https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/Appollo/
Иногда я один иду на дело.
Повисло молчание. У Кловиса язык чесался спросить: «На дело? Что это значит?» Но тут индеец в свою очередь задал вопрос:
– Тебе нравится человек, на которого ты работаешь?
– Он неплохой, – сказал Кловис – Дерьма в нем много, но тут уж ничего не поделаешь: когда у человека столько денег, он не привык, чтобы ему отказывали.
И тут, легок на помине, мистер Николе показался в дверях ресторана, помахал своему шоферу, и на этом светская беседа оборвалась.
Если Николе не собирался в дороге говорить по телефону и работать, он садился рядом с водителем, оставляя за спиной длинный пустой автомобиль.
– Этот индеец возит одного из тех джентльменов, с которыми вы обедали, – пустился в объяснения Кловис – Он индеец из племени мискито. Сперва он не хотел мне отвечать, молчал, точно деревянный идол из табачной лавки, но потом оттаял. Я ему сказал: «Ты почему молчишь, когда с тобой разговаривают?» – а он ответил, типа, он со мной незнаком, потому и молчит. Вернее, он так сказал: «Я не знаю, кто вы такой». Я ему говорю: «Я тебе уже сказал, кто я такой». Вы можете это понять, мистер Николе? Почему он вдруг сменил пластинку?
– Он сказал, что не знает, кто ты такой?
– Вот именно: «Я не знаю, кто ты такой».
– По-моему, он старался соблюсти вежливость, – сказал Дик Николе. – Он не хотел, чтобы ты узнал, кто он такой.
– Да, но потом он сам мне все рассказал.
– Что именно?
– Он был на войне, убивал людей. Потом поехал в Майами…
– А что он теперь делает?
– Возит одного из этих никарагуанцев.
– А чем заняты никарагуанцы?
– Этого он не говорит.
– Так что же тебе удалось узнать?
Кловис плотно сжал губы и покрепче ухватился за руль. Сейчас его пассажир начнет клевать носом и проспит всю дорогу до Лафайета. Пусть ему приснится, что он всех умней. Он босс, на все смотрит со своей колокольни и даже не замечает, когда тут, на земле, что-то идет не так.
Яркий свет фар освещал простиравшееся перед лимузином шоссе. В машине было тихо.
Вдруг Николе зашевелился, и из темноты послышался его голос:
– Как это индеец попал в Майами?
Кловис усмехнулся. Все-таки его босс еще на что-то способен.
– Хороший вопрос, мистер Николе! – похвалил он его.
15
В час дня Джек с Люси шли по Французскому кварталу. Они спускались по улице Тулузы в сторону реки, то и дело натыкаясь на группки туристов. Джек пытался объяснить, откуда взялся Джерри Бойлан:
– Я не знал, что мне с ним делать. Пора было уходить, так что я взял его с собой в бар к Рою.
– Узнать его мнение? – спросила Люси.
– С сегодняшнего дня Рой там не работает. Вчера мне так и так надо было с ним повидаться, после того как я осмотрел комнату полковника. С Калленом я встретился сегодня, передал ему все данные.
– Он говорил, что вы должны встретиться. Кажется, он собирался проверить счета?
– Да, положит в банк десять долларов, чтобы проверить, не закрыт ли счет, может быть, еще что выяснит. Каллен немного не в форме после двадцати семи лет тюрьмы. Он тебе не досаждает?
– Большую часть времени он проводит на кухне с Долорес. Все эти годы он не видал приличной еды.
– Это не единственное лишение в тюрьме. Предупреди Долорес: если он начнет к ней приставать, пусть огреет его черпаком.
– Мне он нравится. Он милый.
– Ты ко всем хорошо относишься, – улыбнулся Джек.
Люси повернула голову: за тусклым стеклом витрины она увидела покрытые пылью статуи: изображение Святого Сердца, гипсовую раскрашенную Богоматерь с Младенцем, попиравшую ногами змия. Они уже прошли мимо магазина, когда она сказала:
– Вся эта атрибутика способствует вере, правда? Тебя словно окутывают ритуалы священнодействия.
