Требовательно и безо всяких слов она гладила его плечи, все еще прикрытые рубахой. Она пробежалась по его рукам сверху вниз, изучила каждый палец, каждый ноготь, каждую линию на ладони, и ее уверенные прикосновения заставили Уильяма рассеять свое внимание. Сосредоточившись на болезненной интенсивности собственных ощущений, он закрыл глаза и предался наслаждениям ароматами сада, которыми она окружила его.
Соре надо было бы улыбнуться, когда она почувствовала, как Уильям размяк под ней, однако, оказалось, прошло столько времени с тех пор, как она улыбалась, что губы ее стали негибкими и потеряли навык к улыбке. Ее охватила ярость, ярость и страстное желание познать Уильяма еще раз. Подняв его руки к своему лицу, Сора потерлась кожей о тыльную сторону ладоней, а по самим ладоням провела губами и попробовала каждый его палец. Ей нужны были подтверждения, однако стон Уильяма подбодрил ее продолжить чувственные упражнения ради него самого. Приподнявшись, она расшнуровала ему рубаху до конца и уперлась руками в его живот. Уильяму это понравилось; он дернулся под ней, и внезапно забытая улыбка осветила все лицо Соры. Если б Уильям посмотрел на нее, то его бы охватило беспокойство, потому что это была не улыбка счастья, а сладостная ухмылка мести.
Она расплачивалась с ним за тревоги, за гнев, за боль зрелости, которую Уильям навязывал ей. Это была минутная месть, но тем не менее — месть. Руки ее перешли к шнуровке на панталонах Уильяма, и медленно, настойчиво потянув за шнур, она развязала узел и растянул шнуровку как можно шире. Пальцы ее скользнули в проем,
а потом выскользнули наружу и принялись вновь ласкать его грудь, в которой тяжело стучало сердце. Я Сора улыбнулась.
— Не могу терпеть, — начал было Уильям и потянулся к ней.
— Можешь.
Она поднялась, и они впервые ощутили на себе прохладу вечера. Должно уже темнеть, сообразила Сора, и времени для того, чтобы доставлять ему наслаждения, нет.
— Дай мне руки, — произнесла она, и он смиренно подчинился. Положив его руки к себе на талию, она суровым голосом, не терпящим возражений, сказала:
— Не убирай их.
Сора дрожала от того напряжения, в которое ей обходилось это замедленное и томительное действо. Она хотела по-разбойничьи терзать его, удовлетворить тот жар, который сжигал ее изнутри, взять его, не думая о том, чтобы приятно было и ему, но осознавая, что его радость беспрепятственно сольется с ее наслаждением. Соре просто хотелось, чтобы Уильям понял, что отказывать ей он может не более, чем она ему. Она его дразнила теперь так же, как когда-то раньше делал это он:
— Вы, милорд Уильям, — тот человек, который изба вит меня от отчаяния. Прямо сейчас. Теперь же.
Он засмеялся и простонал. Кажется, она поймала его руки, когда он оторвался от ее талии, и вернула их на место с показной решимостью.
— Было твое время, Уильям, теперь позволь уж мне. Он снова застонал. Теперь намерения ее были очевидны, но Уильям был человек честный и предоставил Соре действовать по собственному усмотрению.
Сора прикоснулась к его рту приоткрытыми губами, Дыхание их смешалось, и Уильям попытался поймать ее своим языком, однако она не стала участвовать в этом. Отпрянув, она рассмеялась неторопливо и глумливо.
— Ведьма.
Укоризна эта прозвучала не так убедительно, как ему хотелось бы.
Сора оценила страдания Уильяма и ответила медленным движением своего тела по его телу. Привстав, она спустила подвязки и подцепила большими пальцами его кушак. Он выгнулся в ответ на ее невысказанное предложение, и она стащила с него всю одежду.
Сора не знала, что подсказало ей сделать это возможно, чистое любопытство, но она прильнула к Уильяму и попробовала его на вкус. Конвульсии его прекратились; он совершенно перестал дышать, проявлять хоть какие-то признаки жизни или жестами выдавать свое наслаждение. Встревожившись, Сора оторвала от него свой рот:
— С тобой все в порядке, Уильям? Ответом ей был оглушительный вздох.
Никогда Уильяма не пытали таким сладостным образом. Ему хотелось двигаться, кричать, сжимать Сору там, где она находилась, и отбрасывать ее прочь. Он сдерживал дыхание, скрежетал зубами и цеплялся за скамью так, будто камень мог его скинуть с себя, и когда терпеть ему было больше невмоготу, он пробормотал:
— Сора!
С мстительной улыбкой она встала на ноги, подняла юбку и спросила:
— Этого тебе хотелось?
— Черт тебя побери, Сора, приди ко мне, если ты ценишь собственное удовольствие.
