– Вам придется выслушать меня, Кеннета Мэллори. Прежде чем перейти к докладу, я хотел бы сказать несколько слов…
Он заговорил, подымая голову всё выше, всё горделивее, в нем появилась та электризующая уверенность, которая заставляла других обращать внимание только на него. Даже если бы он и молчал, среди десятка людей он был бы замечен первым. Дэви почувствовал огромное облегчение: Кен снова стал Кеном.

Когда-то, много лет назад, Ван Эпп умел ждать. В те времена ему нередко случалось сидеть, небрежно развалясь, возле чьего-то письменного или сервированного к завтраку, блиставшего серебром и накрахмаленным полотном стола и диктовать условия очередного договора, внутренне восхищаясь дерзостью своих требований. «Вот чего я хочу, черт вас возьми, а вы соглашайтесь или нет – дело ваше!» А когда собеседник, с трудом переводя дух, просил дать ему время на размышление, Ван Эпп пожимал плечами, вставал и, сунув подмышку щегольскую трость, принимался натягивать кожаные перчатки, неторопливо расправляя их на каждом пальце. Если это было в Нью-Йорке, он бросал собеседнику: «Позвоните мне в отель Уолдорф», а если в Чикаго, он называл отель «Палмер-хаус».
Но где бы то ни было, его всегда опьянял риск, хотя он уходил с самым беспечным видом, ловко скрывая внутренний трепет. Получит ли он то, что запросил? Не хватил ли он через край? Нет, к черту! Ван Эпп хочет столько-то, и баста! Потом наступало восхитительное томление – он сидел в баре среди зеркал и красного дерева, сознавая, что на нем дорогой и элегантный костюм, сохраняя естественную непринужденность, но думая только об одном: быть может, сейчас, сию секунду, там уже что-то решено и готов ответ, который либо превратит его в богача, каким он кажется с виду, либо так и оставит с тоненькой пачкой денег в кармане.
Впрочем, рано или поздно сквозь толпу пробирался рассыльный в круглой шапочке, какие бывают на дрессированных обезьянках, и пронзительным голосом разносчика, свойственным всем рассыльным тех времен, выкликал «Мистер Ван Эпп, вас к те-ле-фо-ону! Мистер Ван Эпп, вас к те-ле-фо-ону!» Преодолевая внезапное сердцебиение, он небрежно бросал: «Иду!» Дышать было трудно. Он швырял на стойку монету в полдоллара так, что она вертелась волчком. «Мне наплевать!» – как бы говорил этот жест. Неторопливый шаг, каким он подходил к телефону, скучающее, но вежливое «алло», словно он и понятия не имел, кто ему звонит, – всё это напоминало поведение игрока перед тем как открыть карты. Впрочем, в худшем случае он слышал в трубке взволнованный голос: «Вот что, Ван Эпп, мы охотно пойдем на ваши условия, если вы кое-что уступите. Прислушайтесь к разумным доводам, и тогда можете считать, что дело сделано».
«Что ж, пусть будет так», – говорил Ван Эпп; самое интересное было позади, и теперь не всё ли равно, несколькими долларами или процентами больше или меньше.
В те времена ожидание приятно щекотало ему нервы, но всегда называл такую чудовищную сумму, что ему казалось, будто он, поставив последний грош, вдет ва-банк. Для Ван Эппа важны были не деньги, а доказательство, что его ценят. Работа над изобретением доставляла радость, которой он наслаждался один в знакомом полумраке мастерской, и все изобретения давались ему легко, как дыхание. Казалось, не было никакой связи между всепоглощающим творческим трудом в лаборатории по ночам и трепетным волнением из-за денег днем. Дан Эпп всегда жил на широкую ногу, потому что это было необычайно приятно, а в черные дни брал взаймы до будущих счастливых времен. В периоды безденежья, когда кто-нибудь из друзей бранил Ван Эппа за то, что он не хочет отказаться от своей «студии» в Сентрал-парке, тот только смеялся:
– С какой стати?
– Да ведь ты не можешь позволить себе такую роскошь.
– А по-моему, могу. Я всегда живу так, словно у меня есть богатый и щедрый дядюшка, который в случае чего поддержит меня.
– Но у тебя же нет богатого и щедрого дядюшки!
– Нет есть! Я сам себе дядюшка, – смеялся он.
Когда успех Стал привычным, Ван Эпп больше всего жалел о сладостно-томительном ожидании, которое наступало после того, как он, требуя от мира доказательств безграничной любви, ставил фантастические условия, и длилось до тех пор, пока не раздавался ответ: «Хорошо, дорогой». Он понимал, что в конце концов наступит время, когда радио перестанет быть предметом бешеной спекуляции и сделается достоянием солидных монолитных объединений, как железные дороги, как шахты, как телеграф. Сам он относился к такой перспективе без особого восторга, но ни на минуту не сомневался, что, когда это произойдет, у него будет надежное место в стенах крепости.
Он упустил в своих расчетах только одно: медленно надвигавшуюся старость.
