— Молодой человек, это в природе религий — вступать в конфликт с рациональными мирскими устремлениями. Разумеется, Моисея Гесса следует похоронить сегодня ночью, и, конечно, вы должны начать строить укрепления. Поэтому мы пойдем на компромисс. Вы прикажете всем работать, невзирая на мои возражения, а я займусь телом Моисея Гесса. На такого рода компромиссы Израиль идет с 1948 года.
— И эти компромиссы чертовски глупы. Чудовищное лицемерие. Ну что ж, пусть будет по-вашему.
Хоснер сделал шаг, собираясь войти в хижину.
Раввин Левин придержал Хоснера за рукав:
— Выживание часто есть смесь глупости, лицемерия и компромисса.
— У меня нет для этого времени.
— Подождите. Вы англофил, Хоснер. Вы когда-нибудь задумывались, почему англичане прекращают сражение на перерыв для чаепития в четыре часа дня? Или почему они переодеваются для чая, находясь в тропиках?
— Таков их стиль.
— И это хорошо для моральных устоев. Хорошо для морального состояния, — повторил раввин и похлопал Хоснера по груди. — Мы не хотим, чтобы люди обезумели только из-за того, что оказались на вершине холма в окружении враждебных арабов. Поэтому мы делаем привычные вещи привычным образом. Проводим субботние службы. Не совершаем погребения в субботу. Не работаем в субботу. И не станем есть ящериц или что-то в этом роде, потому что ящерицы не кошерные, Яков Хоснер. — Он снова хлопнул Хоснера по груди, на этот раз сильнее. — И не станем нарушать и остальные религиозные законы. — Он смахнул пыль с рубашки Хоснера. — Спросите генерала Добкина, почему солдаты на войне должны бриться каждый день. Моральные устои, Яков Хоснер. Формальность. Стиль. Цивилизация. Так можно управлять этой группой. Заставить мужчин бриться, а женщин причесываться и красить губы. Начинается с этого. Я был капелланом в армии и знаю, что говорю.
Хоснер невольно улыбнулся:
— Интересная теория. Но я спросил вас, сможем ли мы пренебречь запретами.
Раввин Левин понизил голос:
— Я буду произносить громкие слова и бурно отстаивать закон, а вы будете произносить громкие слова и бурно отстаивать военную целесообразность. Люди примут чью-то сторону. Споры внутри группы не всегда плохи. Когда люди спорят о мелочах, это заставляет их забыть, в каком безнадежном положении они оказались. Поэтому мы с вами будем спорить из-за пустяков, но частным образом придем к компромиссу. Как сейчас. Я присутствую на этом совещании в субботу. Я разумный парень. Видите?
Он вошел в хижину.
Хоснер стоял, глядя на то место, где только что находился раввин. Он не мог проследить ход его логической мысли, которая представляла собой смесь макиавеллиевского, византийского мышления и изворотливого практицизма простого еврея. У Якова возникло подозрение, что сам раввин не вполне понимал, что тут наговорил. Но и то, что сказал, внушало надежду.
Хоснер направился к входу в хижину.
* * *
Человек пятнадцать стояли, тихо разговаривая между собой. Все замолчали и повернулись к Хоснеру. Он остановился на пороге в свете голубоватого лунного света, который просачивался сквозь пальмовые ветки, служившие ветхой кровлей. Ариэль Вейцман, министр иностранных дел, пересек комнатушку, чтобы пожать ему руку:
— Вы сделали большое дело, мистер Хоснер.
Хоснер позволил сделать этот показушный жест.
— Вы имеете в виду то, что я позволил разместить бомбы на борту моего самолета, господин министр?
Министр иностранных дел пристально посмотрел на него.
— Яков, — тихо произнес он, — хватит об этом. — И, повернувшись к остальным, призвал: — Начнем. Мы здесь для того, чтобы определить наши цели и оценить наши шансы достичь этих целей.
Хоснер поставил сумку и окинул взором все помещение, пока министр продолжал свою дипломатическую речь.
* * *
Каплан лежал на животе у стены, прикрытый от поясницы и ниже голубым одеялом компании «Эль-Аль». Рядом лежали его окровавленные брюки. За ним присматривали две стюардессы, Бет Абрамс и Рахиль Баум. Хоснер порадовался, что стюарды и стюардессы «Эль-Аль» обучались оказанию медицинской помощи.
Десять официальных представителей миссии по мирному урегулированию тоже находились здесь, включая обоих арабов, Абделя Джабари и Ибрагима Арифа. Рядом с проломом в стене стояла Мириам Бернштейн. Хоснер подумал, как хорошо она выглядит в лунном свете, и поймал себя на том, что не сводит с нее глаз.
Пленник-араб сидел в углу. Запястья рук ему привязали к лодыжкам. Лицо покрывала корка запекшейся крови от раны, которую нанес кирпичом Хоснер. Гимнастерка запачкана кровью от раны на плече. Кто-то расстегнул ему гимнастерку и наложил повязку на плечо. Раненый, казалось, то ли спал, то ли находился под действием лекарств.
