Гарет очень надеялся, что Антония не знала, каким бесчестным негодяем был ее первый муж, – но, похоже, что знала, он прочитал это в ее глазах.
– Папа считал, что я должна продолжать свою жизнь. Он сказал, что чем скорее я снова выйду замуж, тем скорее смогу завести ребенка. Как он говорил, мне так легче будет забыть о том, что случилось с Беатрис, и что Уорнем предлагает мне то, что никто другой не сможет предложить. Но, как видите, мне не повезло – я не смогла родить ему ребенка.
Гарет понятия не имел, что можно на это ответить, и осторожно вытащил из ее волос соломинку.
– Антония, я, конечно, не могу считать себя знатоком, но если женщина переживает кризис, разве это не помеха для того, чтобы забеременеть?
– Дело не в этом, – прошептала она и, упершись взглядом в пол, покачала головой: – Дело в том, что я была… недостаточно желанной.
– Недостаточно желанной? – «Неужели женщины слепы?» – изумился Гарет.
– Из-за моих заплаканных глаз и красного носа, сказал папа, – тихо призналась Антония. – Он сказал, что мужчин не привлекают несчастные женщины. И Эрик говорил мне то же самое. Но я старалась делать для Уорнема то, что обязана была делать. Я старалась. Но я не могла думать ни о чем… кроме Беатрис. А потом он умер, и все решили, что я желала ему смерти или того хуже. Но это не так, я не желала ему смерти.
– Антония, – Гарет на секунду прижал ко лбу кончики пальцев, стараясь правильно подобрать слова, – означает ли это, что Уорнем… не был… близок с вами?
– Он пытался, – прошептала она, смущенно подняв узкие плечи, и крепко сжала носовой платок в тугой комок. – Но мы так и не смогли… Я не могла полностью удовлетворить его.
– Антония, – Гарет еще раз крепко сжал ее руку, – почему вы полагаете, что его… неспособность выполнять свои супружеские обязанности каким-то образом связана с вами? Почему он не обсудил это с доктором Осборном? Разве он не беспокоился о своем здоровье?
– Да, ужасно беспокоился, но если он и жаловался доктору, то я об этом ничего не знаю. Но, думаю, доктор Осборн что-то подозревал.
– Подозревал? Почему?
– Иногда он задавал вопросы – разумеется, деликатные. Думаю, он беспокоился обо мне. Он знал, что Уорнем женился на мне с единственной целью, и я чувствовала себя неудачницей.
– Вы вовсе не неудачница, Антония. Уорнем был уже немолодым мужчиной.
– Но Эрик был молодым мужчиной. – Она так туго обмотала платок вокруг пальцев, что Гарет подумал, не нарушится ли у нее кровообращение. – Он сказал, что мужчине нужна жена счастливая и улыбающаяся. А если она не может вызвать у него чувство восхищения, то есть если она строптива и постоянно жалуется, у него пропадает желание заниматься с ней…
– А-а, – Гарет потянулся, чтобы раскрутить носовой платок, – таково было его объяснение?
Повернув голову, Антония недоуменно посмотрела на него. Гарет не взглянул на нее, а, расстелив на колене носовой платок, принялся аккуратно складывать его.
– Антония, – наконец заговорил он, – ваш муж был обманщиком. Можете назвать меня свиньей, но я бы хотел уложить вас в постель, даже если бы вы все время плакали, кричали или колотили меня. И поверьте: на самом деле не имело бы никакого значения, что ваш нос красный.
– Я… не понимаю.
