Если она до сих пор одета, ее одежда не ощущается у нее на теле, если в теле у нее что-то болит, боль эта замерла, а вместе с ней умерли холод, голод, жажда, исчезли любая неловкость и натянутость телесных ощущений.
Странно, но она начала размышлять, не так ли чувствовал себя Господь перед тем, как какая-то невероятная прихоть подвигла его к Его первому и самому большому Акту Творения. Но Корделия обладала достаточным благочестием, чтобы удержаться от любого богохульного шепота, даже невинного приказания свету появиться и дать ей возможность видеть. И Корделия не стала молиться для облегчения, потому что находила определенное необычайное утешение в своем полном одиночестве, изгонявшем страх из ее души.
Она ждала, как будто бы того, чтобы вновь родиться.
И когда вернулись эмоции, и Корделия снова почувствовала тиски своего корсета и ощутила легкое движение своего весомого тела, она поняла, что ее и в самом деле вернули к существованию из какого-то колодца, наполненного душами. Хотя она все еще продолжала падать, Корделия теперь парила легко, словно перышко, и не могла даже поверить, что способна разбиться, если снова опустится на землю. Тревога вернулась к ней, но только в форме легкого беспокойства, а не беспредельного ужаса. Она чувствовала себя странно изолированной от грубых жестокостей внешних событий, как будто бы, наконец, стала всего лишь существом из сна или просто призраком, и представляет собой лишь образ того тела, которое при жизни принадлежало ей.
Когда через некоторое время Корделия остановилась, она уже была совершенно уверена, что является спящей или призраком, поскольку обнаружила вокруг таинственный подземный мир, который, как она сначала подумала, должен быть Страной Смерти.
В этом мире была почва, но отсутствовало небо, только его клубящиеся туманы излучали слабое сияние, которое определенно не исходило от какого-нибудь солнца или созвездия. На белых деревьях со сломанными кривыми ветками не было листьев, эти деревья и напоминали скелеты. Дорожки были усыпаны жемчужными раковинами, выбеленными костьми и лишенными челюстей черепами. Ничто не двигалось в этом мертвом мире, кроме вялых могильных червей да дряхлых жаб, а самые слабые ветры не шевелили ничего, кроме тумана, и все же, пролетая над ландшафтом, издавали слабый звук, похожий на вздох, словно жалобы призраков, которым отказано как в радостях, так и в мучениях Ада.
Это был гиблый и зловещий мир, но страх, испытанный Корделией, когда она впервые увидела его, скоро испарился, потому что каждое проявление его говорило ей о фальши и обмане. Когда-то давно, когда Корделия была ребенком, отец повел ее в Египетский Зал, чтобы посмотреть на диараму Альберта Смита, изображающую подъем на Мон Блан. И хотя Корделия так и не призналась в этом отцу, она была разочарована, потому что световые изображения, крупные и необычные, показались ей настолько призрачными, настолько очевидно наложенными на грубую вульгарную реальность театральной сцены, что выглядели по-дурацки. Ее отец, который когда-то видел панораму Кенига в Лейпциге, был очарован намного больше дочери. И ей показалось тогда странным, что такой человек как он подавляет в себе скепсис и сомнение, которые он так страстно воспитывал в себе, ради всего лишь каких-то жалких картинок. Этот Подземный мир, как показалось Корделии, походил на Мон Блан Смита: сходство ухвачено, но попытка сделать картину полностью реальной не удалась.
Если это Ад, подумалось ей, тогда Джейкоб Харкендер и в самом деле должен быть Дьяволом, и если это так, то мир должен гораздо меньше бояться дьявольских махинаций, чем набожные люди до сих пор настаивают перед нами.
Корделия двинулась в путь через этот лес, который был таким безжизненным, что казался окаменелым, хотя не был таким твердым как камень. Деревья были мягкими и, вместе с тем, хрупкими, как будто были сделаны из бледной золы. Эти деревья были эхом тех растений, которые давным-давно сгорели в каком-то удивительном мистическом огне, и ни одно небрежное прикосновение или случайная дрожь не еще не успели искрошить их в прах.
Корделия почувствовала, что за ней пристально наблюдают, в то время как она идет по этой заброшенной местности. Жабы глядели на нее выбеленными и слепыми невидящими глазами, а у червей вообще не было глаз, и все же нечто наблюдало за Корделией. Нечто любопытное, хищное, и странно испуганное. Корделия понимала, что она полностью во власти чего-то неизвестного, телом и душой. Она была всецело жертвой божественного каприза, видела только то, что ей позволяли видеть, чувствовала только то, что ей давали почувствовать, Может быть она была только тем, чем ей позволяли быть. И все-таки, это существо пряталось, отчаянно желая оставаться невидимым, этот неуловимый создатель мировых иллюзий, который, сплетая их, сам не знал, что именно он может или должен поймать.
