— сказал Харкендер. — «Но он не может искренне в это верить. Его взгляд на мир никогда не позволит ему увидать и на миг, а тем более, понять корни этой тайны, и для всех вас лучше было бы даже не пытаться. — предупредил он нас, — Тем не менее, я с радостью помог бы молодому человеку, который не знает, кто он, и сделаю это, если вы мне позволите».
Сожалею, если вы сочтете, что я неумело вел себя при этой встрече, вероятно, так оно и было. Могу только надеяться, если и когда Харкендер навестит вас в Лондоне, вы лучше этим воспользуетесь. Мое письмо, по крайней мере, предостережет вас и подготовит к этой встрече.
События того дня, однако, не завершились моим отбытием из дома Харкендера. Самое примечательное началось после того, как я покинул его дом. Я переправился через Темзу у Херли, направляясь к Мэйденхэду, где собирался сесть на поезд до Хэнуэлла, потому что решил завернуть туда, чтобы опять повидать Остена.
И вот, обогнув Проспект Хилл и спускаясь по склону к Стаббингз Хит, я почувствовал, что за мной кто-то следует. Ожидая прибытия поезда, я подобрался поближе к моему преследователю и украдкой его изучил. Это был молодой человек, одежда которого определенно свидетельствовала о том, что он горожанин, а не сельский житель. Разумеется, это был не рабочий и не домашний слуга, и повадками напомнил мне коммивояжера, хотя никакой большой сумки или мешка при нем не имелось. Он бросал косые взгляды в моем направлении, нахальные, и даже оскорбительные, и казалось, ожидание заставляет его терять терпение.
Когда прибыл поезд, я закинул свой портфель в пустое купе, и оглянулся на мгновение посмотреть, что делает молодой человек. Он твердо встретил мой взгляд, а затем вошел в купе соседнего вагона. У меня в портфеле была книга «Происхождение человека» Дарвина, но я не даже предпринял попытки достать ее и начать читать, будучи полностью поглощен размышлениями о странном содержании моей беседы с Харкендером. Откуда Харкендер узнал о кольце, которое носил ваш священник? Можно ли доверять его объяснению касательно монограммы на кольце? Почему он так сильно заинтересовался человеком, называвшем себя Льюсьеном де Терром? Что сам он открыл в Восточной Пустыне, и как это связано с бедствием, позднее обрушившимся на вашу партию?
Я не стал выдумывать возможные ответы на эти вопросы, но по мере того, как возрастало их число, меня все больше угнетало сознание того, что мне не удалось выудить более точные сведения у этого уклончивого Харкендера. И должен сознаться, я вышел из вагона в Хэнуэлле в очень скверном настроении. Новую досаду, хотя, отнюдь не удивление, у меня вызвало то, что я увидел, как молодой человек тоже выходит на этой станции. Изрядно злясь на себя из-за своих недавних промахов, я теперь решил взять быка за рога и подошел к моему преследователю, в то время как выстраивалась очередь для сдачи билетов.
— Погагаю, мы оба приехали из Уиттентона, — сказал я.
Если он и был шокирован моей наглостью, то не показал этого, но просто признал этот неоспоримый факт. Голос его звучал до странного мягко, прямо как шелк, но от него попахивало спиртным, и чувствовалось некоторое неестественное возбуждение. Он добавил, что не имеет удовольствия меня знать, и поинтересовался, как меня зовут и не встречались ли мы где-нибудь раньше. Я внезапно почувствовал себя глупо, потому что опять собирался добывать сведения, а вместо этого вынужден был сам сообщать их. Опять меня спрашивают вместо того, чтобы отвечать на вопросы, или хотя бы ими обмениваться. И все же, как я мог отказаться? Это было бы глупо и неучтиво. Я назвал ему свое имя и сообщил, что я хирург, но поспешил в свою очередь спросить его, кто он. Он улыбнулся и сказал:
— Меня зовут Калан, и я слуга. Вы живете в Хэнуэлле, сэр?
Не могу вспомнить, что когда-либо слышал голос, хоть отдаленно похожий на этот, он звучал гортанно, но отнюдь не хрипло, слегка пьяно, в нем слышались истерические нотки. И у меня создалось впечатление, что собеседник не полностью владеет собой. К этому времени мы оба прошли через контроль, и я остановился, перед тем, как продолжить свое путешествие, решив подождать, пока молодой человек не двинется дальше. Я ответил на его вопрос, объяснив, что приехал навестить друга, и спросил, чей он слуга. Он прекрасно понял, почему я остановился, и был этим бесконечно раздосадован, как будто я не имел права расспрашивать его, и мешал заниматься своим делом. Он ответил, несколько раздраженно, что хозяйку зовут Мандорла Сулье. И, говоря это, с любопытством взглянул на меня, очевидно, ожидая, что мне наверняка известно это имя. Он не двигался, но упрямо стоял, слегка пошатываясь и глядя на меня своими полупьяными глазами. Эта дерзость взбесила меня, и с преувеличенной резкостью я спросил, не входит ли в его намерения шпионить за мной весь день, и не хозяйка ли посылает его по такого ли рода неблаговидным делам.
