Неужели сами боги, размышлял Лидиард, проложили для него эту тропу? Неужто они устали и потерпели поражение, и теперь бегут от тирании времени и эволюции, живущих внутри них, и недостижимых, точно так же, как недостижима сама вселенная внутри существования верховного Бога? И эта ли недосягаемость отвращала их от лица земли с тех самых пор, когда закончился Век Чудес? И было ли новое вмешательство таких, как Сфинкс, Паук, и другие, которые еще должны явиться, не более чем поисками побежденных, чтобы объединиться с ними вновь, та самая задача, манящая теперь его?
А если так оно и есть, разве нельзя переиначить загадку Сфинкса? Разве не мог бы Лидрард спросить сам: А что касается людей, то должны ли мы довольствоваться тем, что сделают из нас боги, или мы можем стать собственными Творцами и распоряжаться своим внутренним зрением сами?
Его воображение не пришло на помощь. За пределами страха и боли он не мог ощущать ничего, кроме потерянности, к которой с таким рвением стремился, и уединенности, которая была единственной верной и надежной пристанью.
Дэвид почувствовал, что теперь понимает, почему Адам Глинн отправился в могилу, так же, как любой смертный человек мог бы отправиться в постель. Он почувствовал также, что понимает, почему Мандорла Сулье и другие из ее племени были довольны тем, что несут бремя бодрствования, играя с Судьбой в рискованные игры.
Но я-то не похож ни на кого из них, думал он. Как и Пелорус. Я пленник чуждой мне воли. Заложник тех, чья цель мне неизвестна, чьим амбициям я не могу довериться, на чью окончательную победу не смею надеяться.
Несмотря на все свои сомнения, Лидиард он отвернулся от мира теней, находящихся за пределами Творения, чтобы начать путь домой. Но когда он попробовал напрячь свой мозг, и увидеть другими глазами, услышать другими ушами, сначала просто не смог ни за что ухватиться: все было так, будто бы в тот момент, когда он убежал в иной мир, наступил Судный День, и каждый человек усомнился в предназначенной ему участи. Попасть в Рай или в Ад.
Лидиард съежился от ужаса и ощущения беспредельного одиночества. Каким бы призраком или ангелом он ни стал, он знал только, как воплотиться в человеческий облик и как свои людские страсти. Его желание вернуться к миру стало острее, он страстно хотел иметь тело, в которое могла бы вернуться его душа, даже если бы это была совершенно призрачная душа.
И он не был один, Он понял это, как только почувствовал боль. Он обнаружил чье-то присутствие, поистине, целую какофонию присутствий. Не так уж далеко от него оказалась вселенная. По крайней мере, Ад был достижим, а также и Вавилон. Смешение жалобных голосов, которое было землей, где люди с холодными душами боролись за то, чтобы проникнуть в темные туманы иллюзий.
На очень краткие секунды перед Лидиардом возникло смутное видение погреба, и он увидел человека, который мог быть им самим; этот человек спал и спокойно грезил. Возле его кровати горела оплывшая потерявшая форму свеча, и колебания ее пламени были единственным движением в этом помещении, где не было ни одного паука и ни одной крысы. Лидиард слышал звук ровного дыхания спящего. Но он оставил этого спящего лежать там и плавно поднимался по ступенькам в изгибающийся коридор. Так он и двигался вдоль поворотов этого коридора, пока не приблизился к двери.
Коридор был темный. Тьма была густой и глубокой, полная воздуха и беременная нерожденным звуком. Это была насыщенная темнота мира, а не бесплотная ночь теней между измерениями. Это была та тьма, в которой скрыта возможность появления света.
— Fiat lux! — прошептал Лидиард и ждал, чтобы появился златовласый ангел и принес с собой волшебный свет.
Никакой ангел не пришел, но вместо этого Лидиард увидел чью-то руку, возникшую из темноты и испускавшую свое собственное тусклое красное свечение. Эта рука протянулась вперед, ища что-то, натолкнулась на материальное препятствие и толкнула его. И вот она исчезла в чем-то, имевшем плотность и фактуру дерева. Дэвида был поражен, он никогда еще не испытывал подобного ощущения. Эта рука, оказывается, принадлежала ему, но никогда еще не была способна погрузиться в такой твердый предмет.
Он с усилием протиснулся сквозь дверь и вышел с противоположной стороны, целый и невредимый. Здесь он увидел свет, но не дневной, это было всего лишь слабое и отдаленное мерцание газовых фонарей, окутанных лондонским туманом. На коже он не ощущал прикосновения тумана, но его внутреннее око не могло проникнуть сквозь дымку. Мир, от которого он уже давно отделился, теперь окружал его, но прятался от глаз, заслоняясь непроницаемой пеленой. Дэвид не знал, где находится, не видел никаких ориентиров, но не мог стоять на месте и двинулся вперед. Он продвигался медленно, но упорно, и, пока он шел, город вокруг него постепенно оживал, горожане предвкушали приближающийся рассвет.
