот что. Смурной был Степаныч. Улетел веселый, прилетел смурной. Сказал: буксует очерк. Но я сейчас думаю, дело не в очерке. Узнал он что-то от Христича. Как вы сказали: чего ему знать не следовало.
— Так, — проговорил Лозовский. — Слушай меня внимательно. С этой минуты ты собкор «Российского курьера» по Тюменской области. Ты сказал, что у Христича дом где-то на югах. Твое первое задание: узнать адрес.
Он достал еще одну визитку, написал два номера:
— Это мой домашний, это мобильный. — Немного подумал и приписал еще номер. — Мобильный Тюрина. На всякий пожарный. Если что, он меня найдет. Тюрин Павел Петрович. Он же Павел Майоров.
— Знаю, — кивнул Эдик. — Я читал его корреспонденции в «Курьере».
— И как тебе они? — заинтересовался Лозовский.
— Информативно. Но словарный запас маловат.
— А вот этого ему никогда не говори. Читал, информативно. И все. Понял?
— Обидится?
— Огорчится. И еще. Банк, через который «Союз» проводит платежи...
— Знаю, — кивнул Эдик. — «Союз-кредит». Карманный банк Кольцова. Он обслуживает только «Союз».
— В середине ноября у них был сбой в компьютерной системе. На шесть суток. Хотелось бы знать, был или ничего не было. Но это, пожалуй, тебе не по силам. Так что считай, что это не задание, а пожелание.
— Обижаете, Владимир Иванович. Нет ничего проще. У меня там знакомая работает операционисткой.
— Хорошая знакомая?
— Более чем. У меня даже возникают насчет нее серьезные намерения. Но я их стараюсь давить. Пока удается.
— По-моему, мы получили в Тюмени неплохого собкора, — заметил Лозовский.
— Спасибо, шеф. Постараюсь соответствовать.
— Действуй. И сразу мне. Звони в любое время дня и ночи.
— Ночью не получится, — с сожалением сказал Эдик. — Телефон мне никак не поставят. А на коммерческой основе — пупок развяжется.
Лозовский протянул ему свой мобильник:
— Держи. Редакционное имущество. Обращайся бережно. Пиво им не открывай, орехи не коли, в собак не швыряй. Счет будешь присылать, оплатим. И вот что еще, Эдуард. Про то, что ты ищешь адрес Христича, не должен знать никто. Никаких прямых расспросов. Только окольные. Отнесись к этому очень серьезно. Как-то не улыбается мне отморозить уши на твоей могиле.
— Вы думаете... даже так?
— Ты мне что сказал про Тюмень? Так вот я говорю тебе то же самое.
— Понял, Владимир Иванович. Извините меня.
— За что?
— Ну, что назвал вас говном.
Лозовский усмехнулся:
— За правду не извиняются.
Он вернулся к «лендкрузеру». Охранник открыл перед ним дверь джипа и занял место рядом с водителем.
Кольцов приказал:
— В город.
V
За двадцать с лишним лет журналистской работы Лозовский вдоль и поперек объехал весь Советский Союз. Каждый город, в котором он побывал, запоминался какой-то одной деталью, а эта деталь вытаскивала из памяти все остальное. В заполярном Норильске это были капитальные двухэтажные помойки. В Минске белые лебеди на туманном озере. В Барнауле пышные, непередаваемой вкусноты караваи. В Термезе комары, злобные, как крокодилы.
Тюмень была из тех городов, которые не оставили в памяти ничего. Как Челябинск, Магнитогорск, Комсомольск-на-Амуре,
Орск. Оказавшись в них, Лозовский ощущал себя так, будто взял в руки книгу, про которую точно знал, что читал ее, но про что эта книга, не помнил решительно.
Заводские трубы, нефтехранилища, забитые цистернами железнодорожные пути, деревянные окраины и безликий каменный центр той уныло правильной планировки, по сравнению с которой даже новые типовые кварталы казались дерзким архитектурным изыском.
Но теперь, глядя на город через тонированные стекла джипа,
Лозовский подумал, что зацепка останется: современные офисы нефтяных компаний с известными всей России названиями— брендами — «ТНК», «ЮКОС», «РОСНЕФТЬ», «СИБ-ОЙЛ». На фоне облезлых домов, среди улиц с разбитым асфальтом, с нечищенными по случаю прошедших новогодних праздников тротуарами, по которым спешили с работы люди в черном, они выглядели вызывающе, самодовольно, нагло.
Лозовский предполагал, что «лендкрузер» пристанет к одному из таких офисов, но джип миновал центральную площадь с помпезным зданием бывшего обкома партии, а ныне администрацией губернатора, свернул в старую часть города и притормозил возле недавно отреставрированного трехэтажного особняка с кариатидами на фасаде.
От улицы особняк отделяла высокая кованая ограда, от ворот к подъезду вела расчищенная от снега аллея с маленькими елками и стилизованными под старину фонарями. Так и виделись кошевы с медвежьими полостями и лакированные санные кареты, подвозящие к особняку губернских дам и господ, имеющих быть у предводителя дворянства на благотворительном балу в пользу сироток.
Патриархальную гармонию нарушали лишь тарелка спутниковой антенны и особенно вывеска «Союз», уместная на здании обкома, но никак не на крыше этого особняка. Она не вязалась ни с кариатидами, ни со спутниковой антенной, ни с самой Тюменью, уже со скрипом вплывшей, как старая баржа, в новые времена. Странным образом она мгновенно превращала историю в винегрет. Лозовскому почему-то сразу вспомнился твердокаменный коммунист Зюганов, вылезающий из шестисотого «мерседеса».
Аббревиатура ОАО «Союз», нейтрально выглядевшая на бумаге, здесь била в глаза своей претенциозностью и обнаруживала в человеке, который выбрал для своей компании это название, амбиции те еще. «Союз» — не хухры-мухры!
— Симпатичный особнячок, — отметил Лозовский тем тоном, каким в преддверии серьезного разговора делают замечания посторонние, попутные. — А вот вывеска не смотрится — не на месте.
— Мы строим офис в Москве. Там она будет на месте, — ответил Кольцов так же попутно.
В просторном, обставленном современной добротной мебелью кабинете на втором этаже особняка, куда они поднялись по мраморной лестнице, покрытой красным ковром, Кольцов указал Лозовскому на глубокое кожаное кресло, а сам остался стоять возле письменного стола.
Без пальто и шапки он оказался неожиданно маленьким и напомнил Лозовскому атомный ледокол «Ленин», который он однажды видел в порту Мурманска и который поразил его своими игрушечными размерами. Ему объяснили, что это не сам «Ленин», а его точная копия — сателлит, вывозящий отходы ядерного топлива.
Такой же маленькой копией самого себя был и Кольцов — копией того Кольцова, каким он вырисовывался из составленной Региной Смирновой справки, каким казался партнерам, конкурентам и, возможно, самому себе: известным тюменским нефтепромышленником, крупным бизнесменом, президентом уверенно набирающей силу финансово-промышленной группы «Союз» — одного из самых агрессивных игроков на нефтяном рынке России.
Кольцов сразу приступил к делу.
— Я разочарован, Лозовский. Я очень разочарован, — заговорил он, для убедительности пристукивая по столу костяшками пальцев. — Я сделал господину Попову серьезное предложение и был вправе рассчитывать, что и ко мне отнесутся столь же серьезно. Вместо этого...
— Притормозите, — остановил его Лозовский. — Какое предложение вы сделали господину Попову?
— Он не сказал вам?
— Нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48