Она попыталась улыбнуться в ответ, но сумела выдавить лишь кривую гримасу.
Забродов распахнул дребезжащую дверь и шагнул на улицу. Федоров и Хой повернули головы на звук и молча ринулись к Иллариону, который пулей метнулся вдоль стеклянной стены и свернул за угол закусочной.
Преодолев метров двадцать открытого пространства, где каждый шаг был чреват пулей в спину, Забродов перемахнул через гнилой забор и очутился в чьем-то заросшем крапивой и лебедой саду. Он услышал, как позади него легко перепрыгнул препятствие ловкий Хой, а секунду спустя Федоров с треском прошел забор насквозь, как тяжелый танк.
- Мочи его, Хой! - услышал Илларион и боком прыгнул в траву. В ту же секунду воздух распорола автоматная очередь, и Илларион понял, что дело плохо: судя по звуку, это был "узи", а он-то рассчитывал самое большее на пистолет.
Забродов выскочил из крапивы, как чертик из табакерки, и метнул нож. Церемониться было некогда, и Федоров медленно опрокинулся навзничь, беспомощно царапая пальцами грудь в том месте, где из нее торчала темная костяная рукоятка. "Узи", кувыркнувшись, упал в траву и замер.
Илларион не заметил, откуда взялся Хой, и почувствовал его присутствие лишь тогда, когда получил страшной силы удар ногой в челюсть. Уже лежа на спине, он увидел, как с безоблачного неба прямо ему в лицо стремительно падает грязная подошва. Он блокировал удар рукой и попытался подсечь вторую ногу, но кореец по-кошачьему увернулся, и Илларион понял, что ему предстоит тяжкий и неблагодарный труд. Он вскочил и принял боевую стойку как раз вовремя, чтобы блокировать удивительной мощи удары "маягири", которыми можно было опрокинуть любую из башен Псковского кремля. Некоторое время Илларион провел в глухой обороне, изучая стиль противника и выискивая его слабые места. Кореец Хой безукоризненно владел техникой, но был, пожалуй, чересчур академичен.
Поэтому Забродов принялся валять дурака в своей всегдашней манере, неизвестной методичному Хою.
Это привело того в некоторое замешательство. Бывший инструктор спецназа, как бабуин, то и дело успевал уворачиваться от сыпавшихся градом ударов. Он больше не пытался парировать. Хой стал горячиться, допуская одну ошибку за другой; Илларион медлил, оставляя его ошибки безнаказанными и тем самым поощряя его к совершению новых.
Наконец он нанес один-единственный удар, от которого Хой остановился, издал странный горловой звук и упал, больше не пошевелившись.
Илларион перевел дух и осторожно ощупал нижнюю челюсть, которая, вопреки его ощущениям, оказалась на месте, а вовсе не переместилась на затылок.
Тут со стороны закусочной раздался выстрел и чей-то истошный визг судя по тембру, женский.
Илларион без труда узнал звук древнего револьвера, принадлежавшего некогда участковому Архипычу, и опрометью бросился назад. Перемахивая через забор, он услышал еще два выстрела - потише, и снова по ушам полоснул истеричный бабий визг.
Илларион наддал и поспел как раз вовремя, чтобы увидеть, как черный "пассат", неуверенно вихляя передними колесами, отъезжает от закусочной.
Ирина лежала на крыльце и была еще жива. Илларион беспомощно посмотрел вслед отъезжающему "пассату" и опустился на пыльный бетон, положив голову Ирмы к себе на колени. Она открыла глаза.
- А, рыцарь.., сэр Галахад.., промазала.
Полиэтиленовый пакет, разодранный и оплавленный там, где находилось дуло завернутого в него револьвера, валялся у ее правой руки. Илларион подобрал пакет и огляделся. Вокруг уже начала собираться толпа. Задние вставали на цыпочки и тянули шеи. "Интересно, откуда здесь столько зевак?" - подумал Забродов.
- "Скорую", быстро, - скомандовал он. Никто не тронулся с места, и он, направив на толпу растерзанный конец пакета, рыкнул:
- Ну?!
Толпа шарахнулась в стороны, и кто-то метнулся мимо него в закусочную - Илларион надеялся, что к телефону. Он снова посмотрел на шоссе. "Пассата" уже нигде не было видно, зато на стоянку возле закусочной въехал и остановился, устало вздохнув тормозами, тентованный трейлер с надписью "Мебель", аршинными буквами выведенной вдоль борта.
Это было, как дар с небес. Илларион аккуратно опустил голову Ирмы на бетон, видя, что она мертва, и никакая реанимация тут помочь не в силах, и бросился к трейлеру, опрокинув несколько замешкавшихся зрителей.
Водитель, молодой парень с длинными кавказскими усами, явно чем-то озабоченный и недовольный, испуганно вытаращился на вихрем влетевшего в кабину Иллариона.