Люди, проходившие по улицам мимо него, напоминали призраки. Лидидард их совершенно не слышал. Неестественная тишина делала людей нереальными, хотя иной раз, когда они наталкиваясь на него, он хорошо ощущал их плоть. Дэвид не думал, что он сам утратил всякую субстанцию, но, казалось, встречные совершенно не замечали его присутствия.
Сначала Лидиарда озадачило, что эти призрачные прохожие шагали твердо и уверенно, не так как он сам, но вскоре он понял: для него этот туман был гуще и плотнее, чем для них. Значит, его воссоединение c миром было только частичным.
Один раз он случайно оказался на дороге у кого-то из бредущих призраков и изо всех сил напрягся, чтобы его не сбили с ног. Хотя удар при столкновении был довольно сильным и даже заставил встречного прохожего споткнуться, он не оттолкнул Лидиарда, а просто прошел сквозь него. Восстановив равновесие и скорость шага, бедняга удивленно огляделся, но тут же быстрым шагом двинулся дальше.
Дэвид вышел к крупному перекрестку, потоки людей экипажей, двигавшиеся во всех четырех направлениях, здесь смешивались, превращаясь в настоящий хаос, кучера карет, повозок, фургонов, омнибусов и кэбов сражались между собой за свободное пространство, побуждая своих лошадей занимать малейшее преимущественное положение в этой неразберихе. А там, где отсутствовали лошади и их грузы, мужчины, женщины и дети шли пешком, прокладывая себе путь через эту сумятицу.
Происходящее внушало ужас и ощущение нереальности из-за полного отсутствия звуков. Лидиард прекрасно знал, что с уличным движением должен быть связан грохот колес и копыт, звон упряжи, стук и скрип шагов, какофония голосов.
Он отступил подальше от толчеи, решив, по крайней мере, недолго постоять в стороне от людского водоворота. Дэвид испытал легкое головокружение, с облегчением думая о том, что не имеет никакого отношения к этому вихрю движения, и является существом совсем иного рода. Он попытался прислониться к кирпичной стене, пристально вглядываясь в кишащую толпу, молчаливую, лишенную красок, имеющую неясные очертания, составлявшую сердце и душу того мира, к которому Лидиард некогда принадлежал. Он противился мысли, что со временем снова станет его частью. И еще испытывал странное удовольствие, представляя, что если даже ему придется броситься в самую середину толчеи, то это ничуть не прервет движение толпы. Люди, лошади и экипажи просто будут двигаться сквозь него.
Лидиард даже содрогнулся, рисуя себе, как вся толпа, проходя сквозь его призрачное тело, наполнит его ощущением ледяного холода, замораживающего самую душу. И это случилось как раз в то самое время, когда он вообразил себе такую картину. Спешащий пешеход, толкающий перед собой ручную тележку, резко свернул, чтобы избежать другого встречного, и тележка сильно ударила Лидиарда в бок.
Он ощутил только толчок, сопровождаемый порывом холодного ветра в его душе — ощущение, настолько близкое к боли, что оно заставило Лидиарда поморщиться от полученного шока. Голова закружилась, и Лидиард почувствовал, как поскользнулся и падает, теряя осязаемую связь с городом, куда привел его инстинкт ищущий пристанища.
И тут, на очень короткое мгновение, он увидел лицо Сфинкса, запечатленное в взвихренной темноте. Громадные желтые глаза светились любовью. Но Лидиард видел Сфиркса на очень большом расстоянии и понимал, что хотя воплощенная сущность Сфинкса может быть и находится сейчас в Лондоне, но его горячая огненная душа где-то в совсем ином месте.
Лидиард почувствовал, что продолжает падать, и с опозданием попытался восстановить равновесие. Но когда взмахнул руками, чтобы удержаться на ногах, почувствовал, насколько бесполезно это движение. Когда пошатнувшееся тело Лидиарда ударилось о землю, он не почувствовал толчка от соприкосновения с землей. Похоже, что он упал в яму, наполненную туманом. Он проник внутрь земли, и ему показалось, что падает в жерло самого Ада.
Но я не одинок, закричал он в агонии. Я не одинок!
И, как бы в ответ на свою мольбу, он обнаружил, что это действительно так.
* * *
Сэр Эдвард Таллентайр перевел дыхание в начале Шафтсбери Авеню, оглядываясь через плечо на нескончаемый людской поток, спешащий к Кембриджской площади. Сам воздух казался загрязненным и зловещим, хотя к вечеру в небе появились просветы между облаками, и не осталось ни следа тумана, испортившего несколько предыдущих вечеров и ночей. Сэр Эдвард чувствовал себя очень усталым, и злился на самого себя за то, что так неразумно тратил силы.
