В Шлиссельбурге тайна должна была сохраняться не менее строго: сам комендант крепости не должен был знать, кто содержится под именем «известного арестанта». Могли видеть Иоанна и знали его имя только три офицера стерегшей его команды.
Иоанн знал о своем происхождении, несмотря на окружавшую его таинственность, и называл себя государем. Вопреки строгому запрещению его учить, он от кого-то научился грамоте, и тогда ему разрешено было читать Библию.
Когда появились слухи, что он тайно обвенчался с дочерью тамошнего коменданта и у нее родился сын, коменданта на всякий случай поменяли и с семьей отправили в Сибирь. А сам Иоанн скоро погиб. Подпоручик Мирович, состоявший в охране крепости, вздумал его освободить и провозгласить императором. Он склонил с помощью подложных манифестов на свою сторону гарнизонных солдат, арестовал коменданта крепости Бередникова и потребовал у него выдачи Иоанна. Когда Мирович навел на крепость пушку, пристава сдались, предварительно убив Иоанна.
От всего, что рассказал Алеша, у меня голова пошла кругом, но я видела, как он серьезен и всему поверила.
– Видимо теперь кто-то вспомнил эту давнюю историю, – продолжил он, – и в тебе признали внучку Иоанна. Кто это все затеял, я узнать не смог. Но если Павел решит, что ты имеешь к тому Иоанну какое-то отношение и можешь претендовать на престол, тебя убьют. Он очень подозрителен и не верит никому, даже своим детям. Потому соблюдай крайнюю осторожность! Возможно, Павел еще ничего о тебе не знает, и тобой хочет воспользоваться кто-нибудь из его окружения. Никому не доверяй, особенно Палену, он здесь самый отъявленный интриган и вполне может решить использовать тебя для своих темных дел.
Все это Алеша говорил-думал быстро и четко, я поняла, что он заранее готовился к нашей встрече и старается сказать мне только самое главное.
– К царю тебя не водили? – спросил он.
Я отрицательно покачала головой. Как ему было объяснить, что Павел сам случайно меня нашел, а теперь моей судьбой занимается тот самый граф Пален, которого он считает интриганом.
– Тебя тут не обижают? – с тревогой спросил он, косясь на мою увлеченную разговором напарницу.
Я ему улыбнулась и успокоила, что со мной ничего плохого не происходит. Он, кажется, понял и немного успокоился.
– Тебя считают дурочкой? – спросил он.
Я растерялась, не зная как ему объяснить свое странное положение во дворце. Не скажешь же мужу, что меня здесь многие искренне любят, и сделают все от них зависящее, чтобы я никак не пострадала.
– Кто-нибудь знает, что ты умеешь читать и писать, и знаешь французский язык? – не дождавшись от меня жеста-ответа, снова спросил он.
Чтобы его успокоить, я отрицательно покачала головой.
– Продолжай прикидываться простушкой, ни с кем не откровенничай, особенно со старухой. Её специально приставили к тебе, что бы выяснить, что ты знаешь о своём прошлом, – продолжил он меня инструктировать.
Если бы Алеша знал все тонкости дворцовой жизни, он не стал бы так обо мне беспокоиться. Одним движением бровей я ему ничего объяснить не могла, потому отвечала так, чтобы он зря не волновался. Однако он что-то почувствовал, и ему не понравилось, то, как я слушаю его советы.
Тогда он начал настойчиво мне внушать, что дело это очень серьёзное.
Мужчины со своей трогательной заботой о любимых, обычно в житейских делах бывают наивными, не понимая, что мы и умнее, и хитрее, и, главное, осторожнее их, потому женщины и грешат больше и попадаются реже, чем они.
– Изображай из себя деревенскую дурочку, говори со старухой только о крестьянской жизни, рассказывай о своих приёмных родителях и первом замужестве. Всё, что ты ей скажешь, она передаст тем, кто её к тебе приставил. Пусть они поверят, что ты глупая крестьянка и скажут царю, что тебя можно не бояться и ни о каких престолах ты слыхом ни слыхивала. Может быть, всё и обойдётся. Из дворца я тебя пока освободить не смогу. Если же тебя отправят в монастырь или в крепость, то появится шанс бежать. Я сделаю всё возможное и невозможное, чтобы тебя спасти!
Я его слушала и, когда он смотрел на меня, согласно кивала. Он немного успокоился и поверил, что я смогу разобраться в ситуации и не дать себя обмануть и погубить. Почти все время разговора, Алеша чистил дымоход и на меня смотрел тогда, когда был уверен, что наши переглядки не заметят.
– Ты очень боишься? – спросил он, собирая веником рассыпавшуюся по паркету сажу.
– Не очень, – попыталась ответить я жестом, но он не понял.
– Как ты себя чувствуешь? Плохо? – опять, встревожился он, обратив внимание на темное пятнышко у меня на щеке.