Его это немало раздосадовало, и он дал мне поистине удивительный ответ:
— Я больше не стану за вами следить, поскольку вы, очевидно, этого не желаете, — сказал он. — Но я прошу вас запомнить, что вам не удастся от нас скрыться. Мы всегда сможем найти вас, если пожелаем. Мы — лондонские вервольфы, и делаем все, что хотим. А ваш друг мистер Харкендер не обладает и десятой долей той силы, которая доступна нам. Советую вам предупредить его, чтобы держался от нас подальше и не пытался найти мальчика.
Я замер в изумлении, а молодой человек между тем повернулся на пятках и быстро пошел прочь, держа путь на восток. Я все еще стоял, будто пригвожденный к месту, когда меня окликнул Остен, спешивший по улице со стороны окружной психиатрической лечебницы, которую посещает три дня в неделю. Он спросил у меня игривым тоном, есть ли новости о Клубе Адского Огня, но я не мог подхватить его шутку. Когда я рассказал Остену о том, что со мной произошло несколько минут назад, он был крайне удивлен, и постарался дать некоторые объяснения этому событию. Только нынче утром он услышал об исчезновении ребенка из монастырской школы в Хадлстоун Мэноре, причем ребенок этот был помещен к сестрам-монахиням Джейкобом Харкендером! Однако больше всего его поразило, что человек с поезда знал о происшествии, поскольку эта новость не могла успеть достичь Харкендера. Я поспешил выяснить, не принадлежат ли сестры, о которых речь, к Ордену Святого Амикуса, но он уверил меня, что ничего не знает о таком святом, а тем более, об ордене, носящем его имя.
Как все это понимать, у меня нет ни малейшего представления. То, что началось, как нехитрая загадочка, кажется, день ото дня разрастается в сущий Гордиев узел. Я попытался воспользоваться сполна тем временем, которое провел в Чарнли, и заставил Остена основательно поработать головой. Но он не меньше моего и вашего озадачен неожиданными сюрпризами и загадочными поворотами этого странного дела. Но немного подумав, припомнил, что лондонские вервольфы упоминаются в «Истинной истории мира» де Терра.
Могу, однако, добавить, что Хадлстоун Мэнор, как представляется, предоставил кров сестрам Св. Синклитики. Это имя звучит не менее странно, чем имя неведомого Св. Амикуса, но такая святая действительно существует.
Поможет ли хоть что-нибудь из того, что я здесь написал, открыть тайну, которая уловила нас в сеть, сказать не могу, и надеюсь, вы не подумаете, будто я развел здесь заурядную мелодраму. Кажется, все мои усилия привели к тому, что у меня развилась склонность постоянно оглядываться и проверять, не следят ли за мной. Согласитесь, эта черта объединяет меня с порядочным числом пациентов доктора Остена. Я не верю в силу магии Харкендера, и еще меньше верю в сказочных лондонских вервольфов, и все же, к своему стыду, испытываю некоторые опасения, не привлекли ли мы невольно внимание тех, кто может причинить нам настоящий вред. С нетерпением жду вашего возвращения, уверен, что оно придаст нашим розыскам более зоркий взгляд и острый ум, чем до сих пор был способен обеспечить я.
Весь в предвкушении встречи
Гилберт.

Часть третья
Блаженство слепоты
Обуздать желание можно, если желание слабо: тогда мысль вытесняет желание и правит противно чувству.
Подавленное желание лишается воли и становится собственной тенью.
Об этом нам повествует «Утраченный Рай» и «Государь», где Разум назван Мессией.
А первоначальный Архангел. Стратег небесного воинства, назван Дьяволом и Сатаной, а дети его — Грехом и Смертью.
Тот, кого Мильтон назвал Мессией — в Книге Иова — Сатана.
Ибо историю Иова приняли обе враждующие стороны.
Мысль искренне презирает Желание, но Дьявол нас уверяет, что пал не он, а Мессия, и, пав, устроил Рай из того, что украл в Аду.
Смотри Евангелие, где Мессия молит Отца послать ему утешителя, то есть Желание, чтобы мысль его обрела Подтверждение; библейский Иегова не кто иной, как тот, кто живет в полыхающем пламени.
Знай, после Христовой смерти он вновь стал Иеговой.
Но Мильтон считает Отца — Судьбой, Сына — Вместилищем чувств, а Духа Святого — Пустотой!
Заметь, что Мильтон в темнице писал о Боге и Ангелах, а на свободе — о Дьяволе и Геенне, ибо был прирожденным Поэтом и, сам не зная того, сторонником Дьявола.