Лидиард, в этот момент разделивший мысли своего друга, ясно и отчетливо понял, как тяжело переживал Таллентайр свалившееся на него новое знание.
Целый день баронет находился в движении, пытаясь отыскать кого-то, кто когда-нибудь слышал имя Мандорлы Сулье и знал, где ее можно найти. И не один раз звук этого имени вызывал у собеседника живой отклик, чего и следовало ожидать, если доверять описанию этой женщины, данное Лидиардом. Ничто не могло бы привлечь внимание мужской части лондонского общества более, чем женщина и экзотическая и загадочная, но ни один человек из тех, с кем разговаривал сэр Эдвдард, не знал, где эта женщина живет или где можно найти того, кому это известно.
Вдвое больше он расстроился из-за того, что понимал, ни в коем случае нельзя быть откровенным с собеседниками. Только Гилберт Фрэнклин знал все подробности дела, о котором шла речь, со всеми остальными, как чувствовал Таллентайр, он должен держаться крайне осмотрительно. Он ни в коем случае не должен проговориться и упомянуть лондонских вервольфов, даже в скептическом тоне, и не потому, что подобное заявление может пошатнуть его собственную репутацию здравомыслящего человека, но это может отвлечь окружающих от серьезного отношения к данному вопросу. Таллентайр уведомил полицию о том, что Лидиарда похитили, и дал описание человека, схватившего Дэвида, сделанное Корделией. И, конечно, но он не упоминал о том, что произошло с человеком, которого она подстрелила, и о том, как выглядел этот человек. Сэр Эдвард был уверен, если к этой истории добавить хотя бы одну невероятную подробность, все происшествие станет выглядеть неправдоподобным.
Таллентайр свернул за угол Греческой улицы, шагая намного медленнее, чем он имел обыкновение ходить, и направился к дому, где жила Элинор Фишер. Он ощущал странную изолированность, как будто бы мир, в котором он двигался, каким-то образом отличался от того, где обитали остальные люди. Таллентайр в одинаковой степени проклинал свою удачу и свое безрассудство, не зная, на кого возложить вину за то, что его совратили. Как мог оп поверить в волшебный мир второго зрения и изменяющих внешний вид сфинксов, детей-ангелов и волков-оборотней? Сэр Эдвард остро помнил суть того, что сделал Лидиард. Как человек, крайне осторожный, чтобы требовать точных доказательств, он оказался пойманным в ловушку и не мог припомнить, когда ему приходилось быть в такой щекотливой ситуации. Раз он уже вынужден признать ту роль, какую сверхъестественное сыграло в его исключительно необычном приключении, и теперь весь его мир перевернут вверх ногами, для него нынче все возможно. Он лишь яростно завидует всем тем, кто еще не сталкивался с вынужденным доказательством этого воздействия.
Лидиард ощущал силу эмоций Таллентайра. Баронет, вопреки собственному опыту упрямо продолжал утверждать, что мир существует, и этот мир, вероятно, можно схватить, держать и сохранять в безопасности от тех, кто грозится его разрушить.
Когда Таллентайр подошел к дому Элинор, он машинально оглянулся назад, украдкой пытаясь определить, не идет ли за ним кто-нибудь. Как только он осознал свое бездумное действие, он выругал себя за него, и ругательство прозвучало еще сильнее от того, что взгляд его остановился на человеке, одетом в черное, стоявшем напротив, терпеливо выжидая, когда толпа вокруг схлынет.
В этом нет никакой нужды, услышал Лидиард его слова, произнесенные с упрямством. Если мир не такой, каким я его считал, я все-таки прожил в нем более сорока лет, и не припоминаю, чтобы мне приходилось останавливаться на каждом углу и от страха отскакивать в каждую тень.
Но когда Элинор в ответ на стук отворила дверь, ее первые слова были:
— Что случилось, Эддвард, в чем дело? Я никогда не видела тебя таким растерянным!
Таллентайр позволил себе роскошь снять пальто и шляпу, прежде чем ответить, а затем удовольствовался кратким объяснением:
— Сегодня ночью ко мне в дом ворвались какие-то люди. Они силой увели с собой Дэвида. Целый день я пытался узнать, где он может находиться, но у меня ничего не вышло.
Элинор не удовлетворило такое краткое объяснение, и ему пришлось дать ей подробный отчет, но даже ей баронет не хотел упоминать лондонских о вервольфах, несмотря на то, что накануне обсуждал с ней возможность их существования легкомысленным и недоверчивым тоном. Лидиард удивился, видя, с какой нежной привязанностью относится Таллентайр к своей любовнице, и как эта привязанность напрямую ведет к скрытности и обману.
— Что же ты будешь делать дальше?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66