Я улыбнулась и ответила отрицательно. Чувствовала я себя хорошо, но то, что он заметил у меня на лице пигментное пятно, меня встревожило. Мне совсем не хотелось, чтобы о моем интересном положении знали преображенцы.
– Тебя тошнит? – продолжил он свой допрос.
Я кивнула.
– Точно беременна, – подумал он.
Я невольно улыбнулась.
Маланья Никитична, отвлёкшись от разговора со своим знакомым, решила меня подколоть.
– Что, хорош трубочист? – спросила она.
– Ага, страшный как чёрт, – ответила я и весело рассмеялась.
– Совсем девка сдурела, – сказала она и сама засмеялась, глядя в Алешино, перепачканное сажей, лицо.
Общего веселья добавил вернувшийся с пустыми вёдрами неловкий трубочист, он и правда был глуп и, глядя на наше веселье, не зная его причины, вдруг натужно рассмеялся, чем еще больше насмешил мою Маланью Никитичну. Пока мы развлекались, Алеша опять взялся за работу, а я, перекинувшись парой слов со своей напарницей, делала вид, что всего лишь, наблюдаю за работой трубочистов. Алеша в это время рассказывал мне о том, что произошло с ним после моего ареста и о своих бесплодных попытках найти помощников вызволить меня из беды.
Наконец они кончили свою неспешную работу, собрали ведра, метлы, ерши и, пожелав нам здоровья, ушли. Маланья Никитична, проводив взглядом галантного Иванова, вздохнула, и на глазах постарела.
– Эх, скинуть мне бы десяток годков, – грустно сказала она, – я бы с этим Ивановым такое учудила! А тебе что, понравился длинный? Я видела, как вы переглядываетесь!
– Скажете тоже! – сердито ответила я. – Да что б я с каким-то трубочистом! Никогда в жизни!
– И то верно, тебе князьев и графьев хватает, – ехидно заметила старуха. – А все одно, простые мужики… лучше!

Глава 7

Встреча с мужем так меня вдохновила, что я весь день летала как на крыльях. Теперь я уже не чувствовала себя покинутой и одинокой. Старуха подозрительно на меня косилась, не понимая, чему я все время радуюсь. А радовалась я только одному – меня не бросили, не забыли и очень любят! Даже темное пятнышко, появившееся на лице, не смогло меня по-настоящему расстроить.
О грустном я начала думать только вечером, когда легла спать. Глупая легенда с мифическими наследниками несчастного мальчика-императора сначала показалась мне полным бредом. Она напоминала обычные романтические истории, которые нравится придумывать людям, истосковавшимся по «страшным тайнам» и «роковым страстям» в скучной повседневной жизни. Никакой «царской» крови я в себе не чувствовала, да и Российский престол не казался мне таким уж привлекательным. Возможно, мужчинам нравится быть на самом верху, управлять народами, навязывать окружающим свою волю, казнить и миловать. Мне бы для полного счастья вполне хватило, ловить на себе их восхищенные взгляды и обижаться на злобную зависть соперниц.
Управлять такой огромной страной как Россия, на мой женский взгляд, совершенно невозможно. Что бы кто ни делал, как ни старался, она все равно будет жить своей собственной жизнью, приспосабливаясь к любым законам. Сколько их уже было, таких спасителей и благодетелей отечества, тиранов и героев, оставшихся в памяти людей, в лучшем случае, в потешной сказке или анекдоте!
Однако, по здравому размышлению, я пришла к грустному выводу, Алеша был прав, возле престола всегда найдутся люди, считающие, что они незаслуженно обделены властью или славой и мечтающие разыграть интересную и перспективную карту с престолонаследием. Почему бы ни посадить на престол глупую деревенскую девочку и управлять от ее имени страной по своему разумению, имея всю полноту власти.
Мне очень не хотелось грешить на графа Петра Алексеевича, подарившего такое чудесное платье. Мне он показался, человеком суровым, но, в то же время, сентиментальным и искренним. Однако он был одним из первых сановников государства, и, как большинство придворных, скорее всего, не любил импульсивного, излишне подозрительного, непрогнозируемого царя. Пален был опытным политиком и, опасаясь зависимости своей карьеры от настроений Павла, вполне был способен сыграть в собственную игру.
Я лежала без сна и пыталась разобраться в том, что происходило вокруг меня. Кто-то очень хотел меня привезти в Петербург, и послал за мной целое войско. Еще кто-то очень не хотел, чтобы я сюда попала, и приказал убить по дороге.
Если бы сила была одна, то меня или просто зарезали еще в Завидово или быстро, без лишнего шума, доставили в столицу. С этими двумя силами была как-то связана третья, которую представлял мой маленький рыжий защитник. Я не верила, что его действия продиктованы личными мотивами.
