Один из мальчиков опрометью побежал предупредить садовников о внезапном притоке навоза, а другой бросился за тачками, необходимыми для его вывоза. Уильям откинулся в кресло и напряг свой слух в попытке услышать леди Сору, ожидая ее похвалы за свое вмешательство. В общем гвалте он не услышал, как она подошла, но легкое прикосновение к его плечу оповестило Уильяма о ее присутствии.
— Возможно, вы больше, чем слепой получеловек, милорд, — с благодарностью прозвучал ее голос прямо над его головой. — Возможно, вы, в конце концов, больше, чем просто предмет мебели.
— Леди Сора?
Она повернула голову в сторону уважительно звучавшего голоса Бартли, прервав свой разговор с Мод.
— Да?
— Милорд спрашивает вас.
— А что, лорд Питер уже дома? — Она поднялась и нахмурилась. — Обед еще не готов.
— Нет, леди Сора. Это лорд Уильям. Он хочет поговорить с вами.
Она встревоженно сжала губы. Не подумал ли он о том, чтобы как-то ответить на ее язвительность этим утром? Сора не забыла звука его пощечины на лице Хоисы, его яростного рева. И все же день был удачным. Хоиса получила именно то задание, которое она предала анафеме. Она склонялась над проделанными в уборной отверстиями и чистила лопатой на самой глубине, беспрерывно издавая стоны. Потом ей было приказано вымыться самой, прежде чем явиться на кухню и заняться там поворачиванием вертелов и чисткой чанов. В доме в ее услугах больше не нуждались.
Запах уборных стал более свежим, пол словно сам собой очистился, а слуги плавно переходили к следующему уроку примерного поведения.
И Уильям. Уильям наконец отреагировал на происходившую вокруг него суету, на реальность, существовавшую вне его собственного сознания.
Она пока еще не чувствовала его, того человека, который стойко держался внутри него. Она никого не могла видеть, не могла видеть ни манер, ни привычек окружавших ее людей. Она только могла слушать их и делать выводы, основываясь на звучании голосов и интонациях. В ее собственном доме и родственники, и слуги отдавали должное ее уму и проницательности, но Уильям редко разговаривал, и Сора словно двигалась во мраке, когда приходилось общаться с ним. Прикосновение к другому человеку было для Соры лучшим способом понять его, но из-за того, что она приняла на себя роль женщины средних лет, она совсем не могла воспользоваться такими способами восприимчивости, как пожатие руки или прикосновение губами к щеке.
— Леди Сора?
Это был голос Бартли, напоминавший ей о ее обязанностях, и Сора поднялась на ноги, чуть дрожавшие в коленях.
— Да, конечно. Он все еще сидит у огня?
Бартли кивнул. Мод пристально взглянула на него, и он в очередной раз осознал, что благородная госпожа не способна его видеть.
— Да, миледи. Он никогда не уходит оттуда.
Сора двинулась к слуге, взяла его за плечо, потом за руку, показала, как вести ее.
— Пожалуйста, проводи меня к нему, — любезно попросила она. — А пока мы будем идти, расскажи мне о себе.
Слуга неуверенно двинулся через комнату.
— Я просто здесь один из холопов, — начал было он, но сразу же замолчал. Ему непривычно было беседовать с женщинами, особенно молодыми, красивыми и на голову выше его.
— Ты женат? — пыталась разговорить его Сора, подстраивая свои шаги под его прихрамывавшую походку.
— О нет, на это никогда не было времени. Надо было гоняться по владениям милорда за всеми этими ворами, браконьерами и прочими подобными людьми.
Так ты солдат?
— Да, лорд выделил мне в собственность лошадь — сначала отец лорда Питера, а потом сам лорд Питер, — и я ездил на ней, до тех пор пока не стал слишком хромым, чтобы ездить зимой. — Голос его стал унылым. — А когда я захромал так, что стал неспособен и к летней езде, меня прогнали.
— Прогнали? — Сора подбадривала его взглядом своих фиалковых глаз, и старик забыл о том, что она слепая.
— Застрял в замке, как какая-то старая лошадь, которую по доброте не хотят убивать. — В словах его была горечь. — Я благодарен. Не многие господа держат своих старых воинов в тепле, когда от них нет пользы. Как ужасно быть старым. Никогда не старейте. Старость — это когда один длинный день просто сменяет другой длинный день, а работы не хватает, чтобы заполнить свободное время.
— Но Бартли! Что бы я делала без тебя все эти прошедшие недели? — Сора притянула его руку поближе к себе и затрясла ее. — Ты был такой опорой, когда помогал мне справляться с упрямыми слугами или ухаживал за лордом Уильямом, высвобождая меня, чтобы я могла руководить уборкой.
— А где бы я был, если бы ты не сидел со мной в моем углу и не рассказывал мне о битвах твоей юности? — Теплый, приятно звучавший голос Уильяма был полон признательности и искренности.
Старый воин задрожал еще сильнее, охваченный старческой немощью и смущением.
