— Мне никогда не приходилось бить кого-нибудь прежде, — возразила она. — По крайней мере не камнем.
— Я польщен.
Она, казалось, могла услышать улыбку на его лице.
— Только защищая меня, ты стала настоящим бойцом. Я научу тебя, как защитить саму себя. Моя женщина не сдастся насильникам и убийцам без борьбы.
Моя женщина.
Его слова выступили на первый план и вызвали в ней трепет, но за этим трепетом скрывались холодный страх и смущение. Неужели он действительно верит в то, что любая женщина способна себя защитить? Ее защитой были хитрость и настороженность, отточенные годами пребывания в опасности. Может быть, она напрасно обманывает его? Не надо ли ей сказать ему о своей слепоте, прежде чем это сделает кто-то другой? Она ужасно ненавидела, когда кто-либо из слабоумных дурней подшучивал над ней, и боялась, он подумает, что она так же поступает в отношении него.
Легко было произнести эти слова: «Я тоже слепая, Уильям». Но несколько слов способны были разрушить ту оболочку доверия и страсти, которая окружала их сейчас, поэтому ее прирожденная честность боролась со страстным желанием оттянуть признание. Еще только на одну ночь. Хотя бы еще на несколько часов.
— Ты улетела куда-то так далеко от меня, — прошептал он и потянул ее за прядь волос. — Возвращайся и спи в моих объятиях до самого утра. Утром мы узнаем, кто подверг нас такой пытке, а после того как я разрешу все его претензии, мы двинемся домой.
Сора всегда внимательно вслушивалась в звучавшие вокруг нее голоса, и это отводило беду от нее столь часто, что всех этих случаев и не счесть. И сейчас она уловила в его голосе мнимую уверенность. Он пытался внушить ее ей, но сам этой уверенности не чувствовал.
Но что она могла сделать? Придав уверенность и своему голосу, она прошептала: — Конечно, Уильям.
Потом она погрузилась в сон.
Розовые лучи солнца вливались в две узкие прорези в стене и освещали жалкое убранство кельи, а Уильям смотрел и удивлялся. Все выглядело таким настоящим. С тех пор как с ним произошел несчастный случай, он часто видел яркие красочные сны, но этот сон был так похож на реальность. Со времени своего детства, Уильям просыпался в приятном предвкушении событий грядущего дня, и эта странная уверенность в том, что пришедший день будет знаменательным, так никогда и не поколебалась. Но это утро было совсем не таким. Предвкушение нового дня стало еще приятнее, возможно, из-за случившегося ночью. Он попытался растянуть это чувство, задержать приход утра, потом открыл глаза и увидел все это.
Он снова закрыл глаза, видение пропало. Другие чувства, чувства, которым он доверял, говорили ему о том, что вокруг. Дул ветер, ранний утренний воздух касался его лица своим влажным поцелуем. Он слышал, как за стенами замка птицы все с нарастающей силой готовились спеть солнцу свою приветственную песнь. Рядом с ним все еще спала Сора. Он слышал ее ровное дыхание и ощущал рукой тепло ее. Да, это утро.
Он открыл глаза. Эти чертовы бойницы в стене показались еще ярче, все больше света озаряло серые камни стен. Он обвел взглядом узкую каморку. Стол, табурет, высокий и пустой подсвечник. Как странно. Деревянные ведра. Высоко вскинув голову, он бросил взгляд на тюфяк.
Только глянь! Два возвышения под коричневым одеялом там, где должны быть его ноги. И они шевелятся, когда шевелится он. Все это кажется таким реальным.
Посмотри на женщину рядом с собой. Господи, теперь он знает, что это сон. Эта женщина, явившаяся во сне Сора, была великолепна. От взгляда на это прекрасное лицо стихи сами стали слагаться его устами. В самом деле, тонкие черты лица и волевой подбородок. Яркие губы и длинные черные ресницы касающиеся щек. Длинные и блестящие черные волосы, хитро заброшенные на грудь, прикрывающие и одновременно открывающие ее гордую возвышенность. Кожа ее, вся гладкая и чистая, лишенная веснушек или какого-то иного изъяна. Какой сон. Какой сон.
Он покачал головой, удивляясь собственному легковерию, и вымышленное видение тоже закачалось. Он лег, посмеялся и поднял руки, чтобы потереть глаза. Но прежде чем руки коснулись глаз, он замер. Руки эти очень уж походили на его собственные. Гляди-ка, вот шрам на подушечке большого пальца. Он сорвал здесь кожу, начищая шлем, когда был оруженосцем. А вот средний палец. Он отклонен в сторону, совсем немного, потому что сломан был в битве пять лет назад. И посмотри только, руки его совсем не такие уж мускулистые, как когда-то. Именно так и должны были они выглядеть после стольких месяцев бездействия. И посмотри. Он согнул свою руку. Посмотри.
Посмотри.
Сердце его начало биться медленно и тяжело.
Посмотри. Посмотри, как руки слушаются твоих мысленных команд.