Она не стала задавать вопросов, а просто приникла к нему, высоко задрав юбку. Упершись одной ногой в стену и оставив вторую ногу на земле, она безошибочно, подчиняясь инстинкту, нашла его. Соре хотелось ринуться на Уильяма, достичь удовлетворения единственным стремительным порывом до конца, но еще более она желала помучить его. Взяв над собой контроль, Сора ослабила свое положение, пользуясь для ориентации в пространстве вытянутой ногой. В порядке эксперимента она, опускаясь, стала вращать бедрами. Уильям охнул и напряженно выгнулся в ее направлении, и Сора убыстрила возбуждающее движение. О, как ему это понравилось! Она вновь приподнялась, опустилась, вращая бедрами, и поднялась. Руки Уильяма стиснули талию Соры, он бросил ее вниз, приподнял.
Руками и телом Сора противилась Уильяму: недостаточно активно, чтобы нарушить их союз, но вполне достаточно для того, чтобы он пробурчал:
— Ну-ка, прекрати, девчонка.
Разумеется, если бы Уильяму надо было, то он мог бы с ней справиться; он сумел бы без труда одолеть ее в любой момент. Терпение его не знало границ, раз он умудрялся выслушивать проклятия Соры в свой адрес, сохранять взятый ими ритм да еще и подзадоривать ее со все нарастающей энергией.
Сора задыхалась, она оказывала сопротивление; она обнаружила что совершенно невольно из груди ее вырываются легкие вскрики. И когда она поднялась над Уильямом в самый последний раз и внутри ее все разорвалось, пережил это вместе с ней. Он смаковал содрогания, которые приводили Сору на грань безумия, и, когда она кончила, спина его прогнулась над скамейкой; он отбросил ее на самый край собственным мощным извержением.
Сора рухнула на Уильяма, более не обладая упругостью страсти и решимости. Подняв одно из ее запястий, Уильям отпустил его и засмеялся при виде того, как оно упало. Он поднял Сору, устроившись так, чтобы им было теплей и уютней. Она подчинилась воле его рук, размякнув в сладостном томлении, последовавшем за страстью. С проницательностью, которая удивила Сору, он подождал, укромно устраивая ее под своим подбородком, и затем спросил:
— Все еще злишься?
— Да, — ответила она, медленно растягивая слова, что было вызвано исключительно полученным наслаждением. — Но мне не хватает духа, чтобы выразить это.
— Я запомню, что тебя можно подчинить столь приятным способом, — пообещал Уильям.
Стремление к борьбе вновь частично пробудилось в Соре, и она принялась подыматься, однако Уильям заставил ее снова лечь, прижав к себе ее голову рукой. Сора в возмущении проговорила:
— Не очень-то у тебя игривое теперь настроение.
— У меня замечательные способности к восстановлению, — напомнил он.
Сора упрямо отказалась признавать это, и Уильям продолжил:
— Ты была готова к тому, чтобы быть со мной. Что, ты возбуждаешься оттого, что меня дразнишь?
Ее дыхание обдало шею Уильяма.
— Да, конечно. Когда ты получаешь от этого столько наслаждения, от всего моего тела исходит переживаемая мною любовь.
— Любовь? — рассеянно переспросил он, расчесывая волосы Соры пальцами.
— Любовь, которую послушная жена испытывает своему супругу.
— Любовь, которую предписывает церковь.
Он кивнул в том направлении, где находилась голова Соры, как будто понял ее слова.
— Да.
В голосе ее почти что не было уверенности. Сопа ощущала скованность, которая превратила Уильяма под ней в жесткую доску, и ей показалось, что она поняла причину этого.
— Я была бы неблагодарной дурой, если бы не поблагодарила тебя за то, что ты ответил на эту любовь любовью
— И что же дало тебе основание считать, что я ответил любовью на любовь?
Она рассмеялась тихим грудным смехом.
— Ты добр ко мне. Ты терпеливо сносишь мое невежество. Ты никогда не напоминаешь мне, что я тебе в тягость, и не бьешь меня, когда я заслуживаю того.
— Господи Боже мой! И у тебя это называется любовью?
Уильям поднялся, согнав Сору с ее гнездышка у себя на груди. Ошеломленная его внезапной гневной суровостью, Сора попыталась вырваться и слезть с колен Уильяма, но он не отпускал ее.
Прижав ее грудью к своей груди, он прорычал:
— Дура ты, если считаешь это любовью! Неужели ты столь недостойна, что довольствуешься этой бледной немочью под видом любви?
— Этим довольствуются все.
— Все? В наших силах придумать нечто такое, что будет лучше, чем у всех.
Озадаченная ядом в его голосе и смущенная их внезапным возвращением из мира наслаждений в действительность, Сора энергично спросила:
— Что ты имеешь в виду?
— Я тебе расскажу, что такое любовь. Это когда стоишь, держась за руки, перед лицом всего мира и вместе осознаешь, что ты можешь править страной. Это когда дерешься друг с другом не на жизнь, а на смерть, но ни при каких условиях не опасаешься обмана и грубого удара в ответ. Это когда отправляешься на войну против всего мира и тем не менее знаешь, что между нами в кровати пролегает мир.
Сора попыталась возразить ему и сказала:
— Значит, говоря о борьбе, о власти и войне, пытаешься объяснить мне, что такое любовь?
