Если бы дело не касалось меня лично, возможно, я отнеслась бы к вопросу дворянской чести более сочувственно, но теперь, когда вдруг объявился еще один убийца, восприняла сетования Татищева без должного понимания. Было похоже, что моя жизнь кому-то так мешает, что неведомый противник не собирается остановиться ни перед чем.
Главное, я по-прежнему терялась в догадках, кто этот таинственный противник. Между тем Иван Николаевич продолжал мне жаловаться на злую судьбу. Я его прервала:
– А если вы не выполните приказа и меня не убьете, чем вам это может грозить?
– Помилуйте, Алевтина Сергеевна, о чем вы говорите! Как можно такой приказ не выполнить? Я разом всего лишусь!
– А чего всего? – невинно уточнила я.
– Да того же камер-юнкерства, карьеры, да и что за дворянин без службы государю!
– Тогда сдаюсь, – сочувственно, сказала я, – тогда у вас не остается другого выхода, как меня убить!
– Вам бы все шутки шутить, – кисло улыбнулся флигель-адъютант. – Если вы такая умная, придумайте, как мне избежать гнева государя?
– Так это от его имени письмо?
Татищев многозначительно на меня посмотрел, поднял глаза вверх и пожал плечами.
– Государь у нас такие приказы не отдает, он ведь рыцарь! Однако и то лицо, что прислало письмо, не менее его имеет влияние. Уж я не знаю, чем вы его так прогневали!
– Это и я мечтаю узнать, – без тени улыбки, сказала я. – Вы не можете назвать имени моего гонителя?
– Господь с вами, Алевтина Сергеевна! Конечно не могу! Иначе это будет государственная измена! А я, как вам известно…
– Понимаю, не можете – не говорите. Но ничего, скоро времена изменятся и он умрет!
– Кто умрет? – почти с мистическим ужасом спросил флигель-адъютант.
– Ну, этот, как его, император Павел Петрович, – спокойным голосом ответила я.
На Татищева мои слова произвели очень сильное впечатление. Он вперил в меня испуганный взор и несколько минут пытался понять, откуда мне это может быть известно. Наконец ничего не придумав, спросил:
– Вы, наверное, знаете? Откуда? Неужели это ваш знакомый колдун нагадал?
– Знаю, – покопавшись в памяти мужа, ответила я. – Когда точно – не скажу, но не позже, чем через полтора-два года.
Точную дату переворота и гибели этого императора не знал и сам Алеша. Как он сам считал, это был пробел в его школьном образовании. Впрочем, общий почти для всего нынешнего подрастающего поколения.
– И кто же станет новым императором? – с напряженным вниманием, спросил он. – Неужели и это вы знаете?
– Это я знаю точно, – не раздумывая, ответила я. – Александр I.
– Старший сын, цесаревич, – задумчиво сказал Татищев. – Это хорошо, но что нам с вами делать? За полтора года, что он еще будет править, на каторге в Нерчинском руднике можно десять раз умереть. Я бы с вами бежал, да тогда вся семья в опалу попадет. А может, и правда? – вдруг загорелся он. – Убежим в Сибирь, пересидим у раскольников. Может ваш муж к тому времени умрет, и вы выйдете за меня…
– Да что вам всем дались эти раскольники! – невольно воскликнула я.
– Кому – всем? – удивился он.
– Так, ничего особенного, – ответила я, – мне уже как-то предлагали бежать в Сибирь.
Бежать с ним к раскольникам мне предлагал первый несостоявшийся убийца, надворный советник Ломакин.
– Я так и подумал, что вы не захотите со мной жить в глухой Сибири, – обижено сказал он. – Вы светская женщина, вам подавай балы и развлечения!
– Я простая крепостная крестьянка, пожалуйста, это запомните и впредь меня ни с кем не путайте, – сердито сказала я. – А вам, ежели не хотите меня убивать и разгневать царя или еще кого, чье имя вы боитесь даже назвать, советую представиться смертельно больным! Скажете, что никакого письма не получали, и сами едва выжили.
– Как же не получал, когда получил! Мне его вчера вечером чиновник из Петербурга в собственные руки передал.
– А вы скажите, что ничего он не передавал, – сердито сказала я.
– Да как же сказать, что не передавал, если он передал вот именно это письмо! – указал он на развернутый лист в моей руке. – Он же на меня первый и донесет.
– Никому он ничего больше не донесет.
– Почему вы так думаете? – удивился он.
– Потому, что он теперь мертвым лежит в сундуке у траншей-майора Титова, а когда там его найдут, то, скорее всего, тихо закопают, чтобы не попасть под следствие за убийство полицейского офицера.
Татищев как открыл рот, так и забыл его закрыть. Соображал он долго. Когда, наконец, смог переварить новость, спросил:
– А как вы это можете знать?
– Еще бы мне не знать! Он не где-нибудь, а в моей давешней комнате в сундуке лежит. Я его сама туда запихивала.
– Вы! – воскликнул и опять замолчал флигель-адъютант, но все-таки нашелся спросить. – А зачем?
– Что ж ему было лежать на моей кровати с ножом в спине. Он меня ночью пришел убить, да сам и умер.