Он приподнялся на локтях.
Посмотри на эту келью. Посмотри вокруг.
Посмотри на свет.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
«Утром только надежда будет приветствовать нас». Неужели его собственное заклинание излечило его? Или причиной тому любовь славной женщины, девственницы, испытанной панацеи от любого зла?
Уильям встал и выглянул из бойницы. Он знал, где они находились. Однажды как-то он заезжал уже в этот замок во время охоты. Внизу под собой он видел — Господи милостивый, сколько чуда только в одном этом простом слове! — дорожку вдоль крепостной стены. Это сказало ему о том, что каморка их находится на вершине крепостной башни. За стеной, далеко внизу, извивалась река, и он увидел плоскодонную лодку. Она готовилась пристать к пристани и высадить на нее своего единственного наглого гребца.
Он не мог поверить своим глазам. Или же ему не хотелось в это верить. Злодейство задуманного ошеломило его. А еще он удивился глупости этого замысла. Он оделся и осмотрел свою темницу. Здесь ничем не удержать его, не удержать человека зрячего. Если бы он захотел, он смог бы выбить эту дверь. Если бы он захотел, он мог бы разбудить Сору, прошмыгнуть с ней мимо этих жалких сторожей, украсть двух коней и вернуться в Беркский замок. Это было бы не слишком сложно и слепому, но теперь, когда зрение вернулось к нему, все стало до смешного простым.
Но он не станет делать ничего подобного. Не станет. Этот человек, похитивший их, этот червь, этот лишенный законного отца подлец, он заплатит за все. И он будет говорить. Уильям не мог понять только одного — что дало этому беззаветно преданному человеку достаточно смелости, чтобы пойти против него. Сам Уильям был человеком сдержанным, однако в ярости, он знал это, силе его не смог бы противостоять никто, и уж конечно не этот грязный сын шлюхи, который захватил их в плен.
Уильям остановился у постели и посмотрел на Сору. Ее красота потрясла его. Был он человеком практичным и никогда не ждал от жизни большего, чем та способна была дать. Но эта женщина была настоящей наградой.
Девица в девятнадцать лет.
Ему все было понятно уже по ее поразительной реакции на ласки, но когда это предположение подтвердилось, он просто не в силах был держать себя в руках.
Какая награда! Эта девушка стала женщиной, когда вспыхнула ярким пламенем и скрыла его в своей страсти, прильнув к нему и содрогаясь в чудесных конвульсиях. Он утонул в пламени ее любви, но именно ему благодарна была она за это созданное ими вместе горение и, возможно, в этом она была права. Порознь, они были лишь двумя обычными людьми. Но вот они оказались вместе, и их пламенное единение осветило ночную тьму.
Девица в девятнадцать лет. Он придвинул неловко к столу табурет и отломил себе хлеба. Сухой и грубый, хлеб этот показался божественно вкусным человеку, который накануне был лишен и обеда, и ужина. Но внимание его вновь вернулось к Соре, к ее векам, чуть голубоватым от пролегавших по ним под тонкой кожей жилок. Любую наследницу с ее внешностью выдали бы замуж в тринадцать лет. Почему же с ней было не так? Вопрос этот преследовал его. Она казалась совершенством. Красивая, добрая, образованная, богатая. Да как же отчим не выдал ее замуж? Конечно, большего мерзавца, чем ее отчим, на свете и не существовало. Привитое ей Теобальдом отвращение к поцелуям скоро прошло, и с Уильямом она показала замечательную способность к импровизации. Она целовала все его тело, пока мышцы его не сковала боль от перенапряжения. Воспоминание об этом заставило его снова вскочить на ноги, оно кольнуло его, и он уже не мог продолжать сидеть столь безмятежно. Если бы все это не было для нее столь новым, если бы она не была такой хрупкой, если бы она сейчас проснулась и улыбнулась ему. Он выругал сам себя. Малейшего проблеска одобрения было бы достаточно, чтобы он тут же бросился на нее. Как еще он удержался прошлой ночью, когда она просила его все повторить?
Уильям отошел от окна. Что-то тревожило его, что-то сказанное одним из слуг, но он не мог припомнить этого. Он снова выглянул в окно, посмотрел на реку. Где этот мелкий прохвост, что пленил их? Если он скоро не войдет в эту дверь, придется высадить ее. Уильяму не по силам было оставаться в одной комнате с Сорой и удерживаться от того, чтобы не сорвать с нее одеяла. Сжав кулак, он постучал себя им по лбу и застонал. Какой же он дурень, сам для себя устроил пытку.
Тихий звук насторожил его, она просыпалась. Разом обернувшись, он смотрел горящими глазами, как она потягивалась, словно кошка. Сначала вытянула одну руку, потом другую, одну ногу, за ней другую, потом она вдруг вытянулась во весь рост одним гибким движением. Кожа ее светилась здоровьем. Колышущиеся волны длинных волос то скрывали, то раскрывали возвышенности и долины ее тела. Она была милейшим созданием из тех, что приходилось ему видеть в своей… — он посмеялся сам над собой. Она была милейшим созданием, какое он когда-либо видел.