– Надо как-нибудь это обсудить, – с серьезной миной ответил он.
Наконец-то она улыбнулась. Очень уж «сестра Люси» сегодня сосредоточенна – надела синюю хлопковую блузку простого покроя и юбку хаки, чтобы предстать перед Джерри Бойланом монахиней из Никарагуа, не морочить ему голову подробностями. Кстати, Джерри говорил, что в прошлом месяце побывал в Манагуа. Вот пусть Люси и проверит.
– Я повел Бойлана в «Интернейшнл». Знаешь этот стрип-бар? Экзотические танцовщицы со всего света – из Шривпорта и Восточного Техаса. Мы входим, а Рой как раз беседует с Джимми Линэхеном, хозяином этого заведения. Рой пьет рюмку за рюмкой, а Джимми ему наливает, уговаривает остаться. Жалование обещал прибавить, даже долю доходов от бара предлагал. Мы подходим прямиком к столу, слушаем, как Джимми втирает Рою, дескать, он прямо-таки создан для этой работы, никто не умеет так управляться с туристами и пьяницами.
– Когда ты меня с ним познакомишь?
– Погоди, может быть, даже сегодня вечером. Ну так вот, мы садимся. Я сразу понял, Бойлан сойдется с Линэхеном, Линэхен такой весь из себя ирландец, а Бойлан прямиком оттуда. Линэхен его слушал, открыв рот, пока тот заливался, какие в Дублине знаменитые бары, а Рой возьми и скажи: «Чем знаменитые? Пьяницами?» – Он уже был наполовину пьян, и в глазах у него чертики играли. Бойлан на это: «Затем и идут в паб, чтобы напиться», – и пошел дальше рассказывать, про «Маллиган», про «Бейли», про то, что Джеймс Джойс прославил их на весь мир. Ну, уж о Джойсе Рой, наверное, слышал, хотя не поручусь. Да один черт, стоит при Рое заговорить о книгах, как он решит, что ты задаешься. Я сразу понял, как только Бойлан раскрыл рот, что Рой станет его задирать. Вот Рой и говорит: «Пойду-ка я отсюда, а то как бы новый вид СПИДа не подцепить». Бойлан купился: «Что это за новый вид?» – спрашивает. А Рой ему: «Ушной СПИД. Можно подцепить его, когда слушаешь задницу».
– Так при нем и сказал?
– Прямо ему в лицо. Потом посмотрел на меня и говорит: «Откуда ты притащил этого парня?» Я ему сказал: «Ты все равно не поверишь, если я скажу, где мы встретились». А Рой на это: «Я про этого человека ничему не поверю. И свой дерьмовый акцент он тоже подделал».
– И что сказал на это Бойлан?
– Бойлану не привыкать. Можно доверять ему, пока он рассказывает про дублинские кабачки, но все остальное – пятьдесят на пятьдесят. Одно я знаю точно: он отбывал срок. Я понял это с первого взгляда.
– И как ты это узнал?
– Есть что-то такое. Кто сидел, тот сразу это увидит. – На пороге «Ральфа и Каку» Джек придержал Люси за руку и предупредил: – Но он ничего не знает о наших планах. Постарается выведать у тебя.
– Я буду сама невинность, – захлопала ресницами Люси.
– Важно понять, сможем ли мы его использовать. Постарайся разобраться.
Джерри Бойлан ел устрицы, поливая их лимонным соком. Когда мясо начинало отслаиваться от стенок раковины, он подносил раковину ко рту, стряхивал в рот устрицу и принимался жевать, запивая пивом. Джек и Люси быстро расправились с устрицами и крабовой запеканкой, Люси задумчиво помешивала чай со льдом. Они оба были почти зачарованы этим обрядом: две дюжины устриц одна за другой проскальзывали между губ Бойлана, а он жевал, запивал, глотал и болтал – язык непрерывно двигался у него во рту.