— Милостивый господин, я и не знал, что вы слышите меня.
— Это единственное, что поддерживает пока мой рассудок.
Бартли покраснел, его высохшая, как пергамент, кожа стала темной.
— Ну вот, миледи, эта проклятая собака снова у ваших ног. Не споткнитесь о нее. — Он помог Соре сесть в кресло и отступил, когда огромный мастифф улегся у ее ног.
Встав прямо перед Уильямом, Бартли сказал:
— Много воды утекло с тех пор, когда я учил вас ездить на лошади, не падая с нее. Мы делили с вами некоторые вещи, и вот ни вы не можете больше сражаться, ни я…
— Приходи завтра к очагу, — предложил Уильям, — и мы повспоминаем о былом.
Польщенный до глубины души, Бартли побрел прочь хвастаться, что лорд Уильям говорил с ним, совсем как в прежние годы, так же сердечно, как всегда.
Воцарившаяся тишина красноречиво свидетельствовала о молчаливом согласии господина и госпожи.
— Очень любезно с вашей стороны, — одобрительно заметила Сора. — А он действительно учил вас ездить верхом?
— Все приложили к этому руку, — ответил Уильям, вытягивая ноги к огню. — Если ему хочется вспомнить о том, как он учил меня, я не буду лишать его этого.
Сора улыбнулась и провела пальцем по губам, чтобы стереть улыбку. Ей казалось, что улыбка на лице не очень подходит к образу хмурой домоправительницы.
— Вы спрашивали меня, милорд?
— Вы сейчас смеетесь?
Она чуть сильнее потерла пальцем по губам.
— Смеюсь вовсе не над вами. Но вы сделали этого! старика таким счастливым!
Голос Уильяма зазвучал равнодушно.
— Теперь я могу любого осчастливить только тем, что заговорю вежливо.
Улыбка разом исчезла с ее лица.
— Тогда будьте поприветливее, милорд.
— Ну да, — задумчиво произнес он, — а когда вы выражаете недовольство слугами, вы необычайно мягки и учтивы? Когда вас раздражаю я, вы вспыхиваете от ярости.
— Потому что я жду от вас большего!
— Почему?
— Милорд, — промолвила Сора, с трудом сдерживая себя, — вы воин. Как вы поступаете с солдатом, который потерял ногу?
— Нахожу ему иное применение.
— А если он не хочет учиться своему новому ремеслу?
— Тогда пусть нищенствует.
— Это жестокий мир. А что вы скажете о человеке, у которого было все — любящая семья, дом, достаток в еде — и которому вдруг пришлось самому о себе заботиться? Что вы скажете о человеке, который не желает как-то облегчить ношу тяжелых обязанностей, свалившихся на плечи его отца, который забросил своего сына?
— Хватит! — Голос Уильяма, звучавший сначала на уровне ее лица, пророкотал у Соры над головой. В порыве гнева он вскочил на ноги. — Господи, кто вы такая? Святая Женевьева, вернувшая милостью Божьей зрение своей матери? Возможно, слепота представляется вам ерундой, но вы не испытали этого.
— Это настолько большая трагедия, насколько вы ее делаете такой.
— Но все, что есть у меня, связано со зрением. Вы же сами сказали, я воин. Рыцарь! Я должен сражаться, чтобы защитить мой дом, мою семью, моих людей. Теперь я им бесполезен!
— Да, разве? — Сора успокоилась, она снова прочно стояла на ногах. — Разве вы улаживаете их ссоры, вершите суд в случае их проступков? — Уильям не ответил, и на ее лице снова появилась улыбка. — Вы же славитесь как справедливый судья. А обучение своего сына вы передали другим людям? Он же взрослеет и тоскует без вас, жаждет вашей поддержки. Вашему отцу просто необходим человек, с которым можно было бы посидеть, поговорить, посоветоваться. Вашими людьми надо руководить. Без вашей твердой руки они превращаются в стадо заблудившихся и жалобно блеющих овец. Вы пожинаете то, что посеяли, милорд. Ваши владения полны боготворящих вас людей, но все ваши прежние добрые дела скоро забудутся, если вы не сделаете над собой усилие, чтобы не дать умереть вашей славе.
Слушая ее речь, Уильям жалел о том, что он столь безупречен. Та его часть, которая требовала равенства для других, желала этого равенства и для него самого. Ему хотелось опровергнуть слова этой женщины, заявить, что его уход в себя и одиночество оправданы. Потеряв самообладание, он спросил:
— А были ли вы когда-нибудь в отчаянии, когда вам так необходимо было участие других? А те, которые любили вас, боялись прикоснуться к вам в вашей немощи? Как будто прикосновение причинит вам боль? Приходилось ли вам лежать ночью в одиночестве и чувствовать, как стены смыкаются над вашей постелью, ощущать, что ваше собственное тело стало вам темницей?
У Соры навернулись слезы, и горло сжалось от знакомых чувств, но он продолжал:
— Вы скрипите тут, как слишком старая и слишком высохшая изнутри женщина, неспособная понять слабость плоти. Вы никогда не любили мужчину, не держали в руках ребенка. Как вы говорите, так вы, наверно, ни разу и не согрешили.
