Разве в полиции служат хорошие люди? – отерев со лба пот, сказал Кузьма. – Все они псы!
– Хорошие и плохие люди есть везде, – парировала я. – Вот ты же сам говорил, что вы душегубы, а на самом деле…
– Ну, среди нас тоже всякие попадаются, – усмехнулся он. – Иного непонятно зачем матери на свет рожали. Так твой пес, говоришь, хороший?
– Хороший, умный и справедливый, – твердо ответила я.
– Ну смотри, погубишь меня – будет смертный грех на твоей душе! – серьезно сказал он. – Ладно, говори, кто он таков и как его сыскать.

Глава 16

Расставшись с чухонцами, мы ушли на берег залива и там отыскали укромное место в прибрежных камнях. Решили, что мы там останемся с Фролом, а Кузьма пойдет в город один. Задание ему я дала простое, рассказать Прохорову, где я прячусь, и попросить сообщить обо всем Мише Воронцову.
Кузьма, все еще сомневаясь в том, что поступает правильно, ушел в город, а я осталась одна с безъязыким Фролом. Мы сидели на камнях возле самой воды и смотрели на море. Море я видела впервые в жизни и удивлялась, зачем господь создал так много воды. Я заворожено смотрела, как волны одна за другой набегают на берег. В этом было какое-то необъяснимое очарование. Будто море спит и легко дышит, вздымая огромную серую грудь. Безъязыкий сидел рядом и, когда я смотрела на него, строил гримасы, пытаясь хоть как-то меня развлечь. Говорить он без языка почти не мог, только выразительно мычал, но я его не понимала.
По виду Фролу было лет тридцать пять. Сколько я помнила, в царствование Екатерины Алексеевны членовредительные телесные наказная уже почти не применялись, разве что к участникам Пугачевского бунта, кем мой сосед никак не мог быть по возрасту. Об этом я его и спросила. Фрол попытался заговорить, но, видя, что я его не понимаю, жестом показал на голове чалму, сузил пальцами глаза и махнул рукой на юг.
– Так тебя турки так изуродовали? – догадалась я. – Ты что, был в плену?
Он утвердительно кивнул головой.
– Выходит ты никакой не разбойник?
Флор улыбнулся, покачал головой и, встав во фрунт, произвел несколько приемов с воображаемым ружьем.
Он вспомнил свое прошлое, и я вместе с ним увидела горы, бегущих людей в восточных одеждах, с кривыми саблями в руках. Потом его куда-то потащили и он сидел в каменной яме.
– Ты был солдатом и попал в плен к туркам? – поняла я. – Тогда почему ты прячешься?
Этого жестами объяснить оказалось невозможно, и он лишь развел руками.
– А Кузьма разбойник?
Фрол опять покачал головой.
– Он же сказал, что убил своего барина! – напомнила я.
Безъязыкий помахал рукой и изобразил несколько ударов кулаком по лицу.
– Понятно, не убил, а побил, – подсказала я. – Ну да, он так и сказал, что прибил барина.
Фрол опять улыбнулся и утвердительно кивнул. Больше я ничего спрашивать не стала. Мы молча сидели и наблюдали за прибоем. Волнение на море усилилось, и теперь волны начали с брызгами разбиваться о камни берега. Мы отошли от береговой линии, и нашли себе новое пристанище на поросших мхом валунах.
Когда вернется Кузьма, я не знала даже приблизительно и приготовилась к долгому ожиданию. Небо постепенно темнело, подул сырой и прохладный ветер. С запада плыли низкие облака, и несколько раз начинался дождь. Осень уже чувствовалась во всем, огрубела и поредела трава, меняли цвет листья, стало раньше темнеть.
Со времени ухода нашего посыльного прошло часа три. На темном небе между облаками, проглянули первые звезды, а он все не возвращался. Я начинала волноваться и, против воли, тревожно оглядывалась по сторонам. Фрол тоже нервничал, но старался не показывать, что волнуется, и временами одобрительно похлопывал меня по плечу.
Я замерзла, встала на валун и начала размахивать руками, чтобы согреться. Фрол тоже поднялся на ноги и вслушивался в ночные звуки. Я уже имела случай оценить его необыкновенный слух и с надеждой на него поглядывала. Однако он, встречая мой вопрошающий взгляд, только отрицательно качал головой.
Что делать, если не вернется Кузьма, я не знала. К тому же, если он попадется в руки полиции, получится, что я своей просьбой погубила хорошего человека. Да и сама оказывалась в труднейшей ситуации: почти без денег, подорожной грамоты и помощи.
– Э-э-э! – вдруг воскликнул безъязыкий, и показал рукой в сторону суши.
– Кузьма? – с надеждой спросила я, на что он утвердительно кивнул головой.
Сама я ничего кроме хруста прибоя не слышала, но Фролу поверила и до рези в глазах, вглядывалась в лунный береговой пейзаж. Наконец среди камней разглядела каких-то людей направляющихся прямо к нам. Их оказалось почему-то не двое, как я ожидала, а трое.
Одного из них я узнала сразу, это был Кузьма, остальных двоих пока рассмотреть не удалось. На всякий случай, я спряталась за валуном. Фрол же напротив, встал на самом виду и крикнул:
