Почтенный ключник рассказывал все это со слезами на глазах, время от времени прерывая себя благодарственной молитвой. Поочередно он обошел всех путников, не исключив даже погонщиков, и осмотрел их руки и ноги, а в особенности уши, дабы убедиться, что они не отморожены. Самолично уверившись, что пережитая ужасная опасность не оставила дурных последствий, отец Ксавье не мог скрыть своего счастья.
— К подобным происшествиям мы привычны, — с улыбкой сказал он после благополучного завершения осмотра, — и глаз у нас наметанный. Слава Пресвятой Деве Марии и Спасителю Христу, что вы сумели пережить эту ночь! В монастырской кухне ждет горячий завтрак; исполним же сперва одну священную обязанность, а потом отправимся наверх вкушать его. Домик поблизости — последнее земное пристанище тех, кто погиб по эту сторону гор и за кем не явились близкие. Проходя здесь, наши монахи всегда возносят молитву за спасение их душ. Преклоним вместе колени, у вас ведь нынче есть особые основания благодарить Бога, и сольем наши молитвы воедино.
Отец Ксавье опустился на колени, и те из путников, кто принадлежал к Католической Церкви, присоединились к его молитве за усопших. Барон де Вилладинг, его дочь и слуги все это время стояли с непокрытыми головами. Приверженцы протестантизма, который отвергает подобное заступничество как бесполезное, они все же глубоко чувствовали торжественность и благочестие этого действа. Когда ключник поднялся, лицо его сияло, как утреннее солнце, которое как раз взошло над вершинами Альп, лаская своим теплом людей, коричневые строения и склон горы.
— А ты еретичка, — обратился он исполненным доброты голосом к Адельгейде. Ее молодость, красота и перенесенная недавно, совместно с другими путниками, страшная опасность естественным образом вызывали особый к ней интерес. — Ты нераскаявшаяся еретичка, но мы от тебя не отвернемся; пусть ты закоснела в пороке, но, видишь, святые не отказывают в помощи и закоренелым грешникам, иначе бы ты и твои товарищи не уцелели.
Слова эти прозвучали не обвинением, а дружеским шутливым упреком, и Адельгейда ответила на них улыбкой. В знак того, что не сердится, она, с просьбой помочь ей сесть в седло, протянула монаху руку.
— Замечаешь, как ведут себя животные, святой отец? — спросил синьор Гримальди, указывая на собак, которые чинно сидели у окошка склепа. Глаза их были устремлены на вход, челюсти расслаблены. — Похоже, собаки Святого Бернарда приучены служить не только живым христианам, но и мертвым.
— Их благопристойная, приличествующая случаю поза в самом деле наводит на такую мысль! Случалось ли тебе замечать, чтобы Уберто вел себя подобным образом? — обратился августинец к одному из служителей монастыря, потому что там всегда внимательно и заинтересованно наблюдали за поведением собак.
— Мне сказали, что с того времени, как я в последний раз спускался, в склеп положили нового покойника, — заметил Пьер, который осторожно придерживал мула, чтобы Адельгейде было удобнее взобраться в седло. — Мастифф чует мертвых. Поэтому он, слава тебе, Господи, и свернул этой ночью в Прибежище.
Проводник произнес это с безразличием человека привычного: обычай оставлять тела непогребенными ничуть его не волновал, однако те, кто явился из монастыря, повели себя иначе.
— После тебя никто не спускался, а кто поднимался, все живы-здоровы, уцелели в бурю и теперь отдыхают в монастыре.
— Что за чушь ты плетешь, Анри! В склепе стало одним покойником больше. Их видела эта дама и насчитала четыре; а в тот день, о котором ты говоришь, я сопровождал в Аосту одного пьемонтского дворянина и показывал ему тела: их было три.
— О, как скоро и как внезапно! Это он!
— О ком ты говоришь, дорогая? — воскликнула удивленная — а также и устрашенная — Адельгейда, решив, что слабые нервы бедной девушки не выдержали страшной картины. — Это путешественник, погибший, по несчастью, в ту самую бурю, которую мы, милостью Провидения, сумели пережить. Не нужно так пугаться: зрелище, конечно, ужасное, но все мы в свое время будем выглядеть не лучше, чем он.
Адельгейда была встревожена крайним волнением подруги, но чем оно было вызвано — не могла себе представить; между тем руки Кристины бессильно упали, голос замер, и она лишилась чувств. Сигизмунд подоспел к сестре одним из первых; обычные средства быстро привели ее в себя. Для оказания помощи Кристину отнесли к скале поодаль, где из лиц противоположного пола с ней рядом был только брат. Сигизмунд, однако, тут же отошел, потому что заметил в небольшой толпе, собравшейся у склепа, какую-то сумятицу и поспешил туда. Вернулся он медленным шагом, с лицом задумчивым и опечаленным.
— У нашей бедняжки Кристины чересчур напряжены нервы; ее волнует все, что ни встретится в дороге, — проговорила Адельгейда, после того как объявила, что Кристина очнулась. — Прежде вы подобное за ней замечали?
— До недавнего позора моя безвинно оскорбленная сестра была счастлива и безмятежна, как ангел. Но разве печальное известие до вас еще не дошло?
Во взгляде Адельгейды выразилось удивление.
— В погибшем узнали того, кто недавно намеревался сделаться супругом и покровителем моей сестры, а раны на его голове почти несомненно указывают, что он был убит.
Обморок Кристины не нуждался в дальнейших объяснениях.
— Убит! — еле слышно повторила Адельгейда.
— Эта страшная правда ясна как божий день. Ваш отец с товарищами ищут теперь улики, которые, быть может, окажутся полезны при поисках убийцы.
— Сигизмунд?
— Да, Адельгейда?
— Ты ведь был зол на этого несчастного?
— Не буду отрицать. Что же мне, брату Кристины, еще оставалось?
— Но теперь… теперь, когда его постигла такая страшная участь?
— Я от всего сердца его прощаю. Встреть я его в Италии, а я знал, что он туда собирается… Но это глупость.
— Еще какая, Сигизмунд.
— Я больше не держу на него зла. Мне всегда думалось, что он недостоин Кристины, которая привязалась к нему, по простоте душевной, в ответ на его фальшивые знаки внимания. Но такого жестокого и внезапного конца я ему никогда не желал. Да смилуется над ним Господь Бог, а я его прощаю.
Вслед за этими словами Адельгейда с праведным удовлетворением пожала протянутую ей Сигизмундом руку. Затем они разошлись в разные стороны: Сигизмунд присоединился к группе, собравшейся вокруг покойника, а Адельгейда вернулась к Кристине. К юноше, однако, подошел синьор Гримальди с настойчивым предложением немедленно сопроводить женщин в монастырь, куда, по его