– Присматриваетесь ко мне, сестрица? – сказал он Люси. – Хотите знать, зачем это я ездил в Никарагуа, а спросить стесняетесь? Одна моя родственница постриглась в монахини под именем Виргинелла. Я ей говорю, – тут Бойлан сурово нахмурился: – «С какой стати ты назвалась Виргинеллой, „маленькой девственницей“? Хочешь быть девственницей, – говорю я ей, – так будь большой девственницей, девственницей мирового класса». Видите, в чем проблема, сестра? Один ваш обет мешает другому. Она так смиренна, что не смеет громко заявить о своем целомудрии. – И новый кусочек французской булки с маслом исчез у него во рту.
– Я бы хотел кое о чем спросить, – вмешался Джек.
– Прошу вас.
– Зачем вы ездили в Никарагуа?
– Прямо в лоб, да? Я отвечу, не сомневайся, Джек. – Бойлан удовлетворенно откинулся, не выпуская из рук стеклянную кружку с пивом. – В пасхальное воскресенье, всего лишь месяц тому назад, я посетил кладбище Миллтаун. Это под Белфастом, на Фоллс-роуд, по дороге в Антрим, – пояснил он. – Мы отмечали семидесятую годовщину восстания тысяча девятьсот шестнадцатого года. Собрались под дождем в лютую стужу, чтобы почтить наших мертвых…
– Зачем вы ездили в Никарагуа? – повторил Джек.
– Спрашивай-спрашивай, на этот раз пистолета в руках у тебя нет, – усмехнулся Бойлан. – Ты славный парень, Джек, только нетерпелив, а оттого все время допускаешь промахи, верно? Сам не смог разобраться ни во мне, ни в этой ситуации, вот и привел эту красавицу-монахиню посмотреть на меня. А неуверенность в себе заставляет тебя перебивать мой рассказ как раз в тот момент, когда я пытаюсь объяснить, как я познакомился с никарагуанцами. Может показаться, – теперь он снова обращался к Люси, – будто я все хожу вокруг да около, будто я склонен к излишнему красноречию, что вообще свойственно революционерам, но я опускаю подробности. Вас интересует, что сандинисты делали в Ирландии холодным пасхальным утром?
– Что они вообще там делали? – уточнила Люси.
– Если вам кто-нибудь скажет, будто мы связаны с террористами, не верьте. Эти парни из Никарагуа – музыканты, их ансамбль называется «Герои и мученики». Они сражались за свободу, как и мы, они победили и приехали к нам, чтобы в песнях, в балладах рассказать нам о своей борьбе. Эти песни находят отклик в душе каждого человека, сражающегося за свою страну. Я был вдохновлен и решил поехать в Никарагуа вместе с «Героями и мучениками», тем более что у меня там старший брат, я его не видел почти десять лет. Скромный священник-иезуит, пасет свою паству в деревушке Леон.
Джек уставился на Бойлана. Попробуй-ка подлови этого парня, который с невинным видом попивает пиво, утирая рот тыльной стороной ладони! Он и тут, и там, он повсюду. И кузина-то у него монахиня, и брат – священник.
– Леон вовсе не деревня, – вставила Люси.
– Да и иезуиты не столь уж смиренны, – добавил Джек.
Но торжествовали они недолго. Бойлана не поймаешь.
– Все относительно, – сказал он. – Город, деревня, священник, революционеры – все зависит от того, как на это посмотреть. Теперь вот «контрас» сделались мятежниками. Каково! Эти палачи, кровавые убийцы невинных людей – мятежники! А люди, живущие в богатстве и довольстве, оплачивают их злодеяния.
На Бойлане был все тот же бесформенный пиджак в «елочку», тот же серый с красным галстук, должно быть, и рубашку он не сменил. Зачесанные назад волосы переливались в свете ресторанной люстры. Теперь он смотрел прямо на Джека.