– Э-э-э!
– Это я! – откликнулся Кузьма, и долгожданные гости прибавили шаг.
– Яков Семенович! – радостно сказала я, наконец, разглядев Прохорова, и тут же воскликнула. – Миша!
– Ну, наконец-то дошли! – сказал, отдуваясь, после быстрой ходьбы действительный статский советник. – Далеко же вы, сударыня, забрались! Я думал, переломаю себе ноги пока до вас дойду.
– Я так волновалась, – не отвечая, пожаловалась я. – Уже скоро полночь, а вас все нет и нет!
– Ничего, все хорошо, что хорошо кончается, – жизнерадостно, сообщил Прохоров. – Зато я привел вам помощника. Граф, узнав, что вы в затруднении, тотчас вызвался меня сопровождать!
– Мне дали отпуск перед отправкой в армию, – смущенно сказал Миша, – теперь я свободен целый месяц и подумал…
Что он подумал, я узнать не успела.
– Э-э-э! – тревожно предупредил Фрол и указа рукой в ту сторону, откуда только что пришли мои спасители. Воронцов запнулся и замолчал.
– Не может этого быть! – сердито сказал Прохоров. – Нас никак не могли выследить. Я сам за этим смотрел!
Фрол опять, что-то промычал и в разговор вмешался Кузьма:
– Он говорит, что это наш хозяин-чухонец.
Я сразу успокоилась. Кажется, пока все складывалось удачно. Мы молча наблюдали, как к берегу не спеша, идет наш недавний знакомец. Прохоров с Воронцовым заметно напряглись и машинально потянулись руками к оружию. Приблизившись, чухонец снял шапку и поклонился.
– Если госпота еще хотеть ночевать мой том, моя жена вас накормить, мне нушна отна рупля, – сказал он.
Все дружно рассмеялись. Чухонец не понял причину веселья и на всякий случай, еще раз вежливо поклонился.
– Хорошо, пойдем, отведаем ужин его жены, – решил за всех Прохоров, – здесь слишком сыро.
Мы гуськом направились вслед за жителем финских хладных скал. Миша оказался возле меня и незаметно взял за руку.
– Зачем вы пришли, это же опасно, – с упреком сказала я, отвечая на его нежное пожатие.
– Девиз нашего рода « Semper immota fides », – ответил он, и сразу же перевел по-русски, – «Верность всегда непоколебимая», я не мог бросить тебя на произвол судьбы!
За высокопарными словами было столько нежности, что я от избытка чувств прижалась к нему плечом. Чем он, как на его месте поступил бы любой мужчина, тотчас попытался воспользоваться. Пришлось из благоразумия и приличия от него отстраниться. Вскоре мы дошли до места.
В чухонской избе чадила сальная свеча, распространяя противный рыбный запах. Меня сразу начало тошнить. Голодные мужчины сразу же сели за стол, а я извинилась и вышла на воздух. Вслед за мной на улицу вышел Миша.
– Что с вами, Алекс? – встревожено спросил он.
– Все в порядке, – ответила я, – в избе мне стало душно.
– Теперь я, наконец, свободен и смогу сам отвезти вас в монастырь, – сказал он, пытаясь меня обнять. – В Парголово нас ждет карета. Я вчерашней ночью, не застав вас у Барановых, чуть не сошел с ума от беспокойства. Как вам удалось бежать?
– Просто. Услышала, что приехали чужие люди, выбралась в окно и подслушала их разговор. Как там Николай Иванович, не умер от страха?
– Нет, слава богу, жив, здоров, только теперь считает, что против него устроили правительственный заговор. Вы скучали без меня?
– Да, конечно, очень скучала, – ответила я, подумав при этом, что мне только и было дела, убегая от полиции по кому-то скучать! Особенно когда ночью переходила вброд реку, не умея толком плавать.
– А что это с вами за люди? – спросил он и ревниво добавил. – Они вас не обидели?
– Хорошие люди, – ответила я. – Тот, что вас сюда привел, пострадал от помещика, а второго изувечили в плену турки. Теперь оба бродяжничают. Я очень хочу им помочь.
– Давайте возьмем их с собой, – предложил он.
– Куда, в женский монастырь? Я их лучше отправлю в свое имение.
– А я очень соскучился без вас, – грустно сказал Миша, однако в подтверждении своих слов, ничего сделать не успел, к нам вышел Прохоров и он был вынужден убрать руки.
– Сумерничаете, молодые люди? – с улыбкой спросил статский советник. – А я, пожалуй, вернусь восвояси. Уже поздно, а у меня еще много дел. Счастливого вам пути.
– Вы еще не смогли узнать, кто меня хочет убить? – спросила я.
– Кто, мне было понятно с самого начала, – ответил он. – А вот почему, я по-прежнему не знаю. Возможно, дело в вашем происхождении или в вас самой. Но в любом случае, будьте крайне осторожны. Боюсь, что попытки еще не кончились.
– С убийцами я уж как-нибудь справлюсь! – решительно сказал Воронцов.
– Потому я и желаю вам удачи, – серьезно сказал полицейский и коротко поклонившись, ушел.
– Нам тоже нужно собираться, – дождавшись, когда тот скроется во тьме, сказал Миша. – До Парголова отсюда не меньше десяти верст. Дай бог, нам добраться туда до рассвета. Вам уже стало лучше?
– Да, все хорошо, можно идти.