- Брысь! - рявкнул Забродов, и бедняга кулем вывалился из машины на обочину, не успев сообразить, что к чему. Илларион запустил двигатель и тронул тяжелую машину с места. Можно было считать, что какой-то минимум везения на его долю все же выпал: описывая машину, которая доставит груз, Говорков упомянул обо всем, вплоть до номера, но забыл предупредить о том, что это будет мощный, сравнительно не старый "мерседес". Теперь забота о скорости и надежности доставки ценного груза оборачивалась против него: судя по тому, как двигался, выезжая со стоянки, "пассат", Тихарь либо был ранен, либо совершенно не умел водить машину.
Тяжелый трейлер, как управляемая ракета, несся по шоссе, непрерывно сигналя клаксоном и маневрируя так, что у свидетелей этой гонки волосы вставали дыбом. Тентованный полуприцеп мотало из стороны в сторону, и Забродов, подумав о находившемся там грузе, невольно зябко поежился. "Ох, и намнут мне ребята шею", - подумал он. Педаль газа была вдавлена в пол, и Илларион мечтал только об одном: чтобы какой-нибудь рьяный гаишник, получив сообщение по радио, не перегородил дорогу своим "Жигуленком"... Впрочем, он полагал, что такая ситуация маловероятна: отъезжая от закусочной, он мельком увидел в зеркале заднего вида черную "Волгу", очень похожую на служебный автомобиль Мещерякова. Проехав километров десять, он убедился в правильности своей догадки: все боковые дороги, выходившие на шоссе справа, были наглухо перекрыты гаишниками - ему обеспечивали "зеленую улицу".
- Молодец, полковник, - похвалил он Мещерякова. Клонившееся к западу солнце било в глаза, и он опустил защитный козырек. Из-за козырька на колени посыпались бумаги: водительское удостоверение с фотографией, паспорт, путевой лист, накладная... Илларион смел этот ненужный хлам на соседнее сиденье. Что-то упало под ноги - кажется, паспорт...
Впереди, наконец, замелькала черная крыша.
Илларион пригляделся внимательно, боясь ошибиться. Нет, это определенно был тот самый "пассат".
Забродов еще сильнее надавил на газ, хотя это было совершенно ни к чему - надави он еще чуть-чуть, и педаль провалилась бы сквозь пол кабины.
Сверкающая крыша медленно, но верно приближалась.
На мгновение Иллариону стало интересно, что ощущает Говорков, наблюдая за тем, как вырастает позади высокий капот со знаменитой трехлучевой звездой, заключенной в окружность, и ясно понимая неизбежность скорого столкновения. Что касалось Забродова, то он искренне сожалел о том, что столкновение не будет лобовым.
Он заметил, что "пассат" увеличил скорость, и выругался сквозь зубы все-таки это был не "Москвич", и разница в скорости и маневренности была слишком большой. Ему удалось еще немного сократить расстояние за счет удачного маневрирования, но Говорков снова наддал, и "пассат" начал стремительно удаляться. Мимо, почти не замеченные Илларионом, промелькнули красно-белые полосатые стрелы, предупреждающие о том, что впереди опасный поворот, и в следующее мгновение "пассат" оторвался от дорожного полотна.
Сбив ограждение, он плавно пролетел над насыпью, медленно переворачиваясь в воздухе, как выпрыгнувший из воды кит, и с тяжелым грохотом приземлился на крышу. Илларион затормозил обеими ногами, трейлер потащило юзом, разворачивая поперек дороги. Когда Забродов справился с управлением и остановил машину, "пассат" уже горел.
Илларион подождал, когда взорвется бензобак, но был разочарован: вместо взрыва раздалось громкое фырканье, и перевернутый автомобиль мгновенно превратился в огненный шар, а потом просто в яростно полыхающий костер. Из машины никто не выбрался.
Илларион сплюнул в открытое окошко, закурил сигарету и, неторопливо выжав сцепление, тронул машину с места, объезжая сбившиеся в кучу автомобили, водители которых стояли на насыпи, оживленно жестикулируя и что-то взволнованно обсуждая. Забродову здесь уже делать было нечего.
***
Они сошлись на шоссе - на небольшом его отрезке, ограниченном с двух сторон уродливыми стелами, на которых красовались объемные литеры, складывающие названия соседствующих республик.
Горизонт на латвийской стороне был красным - за него только что скатилось солнце и посылало оттуда последние лучи, точь-в-точь как назойливый родственник, который бежит за поездом и смешно подпрыгивает, чтобы заглянуть в окошко и в последний раз сделать отъезжающим ручкой.
Солнце село, но темно на дороге не было - кто-то позаботился об освещении, развернув укрепленные на пограничном шлагбауме прожектора. Двое огольцов под командой сержанта, который был немного старше них, увидев скопище вооруженных людей, с двух сторон приближающихся к посту, в некоторой растерянности позвонили на заставу. С заставы был получен короткий и недвусмысленный приказ: линять оттуда к чертовой матери, а дальше пусть начальство разбирается. Осмыслив суть полученного приказа, звонивший по телефону сержант неуверенно просиял лицом, и погранвойска предприняли упорядоченное отступление, плавно переходящее в отчаянный драп.