А сейчас Ван Эпп, лежащий на продавленной койке в темной меблированной комнатушке, был действительно стар, и ставка на этот раз была неизмеримо больше – не деньги, а бешеная гордость; – но теперь уже не осталось и следа ни от восхитительного волнения времен его молодости, ни от спокойной уверенности, которая пришла позже. Сейчас ожидание было сплошной пыткой. Весь день, после ухода Дэви и Вики, он старался не думать о той обещанной ему работе в настоящей лаборатории. «Это было сказано на ветер, – повторял про себя Ван Эпп. – Мало ли что мальчишка может наобещать сгоряча. Я теперь сторож, сторожем и останусь». Но ни сила воли, ни рассудок никогда не могут убить мечту; нестерпимое желание вернуться в мир, который был так близок ему когда-то, сжигало его душу. Немного погодя он стал думать о Дэви с ненавистью. Весь этот день, всю ночь и весь следующий день в нем бушевал пожар.
Старик лежал на кровати в маленькой, скудной обставленной комнатке, с окном, выходящим в вентиляционную шахту, где всегда царила ночь, и невозможно было понять, то ли он в могиле, то ли ещё на краю её. Старик лежал, уставясь в потолок, и старался заснуть. По гулким коридорам старого дома далеко снизу то и дело доносился стук входной двери. В холле дребезжал телефон, на звонки отвечали молодые смеющиеся голоса. И каждый раз, когда открывалась дверь, у Ван Эппа екало сердце – он был уверен, что к нему пришли от того юноши. Каждый раз, когда звонил телефон, он ждал, что сейчас позовут его. «Ах, этот мальчик, этот мальчик – где он? Где он, во имя всего святого? Будь он проклят, ведь не я же просил у него работы! Где ты, негодяй? – бормотал он с закрытыми глазами сквозь стиснутые зубы. – Позови же меня!»
Прошел нескончаемый день, а ему так никто и не позвонил.
В десять часов вечера, когда он степенной походкой сторожа шел по бетонному двору, послышался рев мотора, перекрывший отдаленный городской гул. Потом по улице запрыгали отсветы фар, хотя машина была ещё далеко, в нескольких кварталах отсюда. Вскоре вдоль улицы потянулись полоски света, подрагивающие при каждой выбоине на мостовой. Через минуту у ворот резко остановилась неясно различимая в темноте длинная и низкая машина с откинутым верхом, словно ворохом цветов нагруженная смеющимися молодыми людьми. Мощная фара под ветровым стеклом, точно раскаленный белый глаз, вызывающе уставилась на заводские корпуса, потом обшарила двор и наконец поймала Ван Элла, пригвоздив его к темноте.
Хлопнула дверца машины, у ворот послышались шаги, и Ван Эппа окликнул веселый голос. Растерявшись от слепящего света, но просияв, как ребенок, который заблудился в магазине и вдруг увидел в толпе шляпу матери, Ван Эпп бросился к воротам. Он ощущал глупую улыбку на своем лице, не понимая, откуда она взялась, но, когда он попытался согнать её, глаза его повлажнели, а в груди что-то задрожало. Он едва удерживался, чтобы не побежать. «Ах ты старый дурак, – думал он. – Ведь они мне сейчас откажут, и всё!» Свет мигнул и погас.
У ворот стоял Дэви Мэллори.
– Ну, свершилось! – сказал он. – Договор заключен!
– Что ж, это очень приятно, – ответил Ван Эпп так спокойно, будто вся его жизнь состояла из безмятежно-спокойных часов. – И всё получилось так, как вы хотели?
– Ну, не совсем, мы рассчитывали на большее. Нам ещё не гарантировали длительной финансовой поддержки. Пока что они согласились финансировать испытания, чтобы посмотреть, как работает наш прибор в его нынешнем виде. Если то, что мы покажем, им понравится, они докинут нам денег, и, если в положенный срок мы достигнем определенного успеха, – дадут ещё.
– Вот как, – медленно произнес Ван Эпп; он тотчас же увидел всю каверзность этого соглашения. – Значит, они будут крепко держать вас в руках!
– К сожалению, довольно крепко, но это всё, чего мы смогли добиться.
Ван Эпп промолчал. Многолетний опыт позволял ему отчетливо понять, что произошло, но внутренний голос подсказывал, что лучше не раскрывать рта. Всё это пока его не касается. Дальнейший же разговор на эту тему только отвлек бы Мэллори от того, что он должен был сказать и что Ван Эппу хотелось услышать больше всего на свете. Но едва он решил про себя быть поосторожнее, как у него вырвался вопрос:
– Кто же там против этого договора?
– Как – кто? – растерялся Дэви. – Почему вы так спрашиваете?
– Не знаю, – сказал Ван Эпп. – Может, я ошибаюсь, но если вы предлагали им одно, а получили другое, гораздо меньше того, что хотели, значит, за это время у кого-то появились сомнения. – Лицо высокого юноши мгновенно помрачнело, и Ван Эпп уже проклинал себя. – Не обращайте внимания на мои слова, – быстро добавил он. – Главное – они хотят, чтобы вы обосновались тут и взялись за дело.