– Джек, мы-то с сестрицей видели, как убивают невинных людей, а ты это видел? Ты видел? – Вновь откинувшись на спинку стула, Бойлан повернул голову к Люси. – Впервые это было двенадцать лет назад – через месяц будет ровно двенадцать. Я сидел в «Маллигане» за кружкой пива и услышал взрыв, этот ужасный грохот, означающий, что произошло нечто непоправимое… Я помню это по сей день, помню слишком отчетливо, что я увидел, когда вышел на улицу и завернул за угол на Тальбот-стрит. Эти крики и дым, висевший кровавым облаком.
Джек отвел глаза, стараясь не смотреть на сумрачное лицо Бойлана, но Бойлан упорно продолжал свой рассказ, и взгляд Джека вернулся к нему и остановился, прикованный к его глазам.
– И этот запах, навеки застрявший в моих ноздрях. Это не запах смерти, сколько бы ни твердили о нем, это запах человеческих внутренностей, вывалившихся наружу, валяющихся повсюду на мостовой. Какая-то женщина сидела, прислонившись к фонарному столбу, и смотрела прямо перед собой – то ли на меня, то ли в вечность, у нее не было обеих ног.
Джек резко поднялся.
– Что, не по нутру тебе это, Джек?
– Сейчас вернусь.
– Ты должен знать, каково это. Мы-то с сестрой знаем. Верно, сестра?
Джек прошел по ресторанному залу, кивая на ходу знакомым официантам, обходя столики – почти все были заняты, поскольку наступило время ланча, – и пробрался в дальний конец, к столику у самой стены.
Хелен уже закончила обед, посуду убрали, она сидела за чашкой кофе и читала какую-то книгу, низко опустив над ней рыжие волосы, свою завивку-перманент.
– Что читаешь?
Она подняла глаза – в зрачках отразилась, удваиваясь, люстра, – подняла носик, все тот же дивный, тонкий носик с изящно вырезанными ноздрями. Заложив одним пальцем книгу, она закрыла ее и посмотрела на обложку, потом снова подняла взгляд, но уже с другим, хитрым выражением, словно девочка, готовая поделиться своим секретом.
– «Любовь к себе и сексуальность».
– Хорошая книга?
– Неплохая. Смысл в чем: если ты не любишь самого себя, то и в постели удовольствия не получишь. Прежде чем полюбить другого, нужно полюбить самого себя.
– Если не любишь себя? Но как может человек не любить себя? Разве он – не самое главное для самого себя?
– Не знаю, Джек. Видимо, бывают люди, которые себя не любят.
– Думаешь, всякие засранцы понимают, кто они есть? Куда там, для себя-то они хороши. И потом, даже если человек не любит себя, разве в постели занимается самоанализом?
– Спасибо, что просветил, – съехидничала Хелен. – Какие планы в жизни?
– Я бросил работу в похоронном бюро. – Хелен явно ждала чего-то еще, и Джек добавил: – Что-нибудь подыщется.
Она все так же смотрела на него, неудовлетворенная его ответом. В открытом вырезе ее блузки виднелись веснушки, по которым Джек когда-то водил пальцем, от созвездия к созвездию, добираясь до двойного солнца, а оттуда – до средоточия ее вселенной. Какая-то связь сохраняется навсегда, если двое любили себя и, как им казалось, любили друг друга, если они помнят об этом – а они оба помнят, судя по выражению ее глаз.
– Что за красотку ты привел?
– Я не знал, что ты нас видела.
– Увидела, когда вошла.
– Она бывшая монахиня.
– Да? А сейчас она кто?
– Ищет себя.
– Как и все мы. Полжизни я ходила по собеседованиям, а чем занимаюсь в итоге? Печатаю рефераты для какого-то придурка, не пойму даже, чем он занимается. В конторах полно людей, все чем-то заняты, но если б они завтра же прекратили бы работать, никто бы и не заметил. Компании производят какие-то идиотские вещи, которые никому не нужны, но как же – они делают великое дело, служат человечеству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Повисло молчание. У Кловиса язык чесался спросить: «На дело? Что это значит?» Но тут индеец в свою очередь задал вопрос:
– Тебе нравится человек, на которого ты работаешь?
