И тогда она почувствовала себя в большей безопасности. Элинор верила, что руки мужчины всегда честнее, чем его раздувшийся член, ведь руки подчиняются разуму и сердцу, а пенис только животному инстинкту. Но вскоре он разжал объятия, и Лидиард почувствовал, как сомнения вновь каскадом заструились в ее мыслях, застучали в висках, как крупные твердые градины.
То зрение, которое было Лидиардом, не могло сделать ничего иного, как только смотреть, оно не могло объяснить страдающей женщине: то неладное, что происходит с Таллентайром, не имеет никакого отношения к ней. Была бы у него такая возможность, Дэвид мог бы по-доброму разубедить эту несчастную и разъяснить ей, что вовсе она не утратила своего места в тайном мире воображения Таллентайра, как видение желания Она все еще имеет власть накладывать на него свои скромные чары, пленять его душу. Как сможет она понять, что не какая-нибудь песнь соперницы-сирены сделала его глухой к ее музыке — это другая, не связанная с ней забота баронета…
Но зрение молчаливо, а утешение существует только для слепых.
Бесполезно было просто желать, чтобы ему можно было утешить ее в этих опасениях, ведь если бы каким-то чудом Лидрарди смог с ней заговорить, одно только звучание чьего-то голоса, помимо собственного, перепугало бы ее и заставило бы сомневаться в своем рассудке.
Теперь она поглаживала тело Таллентайра, очень нежно. При помощи деликатной фамильярности своих прикосновений она снова восстанавливала прочное согласие, существовавшее между ними раньше и связывающее их вместе. Именно благодаря этому тонкому чувству она сохраняла себя для него, а он, в свою очередь, берег ее для себя. Удовольствие, получаемое ею от этого действия, было достаточно невинным, и все же Лидиард не мог считать его второстепенным без ужасающего ощущения стыда. Он испытал облегчение и радость, когда она прекратила ласкать Таллейнайра и выбралась из постели, надевая шелковый халат, расшитый разноцветными драконами в восточном стиле. Но Дэвид все еще был вынужден наблюдать за ней и разделять ее восприятие, кокетливое желание, чтобы одеяние не скрывало белизны бедер и выпуклости груди, когда она пошла принести еще вина.
В теплом расслаблении после удовлетворения похоти, говорила она себе, Таллентайр, вероятно, вынужден будет снова заметить ее и останется доволен тем, что увидит.
Глазами Элинор Лидиард наблюдал, как сэр Эдвард садится в постели своей любовницы и принимает вино, из ее ласковых рук. Вместе с ней Дэвид наблюдал, как Таллентайр отхлебнул первые несколько глотков с большой жадностью, держа стакан рукой, которая могла бы дрогнуть, если бы он сурово не следил за ней.
— Что случилось, Эдвард? — спросила она, понимая, что между ними образовалась какая-то пустота, которую может заполнить только озабоченный вопрос. — Уж не подцепил ли ты в Египте какую-то лихорадку, а теперь ее оживила в тебе гнилая английская весна?
— Нет, — ответил он. — Я из тех немногих избранных, кто способен расцвести посреди сухой жары и яркого солнца. Бедняга Дэвид заболел, когда его укусила змея, и я думаю, что холод делает его намного несчастнее, чем он мог бы быть, но я совершенно здоров.
Бедняга Дэвид! — подумал Лидиард, и сейчас же приобщился к тем странным мыслям, которые появились у Элинор Фишер при упоминании его имени. Она думала, что ни разу не встречала Дэвида Лидиарда, но много о нем слышала, и вполне обоснованно надеялась когда-нибудь с ним познакомиться, ведь, как ей говорили, обычно наступает время, когда каждый мужчина представляет свою любовницу сыну, или же тому, кто заменяет ему сына. Лидиард невольно признал реальность такой возможности, или пустую фантазию. Наверняка когда-нибудь сэр Эдвард потребует у нее «обучить мальчика», даже не понимая, что все это время Лидиард был для нее всего лишь предметом для разговора, безликим существом, о котором сэр Эдвард говорил с безграничной любовью.
Лидиард никогда не слышал, чтобы сэр Эдвдард говорил с безграничной любовью о ком-то или о чем-то, но полагал, что любовницы и существуют для того, чтобы проявлять к мужчине снисхождение, а снисхождение легко может превратиться и в сентиментальность, и в похоть. Такие мужчины, как сэр Эдвард, никогда не бывают сентиментальными ни с друзьями, ни с сыновьями, и очень редко, со своими женами. Но с любовницами они свободны в выражении чувств.
— Я-то сама здорова. — заверила Элинор баронета, хотя он ее и не спрашивал об этом, — На Рождество простудилась, но теперь мне значительно лучше.