– Он лежал на вашей кровати! – взвился Татищев. – Да как он посмел!
Нет, с мужчинами разговаривать – одно мучение! У них у всех только одно на уме.
– Неужто он посмел к вам прикоснуться?! Да я его, негодяя!..
– Если вы о том хлопочете, то не стоит, он совсем не за тем, о чем вы думаете, приходил, а меня подушкой задушить. Только, как видите, ничего у него не получилось.
– Так это вы его!? Ножом в спину? – эта печальная новость так удивила Ивана Николаевича, что он больше минуты не мог произнести ни слова. Он, не моргая смотрел на меня все более темнеющим взором. Я уже решила, что он начал меня бояться, и я перестал его интересовать как женщина, как вдруг Татищев, бросился с дивана на пол кареты и припал лицом в мои колени.
– Алевтина Сергеевна! – зашептал он, обжигая сквозь тонкое платье мне бедра своим горячим дыханием. – Умоляю, будьте моей!
– Господь с вами, Иван Николаевич! О чем вы таком меня просите, – быстро ответила я, пытаясь оторвать его пылающие губы от своих чресл. – Я замужем!
– Это мне все равно, меня это не остановит! – продолжал он лихорадочно, говорить, не отпуская моих ног. – Я хочу вас и немедленно!
Я слишком растерялась от такого внезапного, горячего натиска, что едва успевала устранять его руки из-под своей юбки.
– Иван Николаевич, голубчик, полноте, – шептала я, машинально, гладя свободной рукой его короткие кудри. – Сейчас к нам кто-нибудь заглянет в карету и обоим будет большой конфуз!
– Ах, пусть, пусть, я вас люблю, и мне ровно ничего не значит людская молва! – горячо говорил он, продолжая терзать мое единственное платье.
Хорошенькое дело, подумала я, изнемогая от его притязаний, ему ничего не значит молва! А мне-то что делать!
– Оставьте меня, Иван Николаевич! – уже умоляла я. – Что вы делаете! Вам туда нельзя, я замужем!
Однако он так обезумел от страсти, что ничего не хотел слушать. Мне оставалось только позвать на помощь, но я не успела этого сделать. В карету, свесившись с лошади, вдруг, заглянул штабс-ротмистр Вяземский.
– Иван Николаевич, – позвал он Татищева и крайне удивился, не обнаружив того на привычном месте.
– Алевтина Сергеевна! Где же Иван Николаевич? – растеряно, спросил он. – Неужто мы его забыли в имении?
Ах, что была его растерянность рядом с моей! Меня просто сковал ужас перед грядущим позором! Я даже на мгновение потеряла голос! Однако сумела отвлечься от истомы и ответила, как мне показалось, безо всякого волнения в голосе.
– Иван Николаевич заболел!
– Как заболел?! – вскричал Денис Александрович. – Он же с утра был совсем здоров!
– Только что заболел, я даже не успела вас окликнуть, – ответила я. – Вдруг взял и упал с дивана!
Вяземский встревожился и попытался засунуть голову в небольшое окно несущейся кареты. Однако его конь дернулся, и он крепко ударился затылком о раму.
– Будь ты проклят, иди ровнее! – закричал он на него и исчез из моих глаз.
– Иван Николаевич, прекратите и немедленно меня отпустите, и перестаньте раздвигать мне ноги, вы мне наделаете синяков! – взмолилась я. – Ах, господи, что же нам теперь делать!
Увы, флигель-адъютант как раз в те мгновения пребывал в таком состоянии, что ничем не мог мне помочь. Мне самой пришлось выдумывать, как выйти из пикантной ситуации. Торопливая мысль назвать Татищева больным показалось мне удачной и единственно правильной. Ей я и решила держаться.
Между тем штабс-ротмистр, наконец, справился со своей лошадью и вновь появился в окошке.
– Алевтина Сергеевна, ну как он? Вам нужна помощь? Может быть, остановить карету?
– Кажется, ему немного лучше, – успокоила я Вяземского. – Пока Ивана Николаевича беспокоить не стоит, я его поддержу.
– Вот не было печали! – воскликнул Денис Александрович. – Сначала Ломакин, теперь Татищев! А что с ним такое?
– Думаю, что это на нервной почве, – ответила я, не заботясь, знает ли Вяземский такие слова. – Скоро какая-нибудь деревня?
– Думаю, что через час будем в Зарайске, – ответил он, – может там найдется какой-нибудь лекарь!
– Это было бы чудесно, – ответила я и невольно дрогнула голосом.
С флигель-адъютантом в тот момент что-то случилось, он застонал, начал дрожать и крепко сжимать мне бедра. Хорошо, хоть штабс-ротмистру надоело скакать в неудобной позе, и он исчез из окна.
Спустя минуту Татищев успокоился и спросил виноватым голосом.
– Алевтина Сергеевна, я не сделал вам больно?
– Пустое, – ответила я, поправляя на коленях платье, – главное, что теперь мы скажем, когда приедем в Зарайск?
– Кому скажем? – не понял он.
– Вы что, ничего не помните? – удивилась я.
