Отсутствие четкого руководства тоже сказывалось на моральном духе не лучшим образом.
К тому же многие, в том числе Ариэль Вейцман, полагали, что путь к отступлению еще не закрыт, что западный склон и берег Евфрата остаются неохраняемыми. На самом же деле Хаммади уже через несколько минут после потери радиосвязи с Саидом Талибом отправил к реке небольшой отряд ашбалов с инструкцией отрезать израильтянам возможный путь отступления.
Арабы, не ограниченные в боеприпасах, били длинными очередями, что позволяло им постепенно подниматься по склону, все ближе к позициям израильтян.
* * *
Хоснер и Берг стояли за насыпью. На взгляд Берга, начальник службы безопасности сумел взять себя в руки и выглядел почти как обычно. Берга раздражало лишь то, что он попросил Мириам Бернштейн быть его адъютантом и посыльной. Строго говоря, Бернштейн и Эсфирь Аронсон все еще оставались под домашним арестом, но, когда Хоснер отменил ограничения на их передвижение, никто не стал ему возражать.
— Когда патроны закончатся, наши люди побегут к реке по западному склону, — сказал Хоснер, наклонившись к Бергу.
— Не сомневаюсь, что ашбалы только этого и ждут. Необходимо еще раз повторить приказ стоять до конца. Будем драться врукопашную.
— Они не солдаты, — напомнил Хоснер. — И в конце концов сделают то, что подскажет им инстинкт самосохранения. — Он понизил голос так, чтобы его слышал только Берг: — Некоторые уже договорились, что убьют друг друга. После того, что случилось с Капланом, это представляется не самым худшим выходом. По крайней мере я не могу их винить.
Некоторое время все молчали. Самодельное знамя все еще трепетало на ветру, но бурая пыль скрыла яркие краски, вызывавшие в памяти набережную Тель-Авива, а алюминиевое древко все сильнее клонилось вниз.
Мириам Бернштейн начала говорить что-то, но махнула рукой и замолчала.
— Что? — спросил Хоснер.
Она пожала плечами:
— Я просто подумала, что, может быть, нам стоит попытаться прорваться к реке сейчас, пока еще есть патроны? Ну чтобы отступить хоть в каком-то порядке, а не поодиночке. Вряд ли на берегу очень уж много ашбалов, и мы могли бы, пользуясь темнотой, постараться спуститься вниз по течению.
Хоснер и Берг переглянулись, потом посмотрели на женщину.
— Вы забываете о раненых, — напомнил Хоснер.
— Они все равно обречены. Мы должны думать о большинстве.
— Вам не кажется, что вы заходите слишком далеко? — спросил Берг.
— Наверное, в устах мужчины это предложение не прозвучало бы так ужасно, верно? Да, оно ужасно. Но в любом случае я останусь с добровольцами, чтобы позаботиться о раненых. Меня все равно не пощадят.
Хоснер покачал головой:
— Вы умеете смягчать самое жесткое решение, однако в данном случае я не могу с вами согласиться. Независимо от того, останемся ли мы здесь или попробуем вырваться к реке, первое, что нам придется сделать, если дело дойдет до рукопашной, это застрелить раненых. — Он поднял руку, предвидя ее возражения. — Не будьте дурой, Мириам. Мы все слышали, как они обошлись с Капланом. Одному Богу известно, что перенесла Дебора Гидеон.
— Но... им ведь нужны заложники.
— Может быть, — вмешался Берг. — А может, уже и не нужны. Сейчас ими руководит лишь жажда мести. И даже если кто-то, Риш или Хаммади — если они останутся в живых, — удержит этих зверей от бойни, пленных все равно подвергнут самым жестоким пыткам. Не забывайте, что каждый из нас знаком с теми или иными государственными секретами. Нет, мы не оставим раненых и не станем ничего предпринимать в темноте. Ночные маневры тяжелы даже для тренированных солдат. Я убежден, что любая попытка прорыва к реке ночью приведет к катастрофе.
— Тогда какие у нас есть варианты? — спросила Бернштейн. — Вы не желаете отдать приказ к отступлению, вы против капитуляции и не хотите массового самоубийства. Что еще мы можем сделать?
Хоснер отвернулся, не выдержав ее взгляда:
— Не знаю. На мой взгляд, если пути к спасению нет, то наилучший выход — смерть в бою. Конечно, все не погибнут. Кто-то сдастся в плен, кого-то захватят. Будут самоубийства, но еще больше убийств. Может быть, кому-то удастся ускользнуть под покровом темноты. В общем, будет то, что случается после каждой осады, когда осаждающие врываются в город.
Ему никто не ответил.
Бой продолжался. Обе стороны устали и понимали, что нынешняя схватка может оказаться последней. Люди двигались механически, будто исполняя обязательный ритуальный танец, исход которого предопределен заранее и наступит в назначенное время независимо от стремления участников приблизить или, наоборот, отсрочить неизбежный конец.
Ашбалы не рисковали, соблюдая дистанцию в триста — четыреста метров, неспешно маневрируя, стараясь нащупать слабые места в обороне израильтян и заставляя противника расходовать боезапас.