Глава 17

До Москвы мы добрались безо всяких происшествий всего за десять дней. Карета у Миши была просторная, лошади хорошие и в день удавалось проезжать по шестьдесят верст! Мои «душегубы» одетые в лакейские ливреи ехали на запятках и ни у кого не вызывали ни вопросов ни подозрений. Я по-прежнему оставалась в мужском платье и два благородных молодых человека, путешествующие по семейным делам из одной столицы в другую, не привлекли ничьего злокозненного внимания.
Конечно, проводить наедине все дни и ночи с влюбленным молодым человеком в моем положении было не очень удобно. Правда, сначала меня забавлял любовный пыл юного графа, но потом начал утомлять. Последние два дня пути я сказалась больной, чтобы умерить его непомерную страстность.
Наверное, почти все мужчины такого юного возраста, как Миша, наедине с женщинами думают только об одном. Однако заниматься этим одним в быстро едущей карете, да еще на разбитых отечественных дорогах оказалось не самым приятным времяпровождением.
– Миша, ну, пожалуйста, будьте хоть немного благоразумны, – уговаривала я своего спутника, – оставьте хоть немного любовного пыла своей будущей жене!
– Я никогда не женюсь и никого не полюблю кроме вас! – горячо возражал он. – Алекс, вы сами посудите, нас с вами не просто так свела судьба, мы созданы друг для друга!
– Полноте, – смеялась я, – вы же знаете, что я ношу под сердцем ребенка другого человека, а у вас еще все впереди, и блестящая карьера, и новая большая любовь!
– Никогда! Я всегда буду верен только вам! – клялся он, на что я не могла не улыбаться.
Моим сомнениям в его вечной любви и верности была простая причина. Я долго копалась в памяти своего мужа и немало узнала о будущей судьбе моего юного любовника.
Оказалось, что Алеша откуда-то знал, что Миша не только сделается генералом-фельдмаршалом и светлейшим князем, но и женится на внучатой племяннице Потемкина, дочери великого польского коронного гетмана Ксаверя Браницкого. Скоро я поняла, что именно этот брак и заставит образованных русских людей долго помнить моего Мишу. Судьба через двадцать с небольшим лет сведет Михаила Семеновича Воронцова и его жену Елизавету Ксаверьевну с великим русским поэтом Александром Сергеевичем Пушкиным. Встреча не для всех окажется счастливой, и молодой повеса прославит им же обманутого графа Воронцова злой эпиграммой:

Полу-милорд, полу-купец.
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежа,
Что станет полным наконец.

Когда, неожиданно, у меня в памяти всплыла эта злая шалость русского гения, я захохотала, как безумная. Миша удивился такой неожиданной веселости, оставил в покое мои груди, оглядел себя и даже выглянул в окно, пытаясь понять, что меня так рассмешило.
– Алекс, отчего вам стало так весело? – не обнаружив ничего интересного, спросил он. – Над кем или чем вы смеетесь?
– О, Миша, ради бога, не принимайте мой смех на свой счет, – не в силах остановиться попросила я. – Просто мне на память пришла одна эпиграмма.
– Эпиграмма? – повторил он за мной. – Так расскажите ее мне, и мы посмеемся вместе!
– Извольте, – ответила я, – только сперва помогите мне одеться и оденьтесь сами, скоро остановка, и я не хочу, чтобы нас увидели в таком виде!
– Воля ваша, – неожиданно легко согласился он, – так что это за эпиграмма?
– Сначала одежда, а потом все остальное, – ответила я, с трудом успокаиваясь.
Когда мы привели себя в порядок, он, словно чувствуя какой-то подвох, уставил на меня серьезный, немигающий взгляд:
– Алекс, вы обещали рассказать! Я вас слушаю!
– Хорошо, – ответила я, и пересказала ему злую пушкинскую шутку.
Воронцов молча меня выслушал, даже не пытаясь улыбнуться.
– И что же тут смешного? – спросил он, когда я кончила говорить. – Стихи прескверные, так по-русски вообще не пишут. Ежели вы мне не верите, прочтите творения Гаврилы Державина, первого русского пиита и поймете, как правильно нужно писать стихи. Потом, кому эти скверные вирши посвящены? Я не могу вспомнить ни одного адресата!
– Ну, это не написано кому-то определенному, скорее просто так, игра поэтического воображения, – ушла я от ответа.
– Хороша игра! – нахмурив брови, сказал он. – За такую игру нужно вашего виршеплета поставить к барьеру! И вообще, я вас, Алевтина Сергеевна, перестаю понимать! То вы говорите, что вы простая крепостная крестьянка, то у вас непонятно откуда, оказывается в собственности богатое поместье, почему-то вами вдруг, начинают интересоваться император и царедворцы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38