Так что моя власть, в конечном счете, не оспаривалась ни одной из них.
Но все же создавалось впечатление, что за следующую позицию в нашей семейной иерархии шли какие-то постоянные споры. Может быть, все объяснялось тем, что моя жена до безумия любила ее и кошка почти не слезала с рук своей хозяйки. Этому новому члену нашей семьи даже ничего не нужно было просить для себя – все, как по мановению какой-то волшебной палочки, появлялось перед ней еще до того, как ею осознавалась потребность. Отсюда вовсе не исключено, что кошке просто обязана была прийти в голову мысль о том, что она – это некое маленькое домашнее божество, безропотно служить которому должна даже сама хозяйка дома.
Впрочем, если подобная мысль иногда и посещала ее, то все же верховным началом нашего тесного семейного мира несомненно оставался я, самый сильный, самый страшный и уже одним только этим – самый красивый из всех живущих здесь, рядом с нею. В искреннем, иногда даже подчеркиваемом уважении ко мне явственно различалось, что в глазах кошки я был даже не вожаком нашей тесной семейной стаи, но – чуть ли не харизматическим, то есть наделенным откуда-то свыше дарованной благодатью – ее вождем. Это не подлежащее обсуждению обстоятельство решительно выводило мой авторитет за пределы круга всех возможных притязаний кошки. Но как это маленькое существо, которому было всего несколько месяцев от роду, видя, что может вытворять с покладистым хозяином дома его умная жена, сумело разобраться в действительной иерархии его обитателей?
Тут есть над чем задуматься.
Самый простой ответ на этот сложный вопрос состоит в том, что кроме явных или, как говорится, бросающихся в глаза признаков авторитета существуют еще и такие тонкие проявления нашей натуры, которые могут регистрироваться лишь приборами, чувствительность которых на порядок выше обычных человеческих рецепторов (говоря простым языком, специфических «приемников», с помощью которых мы воспринимаем все идущие к нам извне сигналы).
Понятно, что в конечном счете все изменения эмоционально-волевого настроя, все движения нашей мысли обязаны сопровождаться не только доступным стороннему наблюдению движением исполнительных органов нашего тела. То есть не только особым сверканием глаз, подчеркнутым изменением тональности и тембра голоса, амплитуды и траектории сопровождающих все произносимые нами слова жестов, но и активностью каких-то глубинных, скрытых далеко под поверхностным кожным покровом, тканей нашего организма.
Строго говоря, во всем этом принимает участие именно весь организм, а не только отдельные составляющие его органы или даже целые их системы. Но ведь весь – это значит каждая (из всех составляющих его миллиардов и миллиардов) отдельная клетка; безучастной ни к самым тонким переживаниям нашей души, ни ко всем извивам нашей мысли не может остаться вообще ни одна из них.
Между тем (физика утверждает, что любое работающее тело обязано что-то излучать) активность любого живого материального существа всегда сопровождается каким-то энергетическим выбросом в окружающую среду; и структура этого выброса не может быть безразличной к содержанию того, что в настоящий момент творится в глубине его психики. А значит, и все излучаемое человеком как-то связано с движением его души. В каждое данное мгновение жизни состав всех истечений, начальный импульс которым сообщается именно этой непостижной субстанцией, обязан определяться тем, что, собственно, и формирует сиюминутную ее заботу. И если каждая клетка нашего тела принимает деятельное участие в подобной работе, такое излучение в свою очередь должно исходить из каждого элемента, полная сумма которых и образует весь наш организм. Отсюда и общее энергетическое поле, по всем физическим законам обязанное окружать любое живое существо, в конечном счете должно складываться из полной суммы всех этих разнохарактерных излучений.
На старых иконах было принято изображать святые лики в окружении некоего таинственного сияния – золотого нимба; впрочем, не только на иконах – сквозь кракелюры старинных полотен оно проступает над головой каждого, кто отмечен какой-то высшей благодатью.
В христианской иконографии нимбы встречаются уже в IV веке. Первоначально они – а именно, мандорла (от итальянского mandorla – миндаль, миндалевидная форма), полностью заключающая в себе фигуру, – появляются в сценах Вознесения Христа. Изображение Христа в мандорле особенно свойственно иконографии Преображения Господня и Второго Пришествия; мандорла передает здесь сияние славы Господней. Это же значение прославления она имеет и в иконографии Успения Божией Матери. Начиная с V века с малым нимбом начинают изображаться также мученики и другие святые.