До рассвета оставалось больше трех часов, но Хоснер знал, что свет придет еще позже, если только ветер не стихнет и пыль не уляжется.
Как и в любом позиционном бою, многое, если не все, зависело от обеспечения воюющих. Ашбалы имели небольшое преимущество в живой силе и вооружении и подавляющее в боеприпасах, продовольствии, воде и медицинском обслуживании. Им оставалось только ждать, пока у противника закончатся патроны. Даже при самой осторожной, экономной тактике израильтяне не могли продержаться до рассвета.
Берг отчаянно перебирал возможные варианты. Что предпринять? Попробовать отступить к реке? Контратаковать? Ждать конца и идти в рукопашный бой? Убить раненых? Застрелить Хоснера? Надеяться на помощь?
— Как вы думаете, что случилось с Добкином?
Хоснер повернулся и посмотрел на юго-запад, где, как они рассчитывали, находилась деревня Умма. Потом перевел взгляд на юг, в сторону Ворот Иштар:
— У меня такое чувство, что с ним все в порядке.
Мириам, державшая Хоснера за руку, даже не попыталась отстраниться:
— Интересно, удалось ли ему связаться с кем-то?
Берг пожал плечами:
— Я уверен только в одном. Даже если бы вступил в контакт с властями, они вряд ли станут торопиться. — Он посмотрел на Хоснера, как будто ожидая от него подтверждения своих слов. Тот повернулся спиной к ветру и, взглянув на запад, протянул руку в сторону невидимого горизонта:
— Мне все же хочется верить, что Тедди Ласков сдержит слово и появится здесь вместе со своей эскадрильей. Может быть, он уже ищет нас...
Берг посмотрел на небо.
— Весьма оптимистичное заявление, Яков, — осторожно сказал он. — Надеюсь, предчувствие вас не обманывает.
Хоснер прислонился спиной к камню и сложил руки на груди.
— Знаете, Берг, я не могу примириться с мыслью, что все те умники в Тель-Авиве и Иерусалиме просто сидят и пускают слюни. Я ожидаю от них большего. Что это, патриотизм? Может быть. Наверное. Да, возможно, я ожидаю от них слишком многого. В конце концов, я и сам был одним из этих самых умников, и посмотрите, что получилось в итоге. Да, Исаак, я все испортил. Им всем пора взять небольшой отпуск.
Берг невольно усмехнулся:
— Но только не сегодня.
Он покачал головой, отдавая должное Хоснеру, который, несмотря на все свои безумства, не утратил способности рассуждать здраво.
Подошедшая Мириам взяла Хоснера за руку и слегка сжала пальцы. Она поймала себя на том, что думает о Тедди Ласкове. В последнее время это случалось все реже. После посадки Мириам лелеяла надежду, что Тедди вот-вот прилетит на своей стальной птице и спасет ее. Ее и всех остальных. Но мечты быстро развеялись под натиском жестокой реальности, и в этой реальности Тедди Ласков, вероятно, уже отстранен от командования и посажен под арест. Она понимала и то, что отчасти сама виновата в том, как Тедди повел себя в решающий момент. Поначалу Мириам упрямо гнала эту мысль, отказываясь брать на себя ответственность за его действия в воздухе, но все, кто знал об их отношениях, прекрасно видели связь между ее призывом к миролюбию и колебаниями генерала, а потому и ей пришлось признать свою вину. Затем реальность заставила Мириам Бернштейн взглянуть в лицо и другим неприятным фактам.
Отчасти это произошло под влиянием Хоснера. Он, как ни один другой мужчина в ее жизни, умел обнажать суть проблемы. Многие мужчины легко соглашались с мировосприятием Мириам, либо желая польстить ей, либо просто из вежливости. Именно такого типа мужчин всегда тянуло к ней. Мужчин в очках, сидевших рядом с ней на семинарах и заседаниях комитетов. Мужчин, говоривших на партийном жаргоне и повторявших избитые клише и надоевшие банальности с таким видом, будто все это были откровения, явленные им только что и призванные спасти человечество.
Ласков, как и ее муж, отличался от этих людей. Он принадлежал к другому типу. Если бы Мириам попросили охарактеризовать этот тип двумя словами, она повесила бы на них ярлык «благородных дикарей». Яков Хоснер был крайним проявлением этого типа. Без него она могла бы пройти нынешнее испытание, так и не изменив своего представления о мире. Хоснер заставил ее открыть глаза. Мириам не понравилось увиденное, зато она смогла объективно взвесить все «за» и «против» предложения застрелить раненых и не впасть при этом в приступ фарисейской морализации. Плохо это или хорошо? Не плохо и не хорошо. Это реальность.
— Ты хорошо знаком с Тедди Ласковым? — спросила Мириам.
— Не очень. Мы встречались несколько раз... по делам. Она кивнула и, немного помолчав, нерешительно спросила:
— Он тебе нравится?