Хоснер слушал. Привычная процедура. Обычное заседание кнессета. Аргументы, пункты повестки дня и призывы голосовать. Они не могли даже решить, зачем они здесь находятся, почему решили сражаться или что предпринять дальше. И это в то время как пятеро его людей с несколькими добровольцами контролируют немыслимо длинную линию обороны. Израиль в миниатюре: демократия в действии или бездействии. Черчилль был прав, размышлял он. Демократия — худшая из форм правления, только остальные еще хуже.
Хоснер видел, что Добкин тоже выходит из себя, но опыт научил его уступать политикам. У него же такого опыта не было, и в любом случае он не собирался участвовать в прениях. Хоснер прервал чье-то выступление:
— Кто-нибудь допросил пленного?
Все замолчали. Почему этот человек говорит вне очереди? Член кнессета Хаим Тамир глянул на пленника, который теперь явно спал.
— Мы пытались. Он не хочет говорить. И кроме того, он тяжело ранен.
Хоснер кивнул. Потом спокойно подошел к спящему арабу и пнул его по ноге. Раздалось несколько удивленных возгласов, в том числе и со стороны араба. Хоснер обернулся.
— Видите ли, дамы и господа, самый важный здесь — вот этот молодой человек. То, что он скажет нам о боеспособности противника, определит нашу судьбу. Я рисковал жизнью, чтобы притащить его сюда, а вы говорите только друг с другом.
Хоснер видел, как на лицах Берга и Добкина отразилось и облегчение, и беспокойство. Никто не произнес ни слова. Он продолжал:
— И если у этого молодого человека припасены для нас плохие новости, о них не стоит знать каждому. Поэтому прошу удалиться всех, кроме министра, генерала и мистера Берга.
Раздался взрыв возмущения и негодования.
Министр иностранных дел призвал к тишине и вопросительно взглянул на генерала Добкина.
Добкин кивнул:
— Это действительно абсолютно необходимо. Мы должны допросить пленного независимо от того, в каком состоянии он находится. И сделать это нужно без промедления.
Вид у министра был чрезвычайно удивленный:
— Почему же вы раньше не сказали об этом, генерал?
— Пленный ранен, и стюардессы сделали ему обезболивающие уколы, а потом вы созвали это совещание...
Хоснер обратился к Бергу:
— Ты возьмешься за это?
Берг кивнул:
— Это мое ремесло. — Он зажег трубку.
Пленный араб понял, что говорят о нем, и глаза у него беспокойно забегали.
— Мы продолжим наше совещание в каком-нибудь другом месте и оставим вас наедине с пленным, мистер Берг, — согласился министр.
Берг кивнул.
Собрание начало покидать хижину вслед за министром. У многих был сердитый и воинственный вид. Похоже, вмешательство Хоснера понравилось не всем.
Мириам Бернштейн остановилась перед Яковом Хоснером и подняла на него глаза. Он отвернулся, но Мириам удивила и саму себя, и Хоснера, взяв его за руку и повернув к себе:
— Что, черт побери, ты о себе воображаешь?
— Ты прекрасно знаешь, кто я такой и что собой представляю.
Она попыталась обуздать свой гнев:
— Цели, мистер Хоснер, не оправдывают средств.
— Сегодня оправдывают.
Она заговорила медленно и четко:
— Послушай, если мы выберемся отсюда живыми, я хочу, чтобы наш гуманизм и самоуважение остались при нас. За очень короткое время ты распустил демократическое собрание и получил разрешение пытать раненого человека.
— Я лишь удивлен, что это заняло у меня так много времени. — Он закурил сигарету. — Послушай, Мириам, первый раунд остался за нами, бравыми парнями. И вероятно, мы будем выигрывать теперь каждый раунд. Поэтому вы просто усвойте, что вы здесь лишние, если вы не солдаты. Я собираюсь выправить чертову ситуацию, даже если мне придется превратить холм в концентрационный лагерь.
Мириам дала ему пощечину. Сигарета отлетела в сторону. Те, кто еще не вышел из хижины, притворились, что ничего не слышали. Наступила тишина.
Хоснер откашлялся:
— Мистеру Бергу нужно заниматься делом, а вы его задерживаете, миссис Бернштейн. Пожалуйста, уходите.
Она вышла.
Хоснер повернулся к Добкину:
— Пойдем осмотрим линию обороны и определимся с нашими позициями. — Он пересек комнату. — Исаак, как только у тебя будет что-то конкретное, пошли к нам кого-нибудь. — Он показал на свою сумку, брошенную на землю. — Здесь досье и психологический портрет Риша. Не упускай из виду.
Берг бросил взгляд на сумку, потом глянул на Хоснера:
— Господи. Да как же ты?..
— Просто случайно в голову пришло. Ничего больше.
Он опустился на колени рядом с Капланом. Тот был сонным, вероятно, из-за действия лекарств, и, похоже, даже не проснулся во время шумной перепалки.
— Все будет нормально, Моше. Хочешь, мы тебя перенесем? Каплан покачал головой.
