Граф Аламбер повернулся, чтобы зайти в дом, и услышал позади шелест крыльев.Он обернулся.Филин сидел на своем месте. Граф готов был поклясться, что глаза птицы смеются, вспыхивая в темноте двумя желтыми огоньками.— Дьявол! — вскричал граф и бросил дворецкому, который стоял в ночном колпаке в глубине холла. — Принеси мое новое ружье.На этот раз граф не промахнулся. Птица, тяжело взмахнув крыльями, упала на землю, и еще долго трепыхалась, а граф Аламбер так и не решился подойти к ней.— Убери ее, — приказал граф, а сам отправился в дом.Когда Рене поднялся в спальню, Маргарита сидела на кровати и плакала навзрыд.— Что ты, успокойся. Я убил этого филина, больше он не будет кричать.Ответом были всхлипывания.— Ну что плачешь, как ребенок? Ты же не маленькая Констанция, которая может испугаться филина.— Я не боюсь филина, я боюсь того, что он предвещает своим появлением. И не важно, убил ты его или же он улетел сам.— Не надо бояться. Это все предрассудки, недостойные тебя, Маргарита. Ведь я же рядом, ну что может случится?— Мне страшно за всех, за всех нас, за Констанцию, за тебя, за мать…— Успокойся, Маргарита, — Рене стал успокаивать жену, словно та была маленькой девочкой. — Все будет хорошо, все будет прекрасно. Наступит утро, и ты сама посмеешься над своими опасениями. Ночные страхи рассеятся вместе с лучамиСолнца.— Я хочу тебе верить, Рене, — сквозь слезы проговорила Маргарита, — но я знаю, будет по-другому. Она вскинула голову и убежденно произнесла:— Может, нам не надо ехать.— Но я должен ехать, — чуть ли не взмолился Рене, проклиная птицу, так некстати подлетевшую к их окну.— Я понимаю Рене, что ты не можешь не ехать. И мы поедем с тобой. Извини меня, пожалуйста, за мои нелепые страхи. Я больше не буду говорить о них.— Но ведь ты плачешь, Маргарита. И я чувствую себя виноватым перед тобой.— В чем ты виноват? — воскликнула Маргарита, — это я все придумала. Сама себя запугала и теперь плачу. Извини, дорогой, что заставила тебя волноваться и не обращай внимания на мои слезы, они сейчас высохнут.Рене прилег рядом с женой и обнял ее, та все время вздрагивала и поглядывала на окно, словно ожидая, что сейчас вновь раздастся глухой крик филина.— Полно тебе, Маргарита, ты уделяешь глупой птице больше внимания, чем мне. Женщина горестно улыбнулась.— Я в самом деле глупая, так расстроиться из-за какой-то ерунды. Я вбила себе в голову, что крики филина связаны со смертью. А может, он просто был голоден.Рене положил ладонь на губы жены.— Молчи и не думай ни о чем. Лучше постарайся заснуть. Скоро утро, а ты еще не смыкала глаз.— Я знаю, что уже не смогу уснуть. А как там Констанция? — вдруг заволновалась Маргарита. — Может, она испугалась выстрелов или ее тоже напугал филин?!— Нет, что ты! Ты бы уже услышала ее плач. К тому же окна ее спальни выходят на другую сторону. Так что она, наверное, даже не вздрогнула во сне.Некоторое время и Рене, и Маргарита лежали молча. Первой тишину нарушила женщина.— Рене, а ты никогда не жалел, что у нас родилась дочь. Ведь каждый мужчина мечтает о сыне?Хорошо, когда есть сын и дочь, — ответил Рене, и на его губах появилась улыбка.Но в темноте, заполнявшей спальню, Маргарита не заметила ее и абсолютно серьезно продолжила разговор.— Я очень хотела, чтобы у нас первым родился сын. Мы бы назвали его как твоего отца.Рене покрепче прижал к себе Маргариту и ощутил ее горячее дыхание на своем плече.— Я люблю тебя, — сказала Маргарита, — и знаю, что мальчик будет похож на тебя.