Уильям Блейк; «Бракосочетание Неба и Ада», ок. 1793 г. (Перевод А. Я. Сергеева. Прогресс. М. 1972)

1
Адское пламя трещит, разбрасывая искры. Они падают на его золотое тело, и каждый раз боль и экстаз умножают его внутреннее зрение. Но все, явленное этому взору — горе и скорбь. Он плачет горькими слезами и жаждет блаженства слепоты.
Недостижимая земля покрыта ранами, рубцами и струпьями. Было мгновение, когда казалось, будто они медленно заживают, и близится долгожданный мир. Но пророческий взгляд видит страшные тени. Земля, как нежный спелый плод на ветви вечности, дала приют гнусным тварям, разрушающим ее изнутри. Они еще завернуты в коконы, и только корчатся под поверхностью, но уже готовые вырваться наружу, изрыгая черных пауков и желтых кошек. Их, укусы смертельно ядовиты, а когти остры, как кинжалы.
Если бы он только мог протянуть исцеляющую руку…
Его сердце бьется в груди мощно и гулко, он чувствует свою внутреннюю силу. Он знает, близится пора разъяренных орлов. Они вновь низвергнутся с неба, оседлав волны астрального света. Снова и снова будут они клевать его печень, дабы напомнить: человек не более, чем прихоть судьбы, и все тщеславие этого создания — лишь смущение духа. Есть время терзать и время травить, время дробить и время драть, время сражаться и время сокрушать.
Сатана смотрит на Бога в отчаянной жажде помощи, но Бог бессилен помочь Своему Творению. Он наделил любое преображение особой, лишь ему присущей логикой, сделал каждый жребий неизбежным, позволил времени и пространству развиваться независимо от Него. Но Он лишь оболочка, лишь образ, лишь Альфа и Омега, Начало и Конец, во веки веков…
Аминь!
Волки бегут. Их мир уже превратился в ледяную пустыню. Один отделился от стаи, и оборотил лик к Сатане. В ярких синих глазах слезы милосердия. Что значат его слезы? Чего достигнет его доблестное сердце?
В пещере улыбается богиня. Она простирает прекрасную руку, чтобы коснуться лица освобожденного узника, погладить его щеку, похитить его глаза и забрать навсегда его сердце…
Дэвид Лидиард проснулся. Или, только подумал, что проснулся, вынырнув из гавани блаженной тьмы, в которой укрывался, закрывая глаза. Он сильно вспотел пока он спал, и чувствовал себя усталым и разбитым. У него было странное чувство, как будто он ослеп от невероятно яркого света, преследовавшего его во сне. Это ощущение, конечно, было иллюзией. Когда он открыл глаза, то в сравнительно скромном утреннем свете, струившемся через иллюминатор, отчетливо видел все окружающие его предметы. И все же прошло не менее трех-четырех секунд, прежде чем он увидел волка.
Серый крупный зверь лежал в дальнем углу каюты. Он был невероятно огромен, но в нем не чувствовалось ничего угрожающего. Волк спокойно растянулся на полу, густая блестящая шерсть плотно прилегала к мощному упругому телу, и хотя голова была поднята и обращена к Дэвиду, так чтобы ярко-синие глаза могли наблюдать за человеком, зубы не сверкали в оскале. Взгляд зверя был мирным и задумчивым, совсем не хищным. Его проведение можно было назвать доброжелательным.
Лидиард с изумлением поймал себя на странной мысли: «Наконец-то свершилось, и надо поглядеть этому в лицо. — думал он. — Теперь безумие выступило из тени, чтобы охватить меня».
На всякий случай, он сильно зажмурился, пытаясь окончательно проснуться и отогнать от себя странное видение. На этот раз, когда он открыл испуганные глаза, рядом был только Пол Шепард, поднявшийся с койки и полностью одетый, озадаченно глядевший на него с участием и заботой.
Не такой уж великой неожиданностью было застать его таким, состояние молодого человека значительно улучшилось за последние несколько дней. Периоды бодрствования стали продолжительней, хотя, до сих пор они приходились на ночные часы. Налицо были явные признаки возвращения разума: пропало выражение изумления и беспокойства на лице, появился осмысленный взгляд, часто слышалось связное бормотание, в котором порой можно было четко различить какое-нибудь английское слово. Лишь вчера Таллентайр высказал мнение, что какая бы хворь ни лишила рассудка бедного Шепарда, теперь она ослабила хватку настолько, и он в любой миг мог снова стать самим собой. Это пророчество, очевидно, сбывалось.
Эти яркие синие глаза, прежде казавшиеся пустыми и невинными, теперь смотрели поразительно властно и внимательно.
— Все кончилось? — Спросил молодой человек, потянув руку и коснувшись плеча Лидиарда. — Сон полностью прошел?
— О, да, — ответил Лидиард с легким смешком. Ему показалось очень забавным, что их странный спутник, еще недавно такой беспомощный, сейчас беспокоится за него. — Я уже снова стал тем, кем был, и больше не в Преисподней. — Он отбросил покрывало, обнажив грудь, а синие глаза Шепарда деликатно уставились в иллюминатор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66