Впрочем, если быть точным, изобразительные формы нимбов восходят ко временам, задолго предшествовавшим христианскому искусству. Еще в античных изображениях нимб мог присваиваться языческим божествам, полубогам и даже героям в качестве атрибута их божественности. Такие изображения соответствовали древним представлениям о том, что тело богов состоит из легкой светящейся субстанции, причем эта субстанция, когда боги являлись в человеческом облике, давала себя знать как сияющее облако. В античных изображениях встречается и круглый нимб над головой изображаемого, и мандорла.
Словом, за сиянием, исходящим от отмеченного святостью человека, стоит не только дань неким церковным канонам, но и явственно увиденная взором художника физическая реальность. Сегодня мы называем это свечение аурой, еще чаще – биополем. Как кажется, это и есть видимая (то есть превышающая какие-то среднестатистические «стандартные» пределы) часть полной суммы тех излучений, которые сопровождают все, включая и самые тонкие, отправления нашей жизни. Просто у обычных людей его интенсивность, как правило, недостаточна, чтобы стать заметной «невооруженному» глазу.
Однако оказалось, что существует реальная возможность с помощью тонко организованного эксперимента и особым образом настроенных физических приборов увидеть и даже запечатлеть на обычной фотографии все переливы многоцветной ауры даже обычных ничем не примечательных людей.
Открытие было сделано у нас, в Советском Союзе, еще в 1939 году супругами Семеном и Валентиной Кирлиан. Как-то однажды фотопленка запечатлела руку, случайно оказавшуюся в поле электрического тока между двумя электродами. После проявления на ней проступило светящееся изображение, окруженное явственно различимым ореолом разноцветного излучения. Опыты повторялись и повторялись, и со временем было установлено, что без исключения все живые объекты, помещенные в электрическое поле, испускают специфическое радужное свечение. Что же касается ауры, окружающей человека, то обнаружилось, что в зависимости от сиюминутных переживаний, испытываемых нами эмоций, обдумываемых намерений характер этого свечения способен резко изменяться.
Были проведены эксперименты и с растениями. В высокочастотную установку, где с одной стороны располагается объект излучения, а с другой – металлический электрод с фотопленкой в виде экрана, поместили лист одного из них. На экране отразился его светящийся контур. Затем опыт усложнили, обрезав верхнюю часть листа, но через некоторое время на экране вновь возник полный контур, соответствующий неповрежденному листу. Это явление назвали феноменом «Призрачного видения». (Здесь сразу всплывает из памяти печально известный и всем хирургам, и всем перенесшим операцию загадочный феномен так называемых фантомных болей, то есть болей, ощущаемых человеком в недавно ампутированных у него конечностях.)
Словом, в ходе длительных исследований было окончательно установлено, что все живые организмы, в том числе и растения, всегда создают вокруг себя сложную картину физических полей, регистрируемых в оптическом и радио-диапазонах, а также всякого рода излучений – инфракрасных, ультрафиолетовых, электрических, магнитных, акустических (а может быть и каких-то других, еще неизвестных нам)… Общим названием этого эффекта и стало понятие биополя. Коконом этого биополя окутан каждый из нас.
Кстати, эта история имела продолжение в лаборатории профессора Клива Бакстера. Почти через тридцать лет после открытий четы Кирлиан, в 1965 году, исследователь занимался усовершенствованием своего детища – одного из вариантов «детектора лжи», или полиграфа. В работе над ним Бакстеру как-то пришло в голову подсоединить датчики полиграфа к листку домашнего растения филодендрона. Вслед за этим ученый опустил один из листочков цветка в чашку с горячим кофе. Поначалу не было никакой ответной реакции. «А если испробовать огонь?» – подумал он, доставая зажигалку. И в тот же самый момент самописец прибора начал фиксировать некий бурный всплеск: кривая на ленте самописца резко устремилась вверх. Создавалось впечатление, что растение каким-то чудесным образом прочло мысли человека.