— Да, точно также, как Констанция похожа на тебя, Маргарита.— Но ты же не видел меня маленькой.— Я знаю, какой ты была, ведь ты ни на каплю не повзрослела и тебя одолевают детские страхи.— Я ничего не могу с собой поделать, Рене, поверь мне. Я очень суеверна и пуглива. Но когда с тобой, мне ничего не страшно.— А кто только что плакал и уверял меня, что филин приносит несчастья?— Извини меня, дорогой, я больше не буду.— Ну вот, ты снова говоришь, как ребенок.— Но я же нравлюсь тебе именно такой?— Да, Маргарита, всегда оставайся такой, и я буду вечно любить тебя.— А ты, Рене, тоже не меняйся. Вот так же нежно прижимай меня к своей груди и шепчи мне на ухо.— Я люблю тебя, — прошептал Рене и нашел губами влажные губы Маргариты. — Ты иногда пугаешь меня, — признался он.— Но ведь мы так долго не виделись и не были вместе, что я уже отвыкла от тебя.Рене покрепче прижал жену, чувствуя, как его всего охватывает желание. Испуг женщины постепенно исчез. Она забыла обо всем, о своих страхах, о заботах. Она всецело отдалась любви, даря и получая в подарок поцелуи. ГЛАВА 3 Уже с самого утра дворец в Мато был наполнен голосами слуг. Вовсю шли приготовления к отъезду. Как ни странно, ими руководили не Рене, не Маргарита, а графиня Эмилия. Ей казалось, что она знает куда лучше своего сына и невестки, что им понадобится в Лондоне. Она напоминала слугам о каждой мелочи и, если бы Рене не вмешался в сборы, то их перегруженный экипаж не сдвинулся бы с места. Но, к счастью, Рене вовремя заметил старания матери и успел остановить ее.— Мама, ты же знаешь, я никогда не отправляюсь в дорогу с лишним багажом. Если что — нибудь понадобиться, я всегда куплю на месте.— Теперь же, Рене, ты отправляешься не один, с тобой Маргарита и Констанция.— Я не вижу, что это может изменить.— Но я же дала распоряжение, чтобы собрали только самые необходимые вещи, — немного обиделась Эмилия.— Мама, никому не приходится так много путешествовать как мне, и я знаю — половина из тех вещей, что упакованы, останутся нетронутыми до нашего возвращения в Мато.— Ну что ж, если ты лучше меня знаешь, что нужно твоей жене и дочери, то я не буду вмешиваться, — сказала Эмилия подчеркнуто сухо.Напряжение снял гонг, который напомнил всем, что завтрак готов. И если до этого в доме царили возбуждение и суматоха, то за столом все вели себя степенно. Даже маленькая Констанция, казалось, ощущала торжественность момента, ведь она впервые в жизни отправлялась в путешествие.Рене украдкой поглядывал на мать, как бы прося прощение за то, что не позволил ей упаковать половину родового имения и отправить вместе с сыном в дорогу.Маргарита смотрела на все так, словно она уже сидела в карете. Каждый ее взгляд был прощальным: она прощалась с героями батальных сцен на старинныхГобеленах, прощалась с предками ее мужа, чьи портреты висели в галерее, прощалась с садом, глядя на него с высоты второго этажа.— Боже мой, — шептала Маргарита, созерцая уходящий к горизонту пейзаж, — я не знаю, зачем еду, почему с нами должна быть Констанция? И еще этот филин… его страшное уханье. Может не стоило Рене убивать его? Но ведь я сама виновата, сама испугалась, а муж лишь хотел развеять мои страхи.Маргарита ела медленно, стараясь резать омлет на удивительно маленькие кусочки. Ей хотелось, чтобы завтрак никогда не кончался, ведь, возможно, они в последний раз сидели всей семьей за этим столом: она, Маргарита, Эмилия, Констанция и Рене.Но все когда-нибудь кончается, кончился и завтрак. Маргарита поднялась в гардеробную одеться в дорожный наряд.