– Нет, а что случилось? – спросил он, пытаясь встать с колен.
– Вяземский застал нас, вернее вас, в этой позе и я сказала ему, что вы внезапно заболели!
– Что вы такое говорите! – вскричал Татищев, потом окончательно смутился и тихо произнес. – Ах, какой стыд, что же нам теперь делать!
– Лучше оставайтесь там, где теперь, – ответила я, и опять прижала его голову к своим коленям. – Может это и к лучшему, вот вам повод избавиться от ужасного приказа! Скажете, что разом потеряли память, а Денис Александрович это подтвердит. Он в полной уверенности, что с вами приключилась тяжелая болезнь!
– Но я же совершенно здоров, даже напротив! – вскричал он и сквозь платье поцеловал мои ноги. – Я еще никогда не был так счастлив!
– Иван Николаевич, оставьте вы говорить о своих чувствах, – строго остановила я его. – Не забывайте, что я замужем!
– Да, да, конечно, – тотчас, с восторгом, согласился он, впрочем, продолжая меня целовать, – вы чудная, я так благодарен, что вы меня не оттолкнули!
– О чем вы таком толкуете! – удивилась я. – Между нами ничего такого не было!
– Да, я согласен! – зашептал он. – Но, какая же у вас нежная кожа!
Карета, между тем, неслась, громко стуча колесами и мягко качаясь на рессорах. В окошко врывался легкий ласковый ветерок и студил мое разгоряченное лицо. Иван Николаевич, кажется, совсем освоился у меня в ногах. Когда к нам заглядывал встревоженный Вяземский, он вполне натурально стонал.
– Скоро уже будет Зарайск? – каждый раз спрашивала я штабс-ротмистра, сама теряясь от лихорадочного возбуждения, которым заразилась от Татищева.
– Потерпите, голубушка, – отвечал он. – Дай бог, скоро доедем!
Легко ему было так говорить! Не он же имел между своих ног такого необузданного поклонника!
– Иван Николаевич, голубчик, успокойтесь, – молила я Татищева, когда он становился совсем нескромным. – Держите голову на коленях, и ни о чем таком не думайте!
– Ах, Алевтина Сергеевна, – шептал он, целуя мои и так растерзанные ноги, – давайте бежим в Сибирь!
– Глупости, что нам делать в Сибири, – отказывалась я, – лучше вы, как выздоровеете, и у меня все образуется, вернетесь в Петербург и введете меня в свет!
– Уже видна зарайская колокольня, – крикнул мне в окно Вяземский, – потерпите еще чуток, скоро приедем!
– Все, все, – сказала я Ивану Николаевичу, – вот вам платок, вытрете лицо. Посмотрите, какой вы красный и потный. Нам нужно придумать какая у вас болезнь.
– Это пустое, – отвечал он опять прерывистым голосом, – я никогда не оставлю вас!
– А вы вспомните о своей маркизе, – не удержалась я от ехидной шпильки, – сразу меня и забудете!
– За что вы меня так казните, жестокая! – воскликнул он, опять сжимая мои бедра и беззастенчиво что-то ища у меня под платьем. – Я о ней уже и думать забыл!
В этот момент карета остановилась. Иван Николаевич вздрогнул и отстранился от меня. Он даже хотел вновь вернуться на свое место, но я ему не дала.
– Что вы делаете, сидите, как сидели, – прошептала я, – а когда вас будут выносить, делайте вид, что находитесь без памяти!
– А что мне говорить, когда будто бы я очнусь? – торопливо спросил он.
– Скажете, что потеряли память и не знаете, что с вами случилось. Если здесь отыщется доктор, он сам придумает вам болезнь. Мой муж отменный лекарь и я тоже немного понимаю в медицине!
Едва я договорила, как в окошке появилось обветренное лицо Вяземского.
– Слава богу, все устраивается, – успокоил он меня, – здесь на покое проживает отставной военный лекарь, он и попользует Ивана Николаевича. Скоро уже приедем. Каков он? – заботливо спросил он, глядя на застывшего в неудобной позе Ивана Николаевича.
– Без памяти, – ответила я, – но пока жив. Будем уповать на Всевышнего.
– Надо же, какая беда, – посетовал штабс-ротмистр. – Сперва Иоаким Прокопович помер, теперь вот Иван Николаевич. Но, даст бог, все образуется.
Он исчез из окна, крикнул кучеру погонять, и карета вновь тронулась. Не успели мы остаться одни, как Татищев поднял голову с дивана и тревожно воскликнул:
– Слышали, здесь есть настоящий лекарь, что если он поймет, что я здоров?
– Тогда дадите ему денег, и он будет вас лечить до второго пришествия!
Мы оба понимали, что до момента расставания остались считанные мгновения, и флигель-адъютант на прощание заключил меня в свои объятия. Я не хотела ничего такого, но по женской доброте не смогла отказать ему в такой малости.
– Ну, все, все, – сказала я, отстраняя его от себя и поправляя платье и прическу, – осторожнее, нас могут увидеть!
Иван Николаевич тяжело вздохнул, отпустил меня, и принял свою прежнюю безжизненную позу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38