На него вдруг нашло запоздалое желание ее разыграть. Ему захотелось удивить ее и обрадовать тем, что зрение вернулось к нему. Поспешно он отвернулся к бойнице в стене, даже и не подумав о том, что это само по себе уже способно насторожить ее. С чего бы это слепому смотреть в окно?
— Уильям? — Произнесенное ею слово прозвучало, как мелодия флейты. Он не ответил. — Уильям? — теперь уже в интонации было неистовство.
— Я здесь, любовь моя. — Он все еще не мог заставить себя повернуться к ней и потирал ладонями лицо с ребяческим весельем.
— С тобой все в порядке? — спросила она, в голосе ее отчетливо звучала тревога.
Вместо ответа он повернулся к ней лицом. Ее глаза поразили его. Весенние фиалки проигрывали им в мягкости цвета, а может быть, это ее черные ресницы так оттеняли глаза на белизне кожи, что цветы перед ними меркли. Губы ее, как лепестки пунцовых пионов, чуть приоткрылись в тревоге, которой не было, пока она спала. Спящее лицо ее превратило бы завистливых светских красоток в камень, а после пробуждения это соединение тонких черт и изгибов ее лица, хрупкой кожи создавало такой живой античный образ, что он мог бы рассматривать его часами.
Но она ведь не смотрела на него. Уильям подмигнул ей. Но она не реагировала. Он улыбнулся ей ребячливой улыбкой, как бы говоря, посмотри на меня. Печать тревоги на ее лице стала глубже.
— Уильям? — Она отбросила одеяло и поднялась одним грациозным движением. — Что случилось? Твоя голова?
Она двинулась к нему. Горло его сжалось от восхищения ее телом, и слова предупреждения застыли в нем. Он протянул ей свою руку. Но она все шла, казалось, не замечая его жеста, не замечая ведра, пока ее пальцы не ударились о ножку табурета, а колено не врезалось в ведро и в стол. Сора полетела на пол.
Он прыгнул к ней, весь охваченный тревогой, и с облегчением услышал, как с ее губ сорвался такой обычный крик: «Забери его чума!» Подхватив на руки свою красавицу, Уильям поднял ее с нежной заботой. Он опустил ее сначала на одну ногу, потом на другую.
— Кости целы? — спросил он.
— Конечно, целы, — пренебрежительно сказала она. — Бывало со мной и хуже. Но ты, ты здоров?
— Да. — Он посмотрел на ее ноги, заметил уже появившийся на голени красный след. — Нога будет болеть. — Он осознал, что не смотрит, как должен был бы, ей в лицо. Мужчина, желающий удивить свою даму тем, что зрение вернулось к нему, должен был бы ее как-то подготовить к своим добрым известиям. Так почему же он боится этого?
Он замер. Боится? Чего он боится? Что он увидел своими новыми глазами и в чем боится признаться самому себе?
— Что беспокоит тебя? — настаивала она, взяв его за плечо. — Ты застыл, как будто тебя парализовало. Это так? Все ли в твоем теле в порядке? Ты должен мне сказать, пытаться скрыть от меня — значит только делать еще хуже.
— Все в моем теле нормально. Все. — Он поднял свои глаза к ее лицу и увидел это, этот взгляд, который смотрел сквозь него, не касаясь его. Первой невероятной мыслью, промелькнувшей в голове, было то, что она лишилась зрения ради того, чтобы вернуть его ему. Но ее очень естественное поведение сняло это подозрение. Острая боль жалости пронзила Уильяма. Все его прежнее презрение, его протест были направлены на эту прекрасную и слепую девушку. По нему пробежала волна дрожи.
— Сора, — промолвил он.
— Ты болен, — сказала она ему. — Я знаю, мне не следовало разрешать тебе любить меня.
Она попыталась убрать ладонь с его шеи, но он остановил ее, подхватил на руки.
— Если ты болен, позволь мне помочь тебе, — настаивала она. — Поставь меня на пол.
— Да, я поставлю тебя. — Он опустил ее и положил на тюфяк. Он накрыл ее одеялом и подвернул его края.
Она позволила ему это сделать, не противясь, не противясь, но ничего не понимая.
— Уильям? — прошептала она, притрагиваясь к его лицу, когда он опустился рядом с ней на колени.
Огромное чувство вины охватило его.
— О Господи, Сора, ты не видишь.
Сора села и выпрямилась, она подвернула под себя ноги, прижала одеяло к своему обнаженному телу, и только потом до нее дошла вся важность того, что он сказал. Мысль о ее уязвимости нахлынула на нее с новой силой, и внутри ее сознания прозвучал крик. Не спастись! Тебе никогда не спастись!
— А ты видишь. — Голос ее звучал ровно, но он стал сильнее, когда восторг от его счастливого избавления охватил ее. — Благословение Божье коснулось тебя, Уильям!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54