А Рене поджидал ее на крыльце, беспечно усевшись на перила балюстрады. В своем дорожном костюме, сидящий на балюстраде с ногой, закинутой за ногу, он больше напоминал не графа, находящегося на королевской службе, а буржуа-прощелыгу, который тщится быть похожим на дворянина.Но стоило Рене обратиться к матери, как по выговору и жестам в нем сразу же можно было признать знатного вельможу. Все остальное было только внешним. Рене отдавал дань моде, в чем-то копируя поведение других, но не впуская веяний нового времени к себе в душу.— Мама, пожалуйста, не волнуйся, я вижу, ты вся извелась. Путешествие совсем не опасное, тысячи людей пересекают Ла-Манш и с ними ничего не случается, а тысячи умирают в собственных постелях.— Я привыкла к твоим путешествиям, — вздохнула Эмилия, — но это какое-то особенное. Я думаю, ты сам прекрасно понимаешь это.— Мне не хотелось бы на прощанье думать о грустном, — чуть не взмолился Рене. — Сейчас ты еще можешь грустить, но когда появится Маргарита, пожалуйста, мама, улыбайся, иначе она запомнит тебя такой — со слезами на глазах.— Ты говоришь так, Рене, будто мы видимся в последний раз.— Мама, расставаясь каждый раз, лучше думать, что видишься в последний раз, тогда простишься с человеком искренне, вложив в прощание всю свою душу. А если знаешь, что и завтра ты встретишься с ним, то лучше не прощаться вовсе.— Ты рассуждаешь немного странно, Рене, но, кажется, ты прав. Я и сама так поступаю, и твой отец поступал так же.Рене рассмеялся.— Сейчас ты расскажешь мне историю нашего рода со времен первых крестовых походов. И я сам прекрасно ее знаю.— Нет, Рене, я всего лишь хочу напомнить тебе, что ты едешь не один, а с женой и дочерью.При этих словах на крыльцо вышли Маргарита и Констанция. Девочку за руку держала Жанет.— Ну что ж, после обеда мы доберемся на побережье, — воскликнул Рене.Маргарита и Эмилия прощались немного сдержанно.Каждой из женщин казалось, что Рене любит другую больше. Так всегда случается: жена считает, что мужчина больше любит свою мать, а мать считает, что он больше любит жену. Да мужчины и сами виноваты в этом, они всегда стремятсяВыказать большую любовь, чем горит в их душе, будь то мать, жена или любовница. Если женщины понимают обман в отношении себя, то почему-то проявления любви к другим находят абсолютно искренними.Констанция совсем некстати расплакалась, внеся в грустное прощание еще и слезы.— Жанет, усади Констанцию в карету, — бросил Рене, обнимая мать и целуя ее в щеку.Девочка заплакала еще сильнее.Это была бы довольно трогательная сцена: Констанция вся в слезах при виде остающейся в Мато Эмилии, если бы не причина слез. Констанция так и не смогла уговорить ни мать, ни Жанет позволить надеть ей в дорогу самое нарядное платье. А то, что было сейчас на ней, Констанция считала уродливым и ужасным.Но Эмилия, к счастью, не знала истинной причины слез своей внучки и поэтому, растрогавшись, подошла к карете и прижала ее курчавую головку к своей груди.— Ну что ты плачешь, Констанция, все будет хорошо. Смотри, что я тебе дам.Девочка сразу же перестала плакать и с любопытством посмотрела на бабушку.Та легко расстегнула замысловатый замочек на золотой цепи и сняла с шеи медальон, украшенный огромной жемчужиной. Сам медальон был из чистого золота иИзображал родовой герб семьи Аламберов — нормандский щит, разделенный крестом на четыре части, с эмблемой трех ветвей рода и пустой четвертой.Рене ужаснулся. Мать никогда не снимала этот медальон со своей шеи, потому что это был подарок ее покойного мужа, его отца.