– Как по-вашему, зачем я сегодня приехал сюда, Антония? – спросил Гарет, пожав плечами. – Я скорее дал бы вырвать себе зуб, чем вернулся бы в Ноулвуд-Мэнор. Ведь именно здесь моя жизнь пошла ко всем чертям. Но если вы будете оставаться на расстоянии вытянутой руки… если я не выселю вас из Селсдона… – Он покачал головой и, смущенно кашлянув, продолжил: – Антония, вы еще встретите кого-нибудь и полюбите именно того, кто предназначен вам судьбой, кого примет ваша семья, человека благородного и с верным сердцем. – Антония хотела что-то сказать, но Гарет повернулся и приложил палец к ее губам. – Послушайте меня, Антония. Вы желанны, вы прекрасны, и вам всего двадцать шесть лет. У вас впереди еще много лет для того, чтобы найти достойного мужчину и снова иметь детей, но у вас есть полное право оплакивать дочь, которую вы потеряли. И вы будете оплакивать ее всю оставшуюся жизнь – конечно, не каждую минуту, но по минуте каждый день или больше. И пока не найдется человек, который примет это, не выходите замуж.
– Я вообще не желаю больше замужества, – твердо объявила Антония. – Я решила, что, когда Уорнем умрет, я буду вести самостоятельную жизнь. Я понимаю, что теперь я не та, что была прежде, но я хочу иметь собственный дом и право распоряжаться собой. Не хочу, чтобы кто-то указывал мне, что я должна делать, а чего не должна, и испытывать только определенные чувства. Я хочу плакать, когда мне захочется поплакать. А если я буду лишена… всего этого, то я умру. Я знаю, я умру, потому что вряд ли мои желания когда-нибудь осуществятся. – Очевидно, Антония много размышляла над своей независимостью.
Ее решимость поразила Гарета. Он вернул Антонии носовой платок, накрыл своей рукой ее руки и долго молчал.
– Пора идти, – в конце концов сказал он. – Давайте возвращаться в Селсдон. На следующей неделе я отправлю Уотсона в Лондон, чтобы он нанял большую бригаду строителей.
– Да, нужно возвращаться. – Встав с сиденья под окном, они вышли в коридор. – Сегодня понедельник, да? За обедом будет много гостей.
Проклятие! Гарет совершенно забыл, что сегодня вечером на обед пожалуют сэр Перси со товарищи. Конечно, это приятная традиция, но сегодня Гарет не был расположен соблюдать ее.
Выйдя из спальни его бабушки, Антония остановилась и повернулась лицом к Гарету.
– У меня нос красный? – задала она неожиданный вопрос. – Я выгляжу страшилищем?
– Ваш нос очаровательно розовый. – Гарет постарался улыбнуться. – И вы никогда не можете выглядеть страшилищем.
– Вы действительно находите меня желанной? – Она посмотрела Гарету прямо в глаза, и его улыбка погасла.
– Антония, желанны многие женщины, но вы гораздо больше, чем просто желанны.
– Я хочу… – Она продолжала смотреть на него огромными лучистыми глазами. – Я хочу, Гейбриел, чтобы вы еще раз показали мне, что умеете.
– То есть? – Гарет пристально посмотрел на нее.
– Вы сказали, – Антония в конце концов отвела, взгляд, – что у нас вспыхнула страсть, что мы лишились рассудка, что между нами возникло что-то обжигающее. Я хочу снова это почувствовать – хотя бы на мгновение. Поцелуйте меня. Поцелуйте меня так, как целовали в тот день в гостиной.
– Это было бы неразумно, дорогая, – спокойно сказал Гарет и отступил назад. – Когда я смотрю на вас, мне хочется… впрочем, не важно. Сейчас вы не управляете своими эмоциями, и я не хотел бы воспользоваться полученным преимуществом.
– Не поступайте так. – Склонив голову набок, Антония всматривалась в Гарета. – Пожалуйста, не обращайтесь со мной так… покровительственно. Не делайте из меня какую-то хрупкую, лишенную разума вещь. Я сильная – гораздо сильнее, чем кажется, Гейбриел. Не нужно меня недооценивать.
– Дело не в этом, Антония. – Сделав шаг вперед, Гарет положил руку ей на плечо.