— Рад это слышать, — сообщил он ей, хотя с таким видом, что для нее, и для Лидиарда, стало ясно, ему совершенно наплевать, слышал он ее слова или нет. — А я болел какой-то лихорадкой, очень недолго, и мне снились враждебная тьма, живой сфинкс и громадный серый волк, но мне тоже уже лучше, хотя этот сон преследует меня каким-то безумным и искаженным образом и никак не желает меня покидать.
— Со снами так часто случается, хотя люди редко это обнаруживают. — утешила его Элинор.
Иронию, показавшуюся ей весьма умной, Таллентайр абсолютно не заметил. А она не знала, что тут есть еще один слушатель, чьи жизненные обстоятельства делали для него невозможным упустить тот смысл, который она сюда вкладывала.
— Один человек умер, и один заблудился и пропал, но на его место мы нашли другого, который в это время оказался слегка поврежден умом. — рассказывал Таллентайр, — Когда он поправился, он декламировал нам столько чепухи и так повлиял на меня, что я до сих пор слышу такой же лепет от всех, кого встречаю. Возможно, такого только и следовало ожидать, поскольку, если можно доверять слухам, так он был одним из знаменитых вервольфов Лондона. Что ты на это скажешь, милая Нора?
А вот об этом он не стал бы говорить со своей женой или дочерью, подумал Лидиард, И он не может быть честным даже со своей любовницей, раз пытается изобразить, будто бы все это всего лишь развлекает его, хотя я-то слишком хорошо знаю, что он воспринимает это совсем иначе . И здесь Лидиард сделал маленькую паузу, чтобы поразмыслить, может ли Таллентайр тоже чуточку бояться.
— Так я говорю — меня зовут Элинор, — ответила мисс Фишер легкомысленно, — на случай, если ты это забыл и называешь меня просто Норой. Но если твоя дорога действительно пересеклась с путем одного из лондонских вервольфов, я думаю, тебе бы лучше быть осторожным, чтобы не раздражать его. Я ничего о них не слышала, кроме того, что они полны зла.
Таллентайр нахмурился, но она только радовалась тому, что он при этом смотрел на нее. Лидиард был напряжен и растерян, потому что она с гордым видом наблюдала, как Таллентайр разглядывает ее красивый халат, гладкие волосы, в живописном беспорядке рассыпавшиеся по плечам, и мягкие контуры тела.
— Ты по мне скучала? — спросил Таллентайр.
Хотя вопрос был самый простой, это совсем не звучало просто, и Лидиард никогда не ожидал услышать подобные слова от своего благодетеля.
— Скучала, — ответила она, хотя иронический настрой побуждал ее дать иной ответ. Ох нет , могла бы она сказать, потому что у меня была дюжина других любовников, чьи сердца мне пришлось разбить, одно за другим, — но она не осмелилась произнести ничего подобного, так как была убеждена, что мужчины точно так же ревнуют к свободе своих любовниц, как их любовницы ревнуют к прочному положению, занимаемому женами.
— И я скучал по тебе, — уверил он ее.
Но он еще не сказал ей, что же такое встало между ними и каким-то образом сделало их вольную борьбу меньшим, чем она должна была быть, и Лидиард заметил, что тревога Элинор усилилась.
Он каким-то образом стал сомневаться в себе, совсем чуть-чуть , — подумала она, — а для такого человека, как он, это, вероятно, совершенно новый опыт, потому что он всегда основывался на безошибочности своих убеждений…
Это, подумал Лидиард, проницательное наблюдение.
— Есть рассказ о женщине, которая влюбилась в одного из лондонских оборотней. — задумчиво припомнила Элинор. — Говорят, он тоже ее любил. Но хотя она и мечтала стать его возлюбленной, этого не могло произойти. «Я могу питаться как человек или как волк», — говорил он, — «и могу пить как человек и как волк, но любить я могу только как волк, потому что честная страсть не позволит мне оставаться в человеческом облике». Это печальная история.
— Я ее не слышал, — сказал Таллентайр со странной недоумевающей ноткой в голосе. — Но помню, что я слыхал совершенно другой рассказ, когда был совсем маленьким ребенком. Это была история о человеке, который влюбился в женщину-вервольфа, но она совсем не похожа на твою. Я уверен, что этот мужчина женился на женщине-оборотне и жил с ней много лет, пока он необдуманно не нарушил какое-то данное ей обещание, отчего она оставила его и ушла к своему племени.
— Ну, не так уж это и несопоставимо с моей историей, — легкомысленно заявила она.
— Что? — удивился Таллентайр. — Не хочешь ли ты сказать, что мужчина будет совершенно счастлив разделять постель с женой, которая становится волчицей, как только ее охватывает страсть?
— Жена, способна ложиться в постель с мужем так часто, как захочет, даже не будучи отягощена страстью. — ответила Элинор, — Так вот, если бы был рассказ о мужчине, который взял волчицу-оборотня себе в любовницы, это могла бы быть совершенно другая история, разве нет?