– Он неплохой, – сказал Кловис – Дерьма в нем много, но тут уж ничего не поделаешь: когда у человека столько денег, он не привык, чтобы ему отказывали.
И тут, легок на помине, мистер Николе показался в дверях ресторана, помахал своему шоферу, и на этом светская беседа оборвалась.
Если Николе не собирался в дороге говорить по телефону и работать, он садился рядом с водителем, оставляя за спиной длинный пустой автомобиль.
– Этот индеец возит одного из тех джентльменов, с которыми вы обедали, – пустился в объяснения Кловис – Он индеец из племени мискито. Сперва он не хотел мне отвечать, молчал, точно деревянный идол из табачной лавки, но потом оттаял. Я ему сказал: «Ты почему молчишь, когда с тобой разговаривают?» – а он ответил, типа, он со мной незнаком, потому и молчит. Вернее, он так сказал: «Я не знаю, кто вы такой». Я ему говорю: «Я тебе уже сказал, кто я такой». Вы можете это понять, мистер Николе? Почему он вдруг сменил пластинку?
– Он сказал, что не знает, кто ты такой?
– Вот именно: «Я не знаю, кто ты такой».
– По-моему, он старался соблюсти вежливость, – сказал Дик Николе. – Он не хотел, чтобы ты узнал, кто он такой.
– Да, но потом он сам мне все рассказал.
– Что именно?
– Он был на войне, убивал людей. Потом поехал в Майами…
– А что он теперь делает?
– Возит одного из этих никарагуанцев.
– А чем заняты никарагуанцы?
– Этого он не говорит.
– Так что же тебе удалось узнать?
Кловис плотно сжал губы и покрепче ухватился за руль. Сейчас его пассажир начнет клевать носом и проспит всю дорогу до Лафайета. Пусть ему приснится, что он всех умней. Он босс, на все смотрит со своей колокольни и даже не замечает, когда тут, на земле, что-то идет не так.
Яркий свет фар освещал простиравшееся перед лимузином шоссе. В машине было тихо.
Вдруг Николе зашевелился, и из темноты послышался его голос:
– Как это индеец попал в Майами?
Кловис усмехнулся. Все-таки его босс еще на что-то способен.
– Хороший вопрос, мистер Николе! – похвалил он его.
15
В час дня Джек с Люси шли по Французскому кварталу. Они спускались по улице Тулузы в сторону реки, то и дело натыкаясь на группки туристов. Джек пытался объяснить, откуда взялся Джерри Бойлан:
– Я не знал, что мне с ним делать. Пора было уходить, так что я взял его с собой в бар к Рою.
– Узнать его мнение? – спросила Люси.
– С сегодняшнего дня Рой там не работает. Вчера мне так и так надо было с ним повидаться, после того как я осмотрел комнату полковника. С Калленом я встретился сегодня, передал ему все данные.
– Он говорил, что вы должны встретиться. Кажется, он собирался проверить счета?
– Да, положит в банк десять долларов, чтобы проверить, не закрыт ли счет, может быть, еще что выяснит. Каллен немного не в форме после двадцати семи лет тюрьмы. Он тебе не досаждает?
– Большую часть времени он проводит на кухне с Долорес. Все эти годы он не видал приличной еды.
– Это не единственное лишение в тюрьме. Предупреди Долорес: если он начнет к ней приставать, пусть огреет его черпаком.
– Мне он нравится. Он милый.
– Ты ко всем хорошо относишься, – улыбнулся Джек.
Люси повернула голову: за тусклым стеклом витрины она увидела покрытые пылью статуи: изображение Святого Сердца, гипсовую раскрашенную Богоматерь с Младенцем, попиравшую ногами змия. Они уже прошли мимо магазина, когда она сказала:
– Вся эта атрибутика способствует вере, правда? Тебя словно окутывают ритуалы священнодействия.