Корделия знала, предполагается, будто она очень напугана, но это было вовсе не так. Она была достойной дочерью своего отца, сэра Эдварда Таллентайера. Страх, который в ней жил, был подчинен ее рациональному восприятию, которое оценивало все окружающее вовсе не как часть знакомого ей мира, но как всего только сцену, где декорации грубы и изображают придуманную трагедию.
Если Ад и в самом деле существует, рассуждала Корделия, и умерший однажды человек окажется там, что ему делать, если не начать в нем жить и устраивать жизнь так, как он сумеет? Когда приговоренные души подходят к Вратам Судьбы, когда они видят написанные на этих Вратах слова, приказывающие им оставить надежду, что еще могут они делать, кроме как отказаться?
Она поняла, что за эти мысли отец смог бы ею гордиться, если только у отца еще осталась способность испытывать гордость.
Когда Корделии стало ясно, что в Подземном мире есть еще и другие бродяги, кроме нее, ей подумалось, что эти другие не так материальны, как она. Это всего лишь призраки и тени, не сознающие ее присутствия, и, вероятно, они не могут передвигаться по собственному побуждению, но что-то непрерывно тащит их сквозь серебристые туманы, какой-то своевольный магнетизм. И только в результате внезапной вспышки озарения Корделия поняла, что эти передвигающиеся по чужой воле силуэты, сотканные из света и теней, в точности такие же, как она сама, и ее восприятие собственной материальности — только отражение прошлой жизни. Она встревожилась и испытала небольшой шок, когда обнаружила, что ей только кажется, будто она плывет куда-то по собственному желанию, на самом деле она была полностью беспомощна, увлекаемая какой-то силой, которая мягко, но неумолимо влекла ее к предназначенной судьбе.
Что ж, решила она, в конце концов, возможно, я уже умерла. Кто бы мог подумать, что это мрачное окружение и есть подлинное место Страшного Суда? Какой был бы абсурд, если бы разочарования жизни и потрепанный вид городов были бы только предварительной репетицией вечности и мрачной бесконечности!
Но Корделия не думала отчаиваться. Даже при всем этом она не отчаивалась.
Задолго до того, как она увидела крест и висящую на нем человеческую фигуру, она убедилась, что скорее всего уже умерла и ее призывают к ответу за грехи. Сам по себе вид этого креста был только еще одним небольшим штрихом, добавленным к общему количеству впечатлений. Кордлия не ощущала особого стыда от того, что, возможно, ей придется держать отчет перед тем, кто страдал и умер ради всего человеческого рода, за все мелкие грешки и ошибки. Она, разумеется, почувствовала приступ ужаса, но поспешно ответила на него.
Я любила, произнесла она с вызовом. Не так честно и не настолько всем сердцем, как следовало бы, но всеми силами моей души, с надеждой в сердце, я любила. И если я принесла какой-то вред миру, большую часть ошибок я совершила пассивно, потому что силою обстоятельств, просто не имела иного выбора.
Тот, кто висел на кресте, не был Христом, как она ожидала. Это был ребенок, мальчик, не более девяти лет от роду, с лицом ангела. И он вовсе не казался страдающим, несмотря на гвозди, вколоченные в его запястья и лодыжки. Глаза его были закрыты, как бы во сне, а спокойное выражение его лица убедило Корделию в том, что кошмары не мучили его.
У подножья креста стояли два призрачных силуэта, они устремили взгляды вверх, на ребенка. Одна из них, которая стояла на коленях, казалась слишком опечаленной и усталой, чтобы держаться на ногах, она была молоденькой девушкой, исхудавшей и находящейся на грани голодной смерти. Второй был мужчина настолько тонкого сложения, что казался сотканным из теней.
Корделия понимала, каких усилий стоило девушке поднять голову, чтобы смотреть на распятого ребенка, но видела, что та не в состоянии отвести от него недоверчивых глаз. Мужчина же, напротив, стоял в странно надменной позе, несмотря на то, что явно был в чем-то не уверен и растерян. Девушку Корделия не знала, но разглядела, что мужчина — Джейкоб Харкендер.
Харкендер не повернулся, посмотреть на Корделию, и не проявил никаких немедленных признаков, что заметил кого-то еще, кто встал рядом.
Корделия остановилась чуть подальше от креста, чем остальные. Она не знала, насколько испуганно выглядит в глазах того, кто за ней наблюдает, и понятия не имела, что может теперь произойти, просто стояла на месте, и ждала. Она так и ждала, пока кто-то не тронул ее за плечо, а тогда обернулась и увидела лицо Дэвида Лидиарда.
Хотя они оба были призраками, но они обнялись с более сильным жаром, чем позволяли себе прежде, когда были так нелепо живы и вынуждены были жить в реальном верхнем мире.