– Думаю, в этом. – Она придвинулась ближе. – Вы сказали, что находите меня привлекательной. Я… прошу вас это доказать.
– Антония, я не подходящий для вас мужчина, – тихо возразил он. – И вы это понимаете.
– Да, понимаю.
– Тогда… не настаивайте. Я не джентльмен и не смогу сказать «нет». И вы прекрасно знаете, что я буду чувствовать, когда вы добьетесь своего, ведь я не ограничусь одними поцелуями.
Но Антония подошла еще ближе и положила руку ему на грудь.
– Ну докажи же мне. – Ее губы едва не коснулись подбородка Гарета. – Я помню, что ты заставил меня почувствовать в ту ночь. Не знаю… почему я солгала тебе. Я помню все, что произошло, – почти все, и мне немного стыдно. Но я не могу перестать думать об этом.
– Антония, вы были одинокой и напуганной. Я просто дал то, что вам тогда было необходимо. Это я умею, но, кроме этого, я ничего не могу вам дать.
– А я и не прошу ничего большего. Гейбриел, ты знаешь, что значит испытать нечто подобное – необузданное и неподдельное, – когда все чувства – это просто бурный, неуправляемый всплеск эмоций? Когда мгновенно исчезает все и остается лишь одно желание? Для меня это несказанное облегчение. Это похоже на спасение – нет, не моей души, а меня всей, целиком.
Гарет абсолютно забыл о том, что едва знал эту женщину, что всего несколько дней назад считал ее высокомерной и холодной, а возможно, даже убийцей. Обняв Антонию за талию, он полностью прижал ее к себе и зарылся лицом в ее волосы.
– О, Антония, это будет катастрофической ошибкой.
– Я слышу, как бьется твое сердце, – шепнула она, прижавшись щекой к лацкану его куртки. – Так громко, так решительно. Нет, это не ошибка. Это… В общем, что есть, то есть. Есть два человека, Гейбриел. Два одиноких человека. Это наша тайна. Наш грех. Никто никогда не узнает, что мы здесь делали. – Она его убедила, Антония почувствовала это. Быть может, в отношении этого мужчины женская интуиция ее не обманет.
– Хорошо, только один раз, – горячо прошептал Гейбриел и, наклонив голову, поцеловал ее в лоб. – Только один раз, Антония, а потом… все должно быть кончено.
– Да, Гейбриел, – шепнула она в ответ, потому что в этот момент могла бы продать душу дьяволу за то, чтобы снова почувствовать его прикосновение, – клянусь.
Но когда его губы решительно и требовательно коснулись ее рта, Антония на мгновение усомнилась в себе, но эта неуверенность сразу же утонула в потоке ощущений, вызванных поцелуем, от которого у Антонии остановилось дыхание и колени подогнулись. Гейбриел крепко обнял ее, одна его большая теплая ладонь легла Антонии сзади на талию и стала нетерпеливо освобождать блузку из-под пояса. Добравшись до ее нежной кожи, Гейбриел принялся ласкать ее, не прерывая поцелуя, и Антонии казалось, что его прикосновения обжигают ее. Она совершенно не помнила, как они оказались в залитой солнцем спальне, но помнила, что, когда Гейбриел подвел ее к кровати, она ощутила бедрами деревянную спинку и у нее остались смутные воспоминания о том, что она изо всех сил вцепилась в его куртку и шейный платок. Расстегнув ей жакет, Гейбриел, уже хрипло дыша, снял его; Антония услышала, как ее одежда скользнула на пол, и, нащупав пальцами пуговицы его куртки, расстегнула их. Губы Гейбриела двинулись вниз по ее скуле и шее, и он нежно провел кончиком языка по ее горлу.
– Ох! – вздрогнув, тихо вскрикнула Антония.