– Надо как-нибудь это обсудить, – с серьезной миной ответил он.
Наконец-то она улыбнулась. Очень уж «сестра Люси» сегодня сосредоточенна – надела синюю хлопковую блузку простого покроя и юбку хаки, чтобы предстать перед Джерри Бойланом монахиней из Никарагуа, не морочить ему голову подробностями. Кстати, Джерри говорил, что в прошлом месяце побывал в Манагуа. Вот пусть Люси и проверит.
– Я повел Бойлана в «Интернейшнл». Знаешь этот стрип-бар? Экзотические танцовщицы со всего света – из Шривпорта и Восточного Техаса. Мы входим, а Рой как раз беседует с Джимми Линэхеном, хозяином этого заведения. Рой пьет рюмку за рюмкой, а Джимми ему наливает, уговаривает остаться. Жалование обещал прибавить, даже долю доходов от бара предлагал. Мы подходим прямиком к столу, слушаем, как Джимми втирает Рою, дескать, он прямо-таки создан для этой работы, никто не умеет так управляться с туристами и пьяницами.
– Когда ты меня с ним познакомишь?
– Погоди, может быть, даже сегодня вечером. Ну так вот, мы садимся. Я сразу понял, Бойлан сойдется с Линэхеном, Линэхен такой весь из себя ирландец, а Бойлан прямиком оттуда. Линэхен его слушал, открыв рот, пока тот заливался, какие в Дублине знаменитые бары, а Рой возьми и скажи: «Чем знаменитые? Пьяницами?» – Он уже был наполовину пьян, и в глазах у него чертики играли. Бойлан на это: «Затем и идут в паб, чтобы напиться», – и пошел дальше рассказывать, про «Маллиган», про «Бейли», про то, что Джеймс Джойс прославил их на весь мир. Ну, уж о Джойсе Рой, наверное, слышал, хотя не поручусь. Да один черт, стоит при Рое заговорить о книгах, как он решит, что ты задаешься. Я сразу понял, как только Бойлан раскрыл рот, что Рой станет его задирать. Вот Рой и говорит: «Пойду-ка я отсюда, а то как бы новый вид СПИДа не подцепить». Бойлан купился: «Что это за новый вид?» – спрашивает. А Рой ему: «Ушной СПИД. Можно подцепить его, когда слушаешь задницу».
– Так при нем и сказал?
– Прямо ему в лицо. Потом посмотрел на меня и говорит: «Откуда ты притащил этого парня?» Я ему сказал: «Ты все равно не поверишь, если я скажу, где мы встретились». А Рой на это: «Я про этого человека ничему не поверю. И свой дерьмовый акцент он тоже подделал».
– И что сказал на это Бойлан?
– Бойлану не привыкать. Можно доверять ему, пока он рассказывает про дублинские кабачки, но все остальное – пятьдесят на пятьдесят. Одно я знаю точно: он отбывал срок. Я понял это с первого взгляда.
– И как ты это узнал?
– Есть что-то такое. Кто сидел, тот сразу это увидит. – На пороге «Ральфа и Каку» Джек придержал Люси за руку и предупредил: – Но он ничего не знает о наших планах. Постарается выведать у тебя.
– Я буду сама невинность, – захлопала ресницами Люси.
– Важно понять, сможем ли мы его использовать. Постарайся разобраться.
Джерри Бойлан ел устрицы, поливая их лимонным соком. Когда мясо начинало отслаиваться от стенок раковины, он подносил раковину ко рту, стряхивал в рот устрицу и принимался жевать, запивая пивом. Джек и Люси быстро расправились с устрицами и крабовой запеканкой, Люси задумчиво помешивала чай со льдом. Они оба были почти зачарованы этим обрядом: две дюжины устриц одна за другой проскальзывали между губ Бойлана, а он жевал, запивал, глотал и болтал – язык непрерывно двигался у него во рту.