Ножки его кресла громко стукнули о пол, когда он упал в него, а на Сору нахлынула и сдавила ей сердце неожиданная близость его переживаний. Она пыталась заговорить, но не могла: утешение было не более чем шепотком, осколками рассеянном в ее сознании, сжатым в ее груди.
— Что вы делаете? Молитесь за меня? — Голос Уильяма резко хлестнул ее, потом вдруг задумчиво смягчился. — Молитесь за меня? — Пальцы его нетерпеливо отбили дробь на подлокотнике кресла. — Вы молитесь за меня?
Она продолжала молчать, и он снова бросил ей: — Вы монашка, не правда ли?
— О Боже правый.
— Разумеется. — Он щелкнул пальцами. — Мне надо а было сразу это понять. Это логично. Только монашка могла навести такой порядок в доме.
Сора словно задохнулась при этих словах и принялась похлопывать ладонями по своим вспыхнувшим щекам.
— Ваш отец…
— Поклялся, что сохранит вашу тайну? Ну так что же, мадам, вы явились сюда, чтобы учить меня?
Она вздохнула и улыбнулась. Это проявление живости его ума и веры в собственные умозаключения несколько развлекли ее.
— Я здесь, чтобы учить вас, — признала она. — Я обучаю слепых.
— И у вас есть все основания говорить так, словно вы какая-то святая. Вы ни разу не согрешили, не так ли? Вы никогда не обнимали возлюбленного, никогда не вскармливали ребенка.
— И никогда не буду. — Она прикоснулась к своему бесплодному чреву и почувствовала острую боль человека, который желает большего. — Старая дева без каких-либо надежд на завтрашний день.
Уильям сочувственно прикусил губу. Он хотел ее немного подразнить, но уж никак не собирался бередить открытую рану.
— Разве это был не ваш выбор — уйти в монастырь?
— Если бы у меня был выбор, я выбрала бы мужа и семью.
Пораженный отчаянным криком родственной души, Уильям постарался вложить в свои слова какую только мог теплоту.
— Я не смогу помочь вам с мужем, мадам, но мы теперь ваша семья.
Тронутая его великодушными словами, Сора откликнулась:
— Спасибо, Уильям.
Он улыбнулся.
— Уильям? Вы будете звать меня по имени, только когда вы довольны мной?
— Милорд! — неуверенно поправилась она, смущен ная этой своей оговоркой.
— Мне понравилось. Это напомнило мне о матери.
— О вашей матери? — Она была поражена его слова ми, чувство неудовольствия овладело ею. Ей было девятнадцать, она была самым жалким из живущих на земле созданий, незамужней женщиной — и вдруг его мать?
— Она называла меня «милорд», когда я огорчал ее. Разумеется, слова ее были полны сарказма. Я чувствую, вы с ней похожи.
Сора откашлялась.
— Я позвал вас не просто так. — Он не обратил внимания на проявление ее чувств, отнеся их просто к загадочности женской души. Как бы он ни пытался истолковать ее реакцию, наверно, его вывод был бы все равно ошибочным. — Как вы столь бестактно указали мне, я загнил. Я не принимал ванну с прошлой осени. А пока я так долго учился есть, пища падала мне на одежду и на бороду. Не думаете ли вы…?
Эта женщина действовала быстро и уверенно, угрюмо думал Уильям, выливая воду себе на грудь. Целый отряд служанок отвел его в верхние покои замка и раздел, пока мужчины ставили перед очагом огромную лохань. Снизу наносили ведрами воды и развесили над огнем котлы, чтобы вскипятить ее. Прошло совсем немного времени, а он уже опустил в лохань большой палец ноги, опробывая воду, и, вздохнув, уселся туда. Уильям махнул своей огромной рукой, отпуская всех слуг, и предался теплу, пробиравшемуся к его костям и разгонявшему кровь. Слишком долго он терпел холод: холод вокруг себя и холод внутри.
Теперь в комнате воцарился покой. Дверь была плотно прикрыта, чтобы не проникали сквозняки.
Леди Сора и ее служанка переговаривались над его одежным сундуком, тихий звук их голосов волнами докатывался до него.
— Это похоже на отличный легкий шерстяной наряд. — Да, и он выкрашен в стойкий коричневый цвет, расшит шнуром по низу и на рукавах.
Другие служанки тихо работали под руководством Соры или занимались шитьем. Их приглушенная болтовня напомнила ему о купании весной четыре года назад, и мысленно он увидел покои такими, какими они были тогда.
Они были устроены в стороне от главного зала. Приподнятая на помосте, там возвышалась господская полированного дерева кровать с балдахином, с которого спускались занавеси, защищавшие от холодных зимних ветров. Сундуки с одеждой стояли у противоположной стены, достаточно близко к очагу, чтобы их содержимое оставалось сухим, но не так, чтобы в них могла попасть случайная искра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54