— Кто? — Хоснер сделал вид, что не понял вопроса. А может быть, и в самом деле не понял. — А, Ласков. Да, наверное. С ним легче общаться, чем с политиками.
Мириам улыбнулась в темноту:
— Он напоминает мне тебя.
— Кто? Ласков? Неужели?
Она крепче сжала его руку. Люди ее возраста, прошедшие лагеря, в большинстве своем разочаровались в человечестве и озлобились. У многих возникли психологические проблемы. Мириам твердо решила, что не поддастся страху, и, вероятно, переиграла. Ее оптимизму и стойкости завидовали, хотя подруга-психиатр как-то в шутку сказала, что у нее невроз. Да, конечно, ей бывало страшно. Об этом знали ее знакомые, да и сама Мириам видела это в своих глазах, когда смотрела в зеркало.
— Уверен, генерал Ласков винит во всем произошедшем себя.
— Ну что ж, значит, у нас есть кое-что общее.
— Вы оба эгоцентрики, а потому считаете, будто все доброе и все злое, что творится вокруг, является результатом ваших действий.
— А разве нет?
— Мы с Тедди были любовниками, — неожиданно для себя сказала она.
Вернувшийся к насыпи Берг услышал только последние слова. Присутствие Мириам Бернштейн и без того раздражало его. А теперь вот еще и это. Он молча повернулся и пошел прочь.
— У вас еще все впереди, — сказал Хоснер.
— Не думаю.
— Сейчас это не важно, Мириам, — с оттенком нетерпения заметил он.
— Разве ты не...
— Нет. Нисколько. Послушай. Иди к «конкорду» и узнай, как там у Беккера с радио. Если новостей нет, то останься там.
— Почему?
— Просто останься! Черт возьми, ты можешь не задавать вопросов? Я не собираюсь объяснять каждый свой приказ. Ни тебе, ни кому-либо другому!
Мириам повернулась и, сделав два шага, остановилась:
— Мы уже не увидимся, верно?
— Увидимся. Обещаю.
Она продолжала смотреть на него:
— Я больше не увижу тебя.
Хоснер не знал, что сказать.
Мириам вернулась и поцеловала его. Он взял ее за плечи и развернул лицом к самолету.
— Оставайся там. Что бы ни случилось. Хорошо?
— Мы еще увидимся?
— Да.
Они стояли несколько секунд, не говоря ни слова. Потом Мириам протянула руку, погладила Хоснера по щеке, повернулась и побежала к самолету.
Яков смотрел ей вслед, пока ее силуэт не смешался с тьмой.
Он откашлялся, сплюнул и вытер глаза. Если это испытание ниспослано ему свыше, если оно должно донести до него некую истину, то его сознание пока еще не постигло урока. Нет, Хоснер не верил ни в какие послания судьбы. У людей свой цирк, и в этом цирке одни демонстрируют храбрость, ум и милосердие, а другие — трусость, глупость и бездушие. Но при этом все они клоуны. А раз так, зачем затягивать спектакль на потеху тем, кто его наблюдает? Не лучше ли покончить со всем побыстрее? Неужели Бог дал им ум и храбрость только для того, чтобы продлить мучения, предопределив конец? у Хоснера снова появилось неприятное чувство, что все происходящее — большая шутка, направленная против него лично. Он повернулся к Бергу и крикнул:
— Это Бог наказывает меня за нарушенное обещание, я дал слово отцу, что брошу курить, и вот... — Он рассмеялся, и ветер подхватил его смех.
Берг опустил руку в карман и нащупал маленький пистолет.
32
— Вы меня слышите, Иерусалим?
— Слышим... генерал, — ответил дежурный оператор.
Премьер-министр постучал по столу карандашом, посмотрел в разложенные перед ним листки и поднял голову:
— Полагаю, многие из вас способны узнать голос генерала Добкина. — Он постарался скрыть волнение.
Несколько человек вскочили на ноги, со всех сторон посыпались вопросы. Премьер-министр еще раз постучал по столу, призывая к тишине. Восклицания стихли.
— Успокойтесь и слушайте внимательно.
Он подал знак связисту, и из динамиков на стенах донесся сильный шелест. Премьер-министр нажал кнопку на установленном перед ним пульте и пододвинул к себе микрофон:
— Кто говорит?
Добкин сразу узнал этот слегка насмешливый голос. Голова у него вдруг закружилась, но он тут же взял себя в руки и сглотнул подступивший к горлу комок.
— Это генерал Бенджамин Добкин, господин премьер-министр. — Он выдержал небольшую паузу. — Вы узнали мой голос?
— Нет.
Тем не менее было видно, что многие из присутствующих узнали голос генерала.
Добкин откашлялся и сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться и говорить как можно естественнее:
— Там есть кто-нибудь, кто может узнать мой голос?
— Будем надеяться.
Премьер-министр окинул взглядом лица сидящих за столом. Несколько человек неуверенно кивнули. Один генерал, служивший когда-то под командой Добкина, добавил:
— По крайней мере очень похож.
— Я вас слушаю, генерал, — сказал премьер-министр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61