– Присматриваетесь ко мне, сестрица? – сказал он Люси. – Хотите знать, зачем это я ездил в Никарагуа, а спросить стесняетесь? Одна моя родственница постриглась в монахини под именем Виргинелла. Я ей говорю, – тут Бойлан сурово нахмурился: – «С какой стати ты назвалась Виргинеллой, „маленькой девственницей“? Хочешь быть девственницей, – говорю я ей, – так будь большой девственницей, девственницей мирового класса». Видите, в чем проблема, сестра? Один ваш обет мешает другому. Она так смиренна, что не смеет громко заявить о своем целомудрии. – И новый кусочек французской булки с маслом исчез у него во рту.
– Я бы хотел кое о чем спросить, – вмешался Джек.
– Прошу вас.
– Зачем вы ездили в Никарагуа?
– Прямо в лоб, да? Я отвечу, не сомневайся, Джек. – Бойлан удовлетворенно откинулся, не выпуская из рук стеклянную кружку с пивом. – В пасхальное воскресенье, всего лишь месяц тому назад, я посетил кладбище Миллтаун. Это под Белфастом, на Фоллс-роуд, по дороге в Антрим, – пояснил он. – Мы отмечали семидесятую годовщину восстания тысяча девятьсот шестнадцатого года. Собрались под дождем в лютую стужу, чтобы почтить наших мертвых…
– Зачем вы ездили в Никарагуа? – повторил Джек.
– Спрашивай-спрашивай, на этот раз пистолета в руках у тебя нет, – усмехнулся Бойлан. – Ты славный парень, Джек, только нетерпелив, а оттого все время допускаешь промахи, верно? Сам не смог разобраться ни во мне, ни в этой ситуации, вот и привел эту красавицу-монахиню посмотреть на меня. А неуверенность в себе заставляет тебя перебивать мой рассказ как раз в тот момент, когда я пытаюсь объяснить, как я познакомился с никарагуанцами. Может показаться, – теперь он снова обращался к Люси, – будто я все хожу вокруг да около, будто я склонен к излишнему красноречию, что вообще свойственно революционерам, но я опускаю подробности. Вас интересует, что сандинисты делали в Ирландии холодным пасхальным утром?
– Что они вообще там делали? – уточнила Люси.
– Если вам кто-нибудь скажет, будто мы связаны с террористами, не верьте. Эти парни из Никарагуа – музыканты, их ансамбль называется «Герои и мученики». Они сражались за свободу, как и мы, они победили и приехали к нам, чтобы в песнях, в балладах рассказать нам о своей борьбе. Эти песни находят отклик в душе каждого человека, сражающегося за свою страну. Я был вдохновлен и решил поехать в Никарагуа вместе с «Героями и мучениками», тем более что у меня там старший брат, я его не видел почти десять лет. Скромный священник-иезуит, пасет свою паству в деревушке Леон.
Джек уставился на Бойлана. Попробуй-ка подлови этого парня, который с невинным видом попивает пиво, утирая рот тыльной стороной ладони! Он и тут, и там, он повсюду. И кузина-то у него монахиня, и брат – священник.
– Леон вовсе не деревня, – вставила Люси.
– Да и иезуиты не столь уж смиренны, – добавил Джек.
Но торжествовали они недолго. Бойлана не поймаешь.
– Все относительно, – сказал он. – Город, деревня, священник, революционеры – все зависит от того, как на это посмотреть. Теперь вот «контрас» сделались мятежниками. Каково! Эти палачи, кровавые убийцы невинных людей – мятежники! А люди, живущие в богатстве и довольстве, оплачивают их злодеяния.
На Бойлане был все тот же бесформенный пиджак в «елочку», тот же серый с красным галстук, должно быть, и рубашку он не сменил. Зачесанные назад волосы переливались в свете ресторанной люстры. Теперь он смотрел прямо на Джека.