Однако в противовес моим могущественным противникам и у меня было свое тайное оружие: умение понимать чужие мысли и память мужа. Возможно, человеческий интеллект в восемнадцатом веке ничем не отличается от него же в двадцать первом, но опыт и отношение к окружающему в будущем стали совсем другими.
Я еще продолжала бояться грешить против канонов церкви, но уже не верила в божественность царской власти. Для меня император Павел I был не помазанником Божьим, а человеком сложной судьбы, с изломанной психикой, обремененной многими тяжелыми комплексами.
Отстраненный матерью от власти, нелюбимый сын, он так долго готовился к правлению страной, сочинял самые невероятные проекты преобразований, что когда эта власть, наконец, оказалась в его руках, пользовался ей нервно и часто неумело. В реализации своих реформ он рассчитывал больше на самого себя, чем на хорошо подобранную команду, как в свое время сделала его матушка, отчего и получила прозвище Великой.
Большую часть ночи я лежала без сна в жаркой постели, слушала, как сопит и похрапывает Маланья Никитична, отгоняла от лица надоедливых комаров и не могла решить, что мне делать дальше. В отличие от Павла Петровича, мне не хватало фантазии и авантюризма. Мысль о побеге сменялась надеждой, что все устроится и так, само собой. Мысли о муже перемешивались с нежностью к Мише Воронцову, Евстигней путался с колдуном Костюковым, и вся моя жизнь казалась какой-то волшебной сказкой.
Утром я едва проснулась и сонной мухой неприкаянно бродила по комнате. Когда прошла смена караула, и заступивший на службу Воронцов заглянул поздороваться к нам в комнату, я лишь вяло ответила на его горячее приветствие. Бедный молодой человек никак не был причиной моего грустного настроения, но принял все на свой счет, посчитал, что чем-то меня огорчил и стал пытаться как-то оправдаться в несуществующей вине.
Маланья Никитична тоже попусту ломала голову, не зная, что и думать о моем плохом самочувствии. Наконец решила, что у нас с Мишей что-то не ладится, оставила нас наедине, а сама ушла в соседнюю комнату, кокетничать с Огинским.
Как большинство женщин много грешивших в молодости, моя наперсница, постарев и избавившись от слабостей плоти, стала большой моралисткой. Однако подарки молодого графа смягчили ее требования к высокой нравственности, и она, когда было можно, оставляла нас с ним вдвоем. Расстроенный моим равнодушием Миша, лишь только за Маланьей Никитичной затворилась дверь, бросился к ногам и покрыл мои руки горячими поцелуями. Мне стало его жалко.
– Ну, что вы, Майкл, – этим именем на аглицкий лад, иногда, когда я была к нему особенно расположена, я ласково называла его, – полно вам, что это такое вы делаете с моими руками!
– Ах, любезная, Алевтина Сергеевна, – страстно прошептал он, обнимая мои колени, – я чувствую, что совсем вам равнодушен, и вы потеряли ко мне всякую симпатию!
Мне от его юношеской непосредственности стало чуть веселее, и я из благодарности потрепала его по голове. Однако он неправильно понял дружеский жест и, оставив в покое мои ноги, вскочил и заключил меня в объятия.
– Нет, что вы такое делаете! – тихо, чтобы не услышали в соседней комнате, воскликнула я, но он уже припал к моим губам и окончательно, заглушил звуки моего протестующего голоса.
То, что он со мной делал и как прижимал к себе, было мне неприятно, но не с физической, а с моральной стороны. Я любила мужа, и даже такая малость, как невинный поцелуй казался мне изменой.
– Ах, Майкл, оставьте, вы разве забыли, что я замужняя дама?! – воскликнула я, когда у него кончилось дыхание, и он на мгновение отпустил мой губы. – Тем более что вы совсем не умеете целоваться!
Миша обиделся и, отпустив меня, самолюбиво воскликнул:
– Так научите меня, если вы такая мастерица!
– Нет, это никак невозможно, – благоразумно отклонила я его просьбу. – Если я научу вас правильно целоваться, вы непременно захотите еще чему-нибудь научиться!
– Клянусь вам, Алевтина Сергеевна, только поцелуй и ничего больше! – умоляюще попросил он. – Стыдно в семнадцать лет не уметь целоваться!
Конечно, строгие блюстители морали меня осудят. Я и сама себя порой осуждаю за излишнее легкомыслие. Но после бессонной ночи мне было так тоскливо, что невольно захотелось внести хоть что-то приятное в свое муторное заключение и отвлечься от неизвестного будущего! Конечно, я могла его прогнать, но тогда пришлось бы остаться один на один с тоской. А Воронцов был так мил, что невольно вызывал к себя сочувствие.
– Ну ладно, – против своей воли, согласилась я. – Но, помните, что вы мне обещали. И осторожнее с моим платьем, муслин очень тонок, не нужно его так мять и теребить.
Он послушно кивнул, от волнения сглотнул слюну и потянулся ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38