— Я рыцарь. Как же мне, по-твоему, объяснить это?
Он положил руки Соре на плечи и сжал ее так, что она не могла пошевельнуться. Их окутала тьма, поэтому никто не мог видеть, какого он из себя делает дурака, и сердце воина переполнилось чувствами. Извлекая слова из какого-то потайного уголка своей души,
Уильям пояснил:
— Это когда знаешь, что Бог создал Еву из ребра Адама, из того места, которое защищало его сердце. Это когда знаешь, что, если это ребро не защищает мужчину, он становится уязвим. Это когда знаешь, что ты была создана для того, чтобы быть рядом со мной, а не под моей пятой. Это когда знаешь, что у нас одна плоть и один разум.
Ощутив новый прилив гнева и страшась красноречия Уильяма, Сора рванулась в сторону, и он отпустил ее. Она опустила юбку и пристойно оправила ее, чтобы иметь защиту.
— Это смешно. Такую чушь воспевают поэты, а тут — действительность. Неужели ты полагаешь, что я поверю, будто какой-то мужчина не оценит благодарность?
— Благодарность?
Уильям поднялся и навис над ней, приведя ее в оцепенение силой своих чувств.
— За то, что я тебя не бью? Черт побери, как же ты умудряешься быть такой умной и такой глупой одновременно? Благодарности мне от тебя не надо. Я хочу, чтобы ты была со мной счастлива.
— Я счастлива.
— Со мной!
Слова его забурлили потоком, он вернулся к простому, непритязательному французскому языку, которым пользовался в повседневной жизни.
— Когда у нас все началось, мы были с тобой равны. Ты была моей наставницей, а я был воином. Теперь же ты хочешь, чтобы я стал твоим отцом, чтобы защищать тебя и довольствоваться твоей благодарностью.
— Не нужен мне отец, — неуверенно пробормотала Сора.
— О, не нужен! У тебя никогда и не было любящего отца. Но на этот случай я предоставляю тебе своего батюшку.
Сора обхватила руками живот, испытывая боль и растерянность:
— Я не понимаю, что тебе нужно.
Это был вопль отчаяния, и голос его потеплел.
— Мне нужна жена, Сора. Мне нужна женщина, которая любит меня, которая гордится моей любовью к ней которая достаточно ценит мой выбор для того, чтобы понять, что я не полюбил бы недостойную избранницу. Анна была женой, выбранной для меня моим отцом, мы образовали с ней брачный союз и были счастливы. Тем не менее, слова мои не являются предательством по отношению к Анне, когда я говорю, что ты жена, избранная мною для меня. Нет нужды спрямлять острые углы; мы уже подходим друг другу. Мы всегда подходили. Наша любовь могла бы стать светом, сияющим для всех, но ты страшишься.
— Что значит — страшусь?
— Страшишься довериться мне. Страшишься, что я могу оказаться таким же, как Теобальд и другие и посмеяться над тобой. Страшишься посмотреть мне в душу и увидеть, что я за человек. Я открыт для тебя, а ты страшишься посмотреть.
Он нанес удар в самое средоточие ее тревог. Уильям прочитал ее мысли, и впервые Сора осознала, какая она трусиха. Она не хотела, чтобы он знал ее слишком хорошо, она не хотела знать его так, будто он — ее вторая половина. Сора не могла больше гневаться перед лицом его печали, и когда она заговорила, то обнаружила, что голос ее наполнен слезами.
— Ты же не веришь мне насчет Чарльза.
— Ты не привела мне никаких обоснованных доводов, чтобы поверить тебе. Ты не назвала мне никого другого, кого можно было бы заподозрить. Ради Бога, скажи мне, что у тебя на уме.
Расплакавшись на этот раз по-настоящему, она пробормотала:
— Я не могу. Просто не могу.
Он помолчал, переваривая ее слова, а затем отошел прочь. Встав на колени на землю, он выругался:
— Панталоны нашел, а чулки не могу найти. Придется обойтись.
Она слышала, как он пытается одеться, готовясь оставить ее, и захлебнулась в рыданиях. Сора вспомнила, как она плакала перед Теобальдом еще в то время, когда он мог обидеть ее. Она вспомнила его презрение, вспомнила услышанные ею слова:
— Не надо играть со мной в эти игры. Своими соплями ты у меня сочувствия не вызовешь.
Засунув юбку в рот, чтобы приглушить звуки, она стояла опустошенная и бранила себя за трусость, а Уильям готовился уйти прочь. Он уже оделся, он уже уходил. Однако он подошел к ней и обнял ее своими огромными руками.
— Не плачь, милая. Ты разрываешь мне сердце. Пожалуйста, не плачь.
От этого Соре стало еще хуже. Доброта против ожидаемого ею презрения, ласка против заслуженной укоризны. Рыдания сотрясали ее всерьез, а Уильям обнимал ее и тихонько успокаивал.
Когда буря пронеслась, он погладил Сору и сказал:
— Давай теперь пойдем домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54