– Мы тоже так считаем, – сказал Дэви. – И переедем сюда завтра же утром.
– Так, – произнес Ван Эпп, а про себя молил: «Ну, позови же меня, позови!» – Желаю вам удачи. От всей души. Спасибо, что заехали сказать мне об этом.
– Я знал, что вам это будет приятно. Я звонил вам домой, но, пока я раздобыл ваш номер в конторе фирмы, вы уже ушли. Я просил передать, когда вам нужно прийти, но потом подумал, что вы быть, может, захотите узнать обо всем поскорее.
– Вы мне звонили ? – медленно спросил Ван Эпп.
– Да, около семи. Вам удобно прийти в среду?
– Но завтра же вторник.
– Разве вы не хотите отоспаться?
– Сынок… то есть мистер Мэллори, – сказал Ван Эпп. – Последние десять лет я сплю не больше часа в ночь. А сегодня я, наверно, и совсем не засну. Если я нужен вам завтра – я приду завтра.
– Ну, тогда приходите к девяти. – Мэллори приветственно взмахнул рукой и ушел.
Из машины донеслись приглушенные голоса, женский смех, потом всё потонуло в реве внезапно ожившего мотора. Машина умчалась, Ван Эпп помахал ей вслед. Он застыл на месте и только через несколько секунд спохватился, что стоит не дыша, и было таким наслаждением снова наполнить легкие воздухом, что он даже прикрыл глаза.
Много раз в жизни ему приходилось ожидать важных решений, но важнее этого, пожалуй, не было ни одного. По крайней мере, ни одно не значило для него так много. Лишь через несколько часов он вспомнил, что о жалованье не было и речи, но его интересовали не деньги: как всегда, ему хотелось убедиться, что его ценят за то, что он способен дать.

Когда Дэви направился к машине, до Ван Эппа донеслись оттуда только чьи-то невнятные голоса; Дэви же расслышал в темноте смех Вики, за нею рассмеялся и Кен, и в этом дружном тихом смехе звучала та прежняя интимность, которой уже не существовало между ними несколько лет. Дэви мысленно перенесся в то время, которое, как он надеялся, навсегда вычеркнуто из его памяти. Но это воспоминание притаилось где-то в темном уголке, как закутанная с ног до головы фигура, ожидающая только сигнала, вроде подслушанного сейчас смеха, чтобы сбросить с себя покровы; и вот она выступила из тени со страшной многозначительной улыбкой. «Я тебя помню, и ты меня тоже помнишь, правда?» – говорила эта улыбка.
При свете уличного фонаря Дэви увидел в открытой машине всех троих: Дуг сидел за рулем и, уйдя в свои мысли, глядел прямо перед собой, рядом с ним – Кен, в глазах его веселое озорство, он полуобернулся через плечо к Вики, а та наклонилась вперёд, с шутливым негодованием теребя его за плечо.
– Ну и что же было потом? – умоляюще спрашивала она. – Ну расскажи!
– Да больше и нечего рассказывать, – сказал Кен нарочито небрежным тоном, желая разжечь её любопытство. – Всё то же самое. Сначала говорил я. Потом говорили они.
– Вот про это я и хочу послушать! – воскликнула Вики. Она обернулась к Дэви, который остановился у машины. – Кен просто невозможен! Скажи ему, чтобы он рассказал мне всё!
– О чём он должен рассказать? – спросил Дэви.
– Да о том, что сегодня там было.
Она и не догадывалась, что разбередила старую рану и что Дэви, старательно улыбаясь; скрывает страдание, «Но как она может не понимать! – кричала в нем боль. – Ведь она должна видеть всё, что во мне творится!»
– Я хочу знать, кто что говорил, – продолжала Вики. – Хочу знать, кто что предлагал. Кто был на чьей стороне. Хочу знать подробности. И с самого начала. Это, наконец, мое право…
– Сперва я расскажу тебе подробности о старике, – сказал Дэви. Он открыл дверцу и сел рядом с Вики. – Ему не терпится начать, так же как и нам. Он непременно хочет прийти завтра с утра.
– Погоди минутку, что значит пышная фраза: «Это мое право»? – со смехом обратился Кен к Вики, не слушая брата. – Как это понять?
– А так, что тут есть и моя доля, – вспыхнула Вики. – Было время, когда и я работала вместе с вами!
– Ты! – засмеялся Кен.
– Да, я! – передразнила его Вики. – Может, ты забыл, как я приходила в лабораторию по вечерам после службы…
– А ведь правда, – мягко произнес Кен. – Теперь припоминаю! Девушка в моей студенческой фуражке, полировавшая пластины для конденсатора…
– Старик задал мне странный вопрос, – снова заговорил Дэви, стараясь привлечь их внимание, но это шутливое поддразнивание так увлекло обоих, что им было не до него.
– …и печатавшая на машинке лабораторные записи и заявки на патенты, – подхватила Вики. – Иногда до двух часов ночи.
– Печатала? Болтала, ты хочешь сказать, – смеялся Кен. – Главным образом болтала – это я отлично помню.
– Да неужели?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86