— Я уже видел это раньше, — слабым голосом произнес он. — Иди проверь укрепления. Обеспечь хорошую оборону.
— На какую еще оборону мы можем здесь рассчитывать, Моше?
— Ни на какую другую.
* * *
Едва Хоснер и Добкин отошли на несколько шагов, как донесшийся из хижины крик пронзил тихую ночь. Если первый выстрел Брина мобилизовал их на борьбу, подумал Хоснер, то пытки, примененные к арабу, означают неизбежный отказ от капитуляции. На лучшее обращение они и сами теперь не могут надеяться. Пути назад нет.
Они шли по той стороне холма, что была обращена к реке. Примерно через каждые пятьдесят метров мужчины и женщины стояли или сидели парами или поодиночке и смотрели на Евфрат.
Как отметил Хоснер, почти все они относились к младшему вспомогательному персоналу. Секретари и переводчики. Молодые парни и женщины, как в любой важной дипломатической миссии. Они надеялись попасть в Нью-Йорк. Некоторым, может быть, еще удастся.
Хоснер сказал Добкину, что следовало предусмотреть и дежурство десяти делегатов вместе с остальными.
— Тогда у них осталось бы меньше времени для совещаний, — добавил он.
Добкин улыбнулся.
Макклюра и Ричардсона они нашли сидящими на песчаном взгорке. Хоснер подошел к американцам:
— Не повезло вам обоим.
Макклюр медленно поднял на него глаза:
— Да. Я мог бы провести отпуск с женой и родственниками. Так что это не худший вариант.
Ричардсон встал:
— Какая складывается ситуация?
— Неважная, — ответил Хоснер. Он коротко ввел их в курс дела, потом спросил: — Не хотите ли вы оба уйти под белым флагом? Вы в форме американского военнослужащего, полковник. И у вас, мистер Макклюр, есть удостоверение служащего американского государственного департамента. Я уверен, ничего плохого они вам не сделают. Сейчас палестинцы стараются не конфликтовать с вашим правительством.
Макклюр покачал головой:
— Забавное совпадение. Брата моего деда убили при Аламо. Мне всегда было интересно, что он пережил во время осады. Вы понимаете? Отвергать предложения о сдаче. Видеть, как мексиканцы лезут на стены. Та еще, должно быть, заварушка.
Добкин достаточно хорошо знал английский, чтобы все понять:
— Надо полагать, таков ваш ответ?
Хоснер засмеялся:
— Вы странный человек, мистер Макклюр. Но вольны остаться. Кстати, на этой стороне холма только у вас есть оружие.
— Что-то в этом роде я и предполагал.
— Хорошо, — сказал Хоснер. — Если кто-нибудь завопит на этой стороне, мчитесь туда и сделайте несколько выстрелов, пока я не пришлю автоматчиков с восточного склона.
— Будет сделано.
Хоснер решил, что на Макклюра можно положиться.
— Вообще-то я не думаю, что они попытаются подобраться с этой стороны.
— Вероятно, нет. — Макклюр глянул на небо, потом на Хоснера. — Вам стоит заняться организацией обороны, пока луна не зашла.
— Знаю, — ответил Хоснер. — И спасибо, мистер Макклюр. — Он повернулся к Ричардсону: — И вам тоже, полковник.
— Зовите меня Том, — сказал Ричардсон, к удивлению Хоснера и Добкина переходя на иврит. — Послушайте, я на вашей стороне, но надо попытаться вести переговоры.
Добкин придвинулся к Ричардсону и ответил ему тоже на иврите:
— О чем договариваться? Мы находились в составе мирной делегации, а половина наших людей мертва. О чем вы предлагаете вести переговоры?
Ричардсон не ответил.
Хоснер снова заговорил:
— Мы примем это к сведению, полковник. Спасибо.
Макклюр, казалось, не заметил, что вокруг говорили на языке, которого он не понимает. Хоснер почувствовал, что между двумя американцами нарастает напряжение. Что-то здесь было не так.
12
Хоснер и Добкин продолжили обход. Площадка представляла собой почти безупречный овал или, по словам Добкина, походила размером и формой на ипподром. Это заставило Хоснера согласиться с генералом в том, что она, вероятно, создана искусственно. Вершина насыпи или холма казалась довольно ровной, что являлось еще одним свидетельством наличия какого-то строения под ним. Плоская поверхность вершины была деформирована лишь нанесенными ветром песчаными дюнами и лощинами, вымытыми потоками воды. Встречались места, где над песчаной поверхностью выступал вдруг круглый бугорок. Добкин объяснил, что скорее всего здесь находились сторожевые башни, возвышавшиеся над крепостью. Добкин расставил мужчин и женщин на каждой из них.
Они насчитали тридцать человек, которые как-то сами, без дополнительных указаний нашли подходящие позиции. Большинство из них сделало это интуитивно. Сразу после крушения Добкин распределил по постам лишь нескольких.
Хоснер молча стоял, пока Добкин изучал будущее поле боя, зоны обстрела, возможности скрытного подхода и прочие премудрости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61