К прожекторам постепенно присоединилось еще несколько источников света: автомобили подъезжали один за другим, и их фары вносили свою лепту в общее дело, так что вскоре отрезок шоссе стал напоминать съемочную площадку или операционный стол - кому что нравится.
Собравшиеся здесь люди пребывали в некоторой растерянности, которую не могло побороть даже лихорадочное возбуждение, которое обычно предшествует большой драке и в значительной мере подогревается спиртным: многие из них знали друг друга с самого детства, а кое-кто и состоял в родстве: даже после того, как граница перестала быть просто пунктирной линией на карте, молодежь из пограничных деревень не оставила здоровую привычку вступать в смешанные браки, и это никому не казалось неудобным или предосудительным... вплоть до сегодняшнего вечера, когда зятья и шурины сошлись у блок-поста, сжимая в руках оружие и не вполне понимая, что именно они собираются здесь делать.
Над скоплением народа толклась мошкара и облаком колыхался табачный дым. В ожидании событий кое-кто втихаря прикладывался к бутылке, смачно занюхивая выпитое рукавом, и слышался приглушенный говор, в котором пока что невозможно было различить ни одного злобного выкрика, хотя матерились, по обыкновению, много и со вкусом - причем по обе стороны границы. Короче говоря, не происходи дело ночью, все это напоминало бы две праздничные колонны соседствующих предприятий в первомайскую демонстрацию. Вот только вместо лозунгов и портретов вождей тут и там мелькали вороненые стволы.
Последним прибыло, как и положено, начальство.
Белый "мерседес" подъехал к месту действия одновременно с большим синим "джипом" Старцева.
Две плотные шеренги вооруженных людей расступились, пропуская своих лидеров вперед. Говор стих, как по команде, и кто-то поспешно загнал в горлышко бутылки пластмассовую пробку и приготовился слушать: начиналось самое интересное. Вообще, при том, что люди здесь собрались бывалые и тертые, основной эмоцией, царившей на залитом электрическим светом пятачке асфальта, было острое любопытство. От прибывшего начальства ожидали прежде всего удовлетворения этого законного человеческого чувства.
С другой стороны, события последних дней - все эти ночные рейды через границу с пожарами и стрельбой - нанесли немалый урон добрососедским отношениям и сильно пошатнули сложившееся положение вещей, при котором всем было хорошо и сытно. Каждый винил противную сторону, так что чаши весов, на одной из которых лежал мир, а на другой война, замерли сейчас в неустойчивом равновесии. Все должна была решить встреча Плешивого и Старика.
Они остановились друг против друга, разделенные тремя метрами пустого асфальта, и некоторое время молчали, оценивающе разглядывая друг друга, словно и впрямь собирались сцепиться в рукопашную. Старцев курил, засунув левую руку в карман брюк, так что сдвинутая пола пиджака приоткрывала рукоять торчавшего за поясом брюк "Макарова".
Сергей Иванович выглядел не лучшим образом: он осунулся, под глазами набрякли тяжелые мешки, а на скулах играли желваки, яснее всяких слов говорившие о том, что Старик зол, как дьявол, и с трудом сдерживается.
Плешивый Гуннар, напротив, едва ли выглядел печальным.
Любой, кто был знаком с ним хотя бы неделю, мог с уверенностью сказать, что печаль эта напускная, а под ней скрывается холодное злорадство: вид Старцева ясно свидетельствовал о том, что последний нанесенный Гуннаром удар оказался весьма и весьма удачным. Старцев был уничтожен. Оставалось только поставить его на колени и добить. Заметив предпринятый Стариком маневр с демонстрацией огневой мощи. Плешивый грустно улыбнулся и тоже засунул руки в карманы джинсов, так что его вельветовая курточка разошлась на животе, выставляя напоказ рубчатую рукоятку девятимиллиметрового "парабеллума".
- Здравствуй, Сережа, - почти с отеческой интонацией сказал Плешивый.
- Здравствуй, коли не шутишь, - проворчал Старцев, нервно жуя фильтр сигареты. От него не ускользнула издевательская нотка в приветствии Плешивого, но он не придал этому значения: в рукаве у него был припрятан безотбойный козырь, и он ждал момента, чтобы пустить его в ход. А пока что можно было и побеседовать.
- Надо поговорить, как ты полагаешь? - словно прочтя его мысли, спросил Плешивый Гуннар.
- Не о чем нам разговаривать, - сказал Старик и выплюнул окурок на асфальт. Фильтр сигареты был немилосердно изжеван, и Плешивый, взглянув на него, снова грустно улыбнулся самыми уголками губ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42