– Джек, мы-то с сестрицей видели, как убивают невинных людей, а ты это видел? Ты видел? – Вновь откинувшись на спинку стула, Бойлан повернул голову к Люси. – Впервые это было двенадцать лет назад – через месяц будет ровно двенадцать. Я сидел в «Маллигане» за кружкой пива и услышал взрыв, этот ужасный грохот, означающий, что произошло нечто непоправимое… Я помню это по сей день, помню слишком отчетливо, что я увидел, когда вышел на улицу и завернул за угол на Тальбот-стрит. Эти крики и дым, висевший кровавым облаком.
Джек отвел глаза, стараясь не смотреть на сумрачное лицо Бойлана, но Бойлан упорно продолжал свой рассказ, и взгляд Джека вернулся к нему и остановился, прикованный к его глазам.
– И этот запах, навеки застрявший в моих ноздрях. Это не запах смерти, сколько бы ни твердили о нем, это запах человеческих внутренностей, вывалившихся наружу, валяющихся повсюду на мостовой. Какая-то женщина сидела, прислонившись к фонарному столбу, и смотрела прямо перед собой – то ли на меня, то ли в вечность, у нее не было обеих ног.
Джек резко поднялся.
– Что, не по нутру тебе это, Джек?
– Сейчас вернусь.
– Ты должен знать, каково это. Мы-то с сестрой знаем. Верно, сестра?
Джек прошел по ресторанному залу, кивая на ходу знакомым официантам, обходя столики – почти все были заняты, поскольку наступило время ланча, – и пробрался в дальний конец, к столику у самой стены.
Хелен уже закончила обед, посуду убрали, она сидела за чашкой кофе и читала какую-то книгу, низко опустив над ней рыжие волосы, свою завивку-перманент.
– Что читаешь?
Она подняла глаза – в зрачках отразилась, удваиваясь, люстра, – подняла носик, все тот же дивный, тонкий носик с изящно вырезанными ноздрями. Заложив одним пальцем книгу, она закрыла ее и посмотрела на обложку, потом снова подняла взгляд, но уже с другим, хитрым выражением, словно девочка, готовая поделиться своим секретом.
– «Любовь к себе и сексуальность».
– Хорошая книга?
– Неплохая. Смысл в чем: если ты не любишь самого себя, то и в постели удовольствия не получишь. Прежде чем полюбить другого, нужно полюбить самого себя.
– Если не любишь себя? Но как может человек не любить себя? Разве он – не самое главное для самого себя?
– Не знаю, Джек. Видимо, бывают люди, которые себя не любят.
– Думаешь, всякие засранцы понимают, кто они есть? Куда там, для себя-то они хороши. И потом, даже если человек не любит себя, разве в постели занимается самоанализом?
– Спасибо, что просветил, – съехидничала Хелен. – Какие планы в жизни?
– Я бросил работу в похоронном бюро. – Хелен явно ждала чего-то еще, и Джек добавил: – Что-нибудь подыщется.
Она все так же смотрела на него, неудовлетворенная его ответом. В открытом вырезе ее блузки виднелись веснушки, по которым Джек когда-то водил пальцем, от созвездия к созвездию, добираясь до двойного солнца, а оттуда – до средоточия ее вселенной. Какая-то связь сохраняется навсегда, если двое любили себя и, как им казалось, любили друг друга, если они помнят об этом – а они оба помнят, судя по выражению ее глаз.
– Что за красотку ты привел?
– Я не знал, что ты нас видела.
– Увидела, когда вошла.
– Она бывшая монахиня.
– Да? А сейчас она кто?
– Ищет себя.
– Как и все мы. Полжизни я ходила по собеседованиям, а чем занимаюсь в итоге? Печатаю рефераты для какого-то придурка, не пойму даже, чем он занимается. В конторах полно людей, все чем-то заняты, но если б они завтра же прекратили бы работать, никто бы и не заметил. Компании производят какие-то идиотские вещи, которые никому не нужны, но как же – они делают великое дело, служат человечеству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36