— Дэвид! — Она произнесла это имя, сдерживая рыдания. — Ох, Дэвид, мы умерли и заблудились на громадном кладбище душ!
— Нет. — ответил он, не так твердо и уверенно, как ему хотелось, несмотря на то, что он пытался овладеть своим голосом. — Мы не умерли, хотя я и сомневаюсь, найдем ли мы снова дорогу в страну живых. Мы стали жертвами одного крошечного Акта Творения, предпринятого Темным Ангелом, который долгое время жил в самом сердце скал Англии. Здесь центр его сети, куда он заманил нас, а кроме нас еще многих других, но я не знаю, что тут собираются с нами сделать. Не бойся того, что ты здесь видишь, потому что это место соткано из ткани наших собственных кошмарных снов. Этот крест, на котором висит бедный мальчик, выкован в человеческом воображении, и если ангел, который находится здесь — преображенный Дьявол, он взял себе это имя и свою природу из наших тревожных представлений и ожиданий. Осмелься же надеяться, если сможешь, мы сумеем спастись, если только овладеем магией спасения.
И тогда Харкенлдер повернулся в их сторону, но совершенно их не увидел. Это ничуть не удивило Корделию, потому что глазницы колдуна казались абсолютно пустыми, вернее, глаз у него не было вовсе, и на лице не было никакого выражения — пустота и безнадежность.
Краткая вспышка недоумения появилась на слепом лице Харкендера, но быстро исчезла в темных тенях. Харкендер снова повернулся к кресту. Его он каким-то таинственным образом мог видеть пустыми глазницами, заменявшими глаза, и обратился к ребенку:
— Габриэль! — позвал он в печальной мольбе. — Ты не должен на это соглашаться! У тебя есть собственная мощь, она еще не иссякла. Слезай же с креста, Габриэль, и выведи меня из этой темницы. Только веди меня к свету, Габриэль, и я сделаю тебя мудрее, чем все люди на земле. Я сделаю тебя мудрым.
Спящий на кресте ничего не ответил ему, но окружающие их туманы внезапно пришли в движение, завихряясь. Корделия подумала было, это мириады потерянных душ явились из безжизненного леса, полные надежды, но скоро убедилась, это вовсе не человеческие призраки. Они имели зловещие обличья животных. Опушку, на которой стоял крест, окружила стая волков и теперь сосредотачивалась вокруг людских теней, ожидающих там.
Два призрачных волка, только два из всех, поднялись на задние лапы и в обманчивых завихрениях тумана превратились в людей. Один стал женщиной с выцветшими волосами, с глазами, точно зеркала, одетой в черное платье: другой сделался молодым блондином с напоминающими опалы глазами. Они встали на расстоянии друг от друга, один справа от Лидиарда и Корделии, другая — слева. Женщина улыбнулась. Корделии показалось слепым безрассудством со стороны какого бы то ни было создания улыбаться в месте, подобном этому, тем не менее, женщина-оборотень улыбалась.
— Как, Дэвид, это ты привел нас сюда? — помурлыкала она вкрадчивым голосом, — Или это Габриэль нас вызвал — из верности своему человеческому роду?
— Это Мандорла Сулье, — шепнул Лидиарлд на ухо Корделии. — Она не боится смерти, потому что она королева-мать лондонских вервольфов, а они утратили этот страх много лет назад. Она верит, что бессмертна, но ей это неважно, ведь она из вервольфов, беспокойных и безрассудных созданий, способных смеяться в лицо Богу или Дьяволу, и она не дразнить ни одного из них ни мольбами, ни требованиями.
— А другой кто? — спросила Корделия.
— Мое имя Пелорус, — ответил молодой человек. — Не всем это по нраву, но мое имя Пелорус.
— Теперь вижу, что это Дэвид и не Габриэль, — со вздохом ответила Мандорла на собственный вопрос. — Это тот любознательный ангел, который похитил душу Харкендера. Без сомнения, ему не терпится узнать, как можно использовать всех нас. Как не повезло, что его сон должен прервать человек, подобный Харкендеру, чья душа темна и задета горем! До сих пор созданию, которое вас отыскало, везло гораздо больше.
— Что это значит? — прошептала Корделия, крепче вцепляясь в призрак Лидиарда, успокаивающий ее.
— Болезненное колдовство Харкендера прорвалось за пределы барьера материального мира. — объяснил Лидиард. — Не знаю уж, когда и как, но его холодная душа нашла довольно тепла, чтобы высечь искру из спящей субстанции какого-то темного существа, которое должны были оставить в покое. Он пробудил этого ангела и послал в мир, откуда тот давным-давно был изгнан, и этот ангел по его примеру сам овладел им, чтобы использовать его глаза и загрязнить его сны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66