Разнообразные эксперименты следовали один за другим, в их числе был и такой. Автоматически действующий механизм в моменты, выбранные датчиком случайных чисел (чтобы полностью исключить всякую возможность их предугадания), опрокидывал чашку с живой креветкой в кипяток. Рядом с нею стоял все тот же филодендрон с наклеенными на листья датчиками. Самописец всякий раз при опрокидывании чашки фиксировал эмоциональный взрыв: цветок явно «сочувствовал» гибнущей креветке. Но Бакстер не успокоился и на этом. Им было смоделировано некое условное «преступление». В комнату, где находились два цветка, по очереди заходило шесть человек. Седьмым был сам экспериментатор. Войдя, он увидел, что один из филодендронов сломан. Кто это сделал? Бакстер попросил участников эксперимента снова по одному пройти через комнату. В тот момент, когда в помещение зашел человек, сломавший цветок, датчики зафиксировали уже знакомый эмоциональный всплеск: филодендрон опознал «убийцу» своего собрата!
Все эти опыты поначалу произвели взрыв энтузиазма в научном мире. Однако через какое-то время стало считаться чуть ли не дурным тоном упоминать о них, но шли годы, ученые страсти успокаивались, и наконец было установлено, что и растения, и все живые существа вообще все-таки обладают и своим индивидуальным биополем, и пока еще не вполне разгаданной до конца способностью к его восприятию.
В конечном счете, оказалось, что биоэнергетическое поле, формируемое живой плотью, способно мгновенно изменяться под влиянием самых незначительных переживаний. Так, например, «кирлиановские фотографии» фиксируют резкое отличие сияния, сопровождающего состояние покоя, от излучения тревоги, взрывное изменение окружающей человека ауры, когда к нему случайно прикасается существо иного пола, игру энергетических выплесков, когда человеку приходится решать какую-то сложную интеллектуальную задачу, и так далее, и так далее… Интенсивность, цвет, общая конфигурация, структура отдельных «протуберанцев» этого поля меняются ежесекундно в зависимости от ежесекундной же смены настроений, получаемой информации, работающей мысли. Но, конечно же, есть и нечто постоянное, – что, собственно, и характеризует индивидуальность каждого из нас, формирует своеобразный «паспорт» любого индивида.
Вот только, увы, человек способен увидеть все это лишь с помощью специальных физических приборов, обладающих к тому же и высоким разрешением. Но ведь человек – еще не вся живая природа, и, как кажется, многим другим ее представителям вполне доступен тот слой физической реальности, о котором говорят показания приборов; все биологические виды устроены по-разному, и в чем-то органы чувств одних организмов на целые порядки, как сказал бы математик, превосходят воспринимающую способность других. И здесь вполне закономерен вопрос: если что-то подобное способно различать простое растение, то почему это не может видеть более развитое и сложно устроенное существо?
Таким образом, напрашивается мысль о том, что, может быть, та особая чувствительность человека, то, что мы называем «звериным чутьем», что, например, помогло обложенному Глебом Жегловым Фоксу, вопреки всем маскировочным мерам, почуять засаду и уйти из переполненного оперативниками ресторана, связана с восприятием именно этого таинственного энергетического поля, окружающего каждого из нас.
Словом, есть основания предположить, что в тканях нашего тела существуют какие-то особые рецепторы, приемники, которые способны воспринимать и это излучение. Тот факт, что мы не видим его, мало о чем говорит. Во-первых, наш глаз – это еще далеко не идеальный физический прибор. Во-вторых, почему, собственно, мы обязаны верить утверждению о том, что у нас всего пять органов чувств? А каким из этих пяти (пожилые люди меня поймут) мы предвосхищаем изменение погоды? Какими из этих пяти человек распознает интриги, коварство, измену, любовь там, где все это скрывается самым тщательным (и, добавим, умелым) образом?
Наконец, в-третьих, мы обязаны считаться с тем, что в этом мире за все приходится платить. Обретение сознания – это огромный шаг в общей эволюции жизни. Но заметим: эволюционное развитие – это ведь не только одни сплошные обретения, но и почти всегда какие-то утраты. Взойдя на более высокую, нежели растительная, ступеньку, живая материя утеряла способность непосредственно перерабатывать солнечную энергию. Выйдя из океана на сушу, она оказалась не в состоянии извлекать кислород из воды, и теперь, погружаясь в воду, организм оказывается обреченным на удушье… Становясь разумным, живое тело теряет способность к восприятию огромных пластов информации, посылаемой нам всем внешним окружением. Ведь никакое сознание просто не в состоянии справиться с безбрежным морем поступающих отовсюду сигналов, и разумная деятельность – это в первую очередь деятельность, связанная с отсевом, отбраковкой ненужной информации, с тщательной ее сортировкой и фильтрацией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36