— Мама, что вы делаете, ребенку рано еще носить такие украшения. Это же не просто дорогая безделушка!— Я знаю, Рене, и именно поэтому я отдаю ее Констанции.Щелкнул замысловатый замочек, и медальон теперь оказался на груди девочки. Она с интересом рассматривала крупную жемчужину.Эмилия еще раз поцеловала Констанцию и, сдерживая слезы, отошла от экипажа.Наконец, карета медленно тронулась с места и покатила к воротам ограды.Эмилия махнула на прощание рукой и увидела в заднем небольшом окошечке улыбающееся лицо Констанции. Девочка припала к стеклу носом, расплющив его, и радостно махала маленькой ладошкой.Но экипаж становился все меньше и меньше и когда поравнялся с кованой оградой, Эмилия уже не могла различить за стеклом милое личико своей внучки.Девочка уселась на сиденье и с интересом уставилась в окно, за которым проплывали уже незнакомые ей пейзажи.Рене молчал, глядя на сундучок у своих ног. Маргарита откинулась на подушки сиденья и, казалось, задремала. Она не выпускала из своих пальцев ладонь дочери, как бы желая быть уверенной, что та неотлучно находится при ней.Жанет смотрела за тем, чтобы Констанция не слишком докучала отцу и матери расспросами.Но Констанция не так уж часто видела своего отца, чтобы оставить его в покое. Все ее вопросы предназначались только для Рене, и она никак не удовлетворялась ответами Жанет.— До моря еще далеко? — спрашивала Констанция.— Да, но ты увидишь его сама.— А как я пойму, что это море?— Ты его узнаешь, это много-много воды — до самого горизонта. Так много, что вдалеке оно сливается с небом.— И если по нему плыть, — недоумевала Констанция, — то можно заплыть до неба?— Нет, маленькая, чем дальше плывешь, тем дальше отодвигается горизонт.— А я могу дотянуться до него рукой, — и Констанция вытянула вперед свою ручку, прищурила один глаз. — Вот теперь я касаюсь его пальцем, он совсем близко, а ты говоришь, до него нужно еще плыть.— Я тоже так думал, когда был ребенком, — сказал Рене, — а теперь знаю, до горизонта нельзя доплыть, и он отступает ровно настолько, насколько ты подступаешь к нему.Констанция задумалась.— Но я же касалась его пальцем только что…— Если ты касалась его, — улыбнулся Рене, — то попробуй взять оттуда что-нибудь.Констанция вполне серьезно повторила попытку прикоснуться пальцем к горизонту. Она сжала потом кулак и хитро прищурилась:— Угадайте, что я оттуда взяла?— Наверное, ветряную мельницу.— Может быть.Рене взял кулачок своей дочери и попытался его раскрыть.— Осторожно, не урони! — воскликнула Констанция , когда ее пустая ладошка оказалась перед отцом, деланно удивилась. — Но ведь мельница была там, значит, она куда-то закатилась.Девочка уже была готова соскочить с сиденья, чтобы поискать на полу, настолько она сама поверила в свою выдумку.Рене посадил дочь к себе на колени и указал на далекую мельницу.— Во-он, куда она закатилась. Пусть стоит, а то мельник вернется, хватится: кто взял мою мельницу? А ему ответят: это Констанция проезжала и прихватила ее с собой. Так что пусть стоит себе на горизонте, а то чего доброго прихватишь ее с собой еще вместе с мельником и всей его семьей. И тогда, Констанция, они не дадут тебе покоя ни днем, ни ночью, будут все время просить, чтобы ты вернула их на место.Дорога резко нырнула в лес, тут же померкло солнце. Высокие деревья сплетались где — то вверху своими кронами, и экипаж ехал словно по темно-зеленому тоннелю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27