Она жаждала этого, она хотела Гейбриела, ей был необходимо отдаться эмоциям, которые были не горем и не сожалением, а настоящим торжеством жизни. Не в силах больше ждать ни секунды, Антония сбросила с него куртку, вытащила подол рубашки, просунула пальцы под ремень его брюк и, ощутив, как его мужское достоинство крепко уперлось ей в живот, скользнула пальцами еще глубже. Однако, когда она дотронулась до бархатного кончика его пениса, Гейбриел застыл.
– Не торопись, Антония. – Он слегка отодвинул ее от себя. – Все должно быть совсем не так.
– А как?
– Иди сюда. – Сев на край кровати в болтающейся вокруг талии рубашке, Гейбриел повернул Антонию и притянул ближе, так что она оказалась у него между бедрами. – Позволь мне раздеть тебя не спеша – я не хочу просто задрать тебе юбки – и разреши полюбоваться твоей истинно английской красотой.
Внезапно Антонию охватил страх. Было очень просто броситься друг к другу в порыве безумия, но делать это медленно, осознанно… О, это намного труднее.
– Я не могу ждать, – взмолилась она, чувствуя, как его руки продолжают возиться с пуговицами ее блузки.
– Ты должна, – твердо возразил Гейбриел. – Я не хочу снова овладеть тобой как какой-то… в общем, как в прошлый раз. Мы будем все делать медленно. На этот раз мы будем делать все по-моему.
Антония кивнула и зажмурилась.
– Стой! – Она снова открыла глаза, когда его теплые искусные пальцы добрались до ее кожи. – Ты должен снять с себя рубашку. Прошу тебя.
– Ты можешь снять с меня все – кроме, возможно, этих сапог, которые, как я подозреваю, без борьбы не сдадутся. – По-мальчишески улыбнувшись, Гейбриел взглянул вверх, на Антонию.
– Твои сапоги не помеха тому, чего я хочу. – Она с трудом улыбнулась в ответ. – Они могут остаться. Снять нужно рубашку.
– Как прикажете, ваша светлость. – Он в мгновение ока стянул рубашку через голову.
– О-о! – Антония не могла отвести от него глаз. – Грандиозно!
У Гейбриела было тело энергичного, физически крепкого мужчины в самом расцвете жизненных сил. Он был худощавым и мускулистым; его грудь, как и руки, украшали упругие мускулы, а кожа теплого медового оттенка была слегка припушена золотыми волосами.
– Знаешь, мы еще пожалеем об этом. – Потянувшись к Антонии, он снова притянул ее к себе и, подняв ей блузку, стал целовать живот. – Но уже слишком поздно, так что будем просто наслаждаться друг другом. Ну-ка давай избавимся от этого.
– Ой! – Антония с изумлением взглянула вниз, на пол, куда, скользнув по ее ногам, упала юбка.
– От всего этого, – пробурчал Гейбриел. – От всего, Антония. На этот раз я хочу видеть тебя. – Он взглянул на нее глазами, в которых золотом искрилось послеполуденное солнце.
Солнце опускалось. Снаружи слабый ветерок шевелил ветки, и они, шелестя листьями, стучали по окнам; где-то в отдалении мычала корова. Но для Антонии в этот момент на свете не существовало ничего, кроме этой пыльной комнаты. Она видела только Гейбриела, с его требовательными глазами и худощавым волевым лицом. Антония этого хотела, мечтала об этом, и то, о чем говорил Гейбриел, было вполне естественным. Без лишних слов она, потянувшись вверх, принялась вытаскивать из волос шпильки.
Он не отрываясь наблюдал за ней, и в его глазах все сильнее разгоралось восхищение. Вытащив все шпильки, Антония слегка дрожащими руками сняла оставшуюся одежду и бросила на пол.
Антония чувствовала себя смущенной и немного неуверенной, но огонь в глазах Гейбриела успокоил ее.
– Боже мой, – задыхаясь, прошептал Гейбриел. – Ты имеешь хотя бы какое-то представление о том, насколько ты прекрасна, дорогая?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43