Лидиард между тем подумал, что она вовсе так не считает.
Таллентайр сумел снисходительно рассмеяться, но Элинор чувствовала, что его смех такой же натянутый, как и занятия любовью. В чем бы тут ни было дело, и что бы ни замутняло его настроение, не давая пробиться истинному облегчению, думала она, это все еще где-то на поверхности его мыслей.
По-настоящему веря в девиз in vina veritas [17], Элирнор принесла ему еще вина.
— Неужели это правда? — спросил ее сэр Эдвард, когда она наполнила его стакан. — Неужели страсть всегда делает из мужчин волков? Неужели мужчины настолько беспомощны в своей похоти?
— А ты в этом сомневаешься? — спросила она.
Он не ответил сразу, но через некоторое время сказал:
— Ты можешь поверить в вервольфов, Нора? Ты можешь поверить в то, что на земле есть падшие ангелы, готовые извергнуть чуму на человечество?
— Совершенно не имеет значения, во что я могу или не могу поверить, — ответила она. — Я никогда не ходила в школу и не знаю совсем ничего. — А про себя, тайно, она подумала: Когда-то он приходил ко мне только ради того, чтобы получать удовольствие, а теперь он спрашивает меня моего непросвещенного мнения. Как же я могу отплатить ему такой же не имеющей никакой ценности монетой?
— Две ночи тому назад кое-кто сказал мне кое-что такое, что меня встревожило, — медленно выговорил Таллентайр. — Это был человек, которого я ненавидел, и я считал, что имею достаточную причину для ненависти за его волчью сущность, однажды им ярко продемонстрированную. Он сказал, что я, вероятно, не могу понять, сколько он перестрадал, и пока он этого не сказал, я не осознал, что я просто пропустил это мимо ушей, даже не попытавшись понять.
Лидиард понимал, что Таллентайр говорил о Джейкобе Харкендере, но у Элинор, естественно не могла догадаться, о ком идет речь. Возникло минутное молчание, потом она сказала:
— Хорошая загадка, но я думаю, ты должен мне подсказать отгадку.
— Это был человек, который верит в вервольфов, — сказал сэр Эдвард, отпив немного вина. — Лицемерие, подумал я когда-то, хотя теперь я верю, что он говорил совершенно искренне. Когда я учился в Оксфорде много лет тому назад, я считал его самым злым человеком из всех мне известных, очень красивым и привлекательным, способным на неимоверное обаяние и остроумие, но все же настолько холодным изнутри, что он казался буквально порождением дьявола. Он совращал одинаково и мужчин, и женщин, вызывая в них к чувство приязни к нему, если не к настоящему сексуальному влечению, и находил удовольствие в том, чтобы развращать всякого, кто таким образом становился перед ним беззащитным. Одну девушку он довел до самоубийства. Я был с ней знаком весьма поверхностно, и хотя она значила для меня совсем немного, или даже вовсе ничего, разве что мне запомнилась ее мимолетная улыбка, я в то время считал это актом такой непростительной жестокости, что переходит всякие границы и ничем его нельзя оправдать. Если бы к тому времени я уже не успел отказаться от веры в бога, я мог бы вообразить, что этот человек одержим каким-то бесом. А когда другие люди стали называть его колдуном и сатанистом, мне показалось, что я понимаю причину такого суждения о нем. Хотя сам для себя я считал его действия не более чем жуткими проявлениями способности к самым невероятным жестокостям и моральным уродом, какими только способен быть человек. Помню, как я всерьез подумывал о том, чтобы вызвать его на дуэль, но убедил себя, что не могу этого сделать, и не потому, что не хотел стать убийцей, но из-за того, что он не джентльмен! Я разобрался с ним менее свирепо, но намного более презрительно, и я всегда гордился этим… до прошлой ночи.
— Почему? — тихо спросила Элинор, потому что знала, он ждет, чтобы у него об этом спросили. — Какое он дал объяснение?
— Он сказал, что отец отправил его в школу в надежде сделать из него подобие джентльмена, каким не сделало его рождение.
— И что из этого? — спросила она.
Лидиард, заинтересованный, чувствовал, что в этом разговоре может проясниться какая-то цель его сна, и терпеливо ждал, чтобы Таллентайр подтвердил тот вывод, к которому он уже пришел самостоятельно.
— В самом деле, что? — повторил баронет. — Без сомнения, он выучил латынь и греческий, риторику и математику и то, как следует правильно говорить и со вкусом одеваться. Его отец, возможно, считал, что это большой успех, хотя я колеблюсь определить, как он оценивал то направление, в каком этот воображаемый джентльмен развивал впоследствии свою ученость. Но он напомнил мне, какую цену он вынужден был заплатить за это образование, и спросил у меня, что за силы собрались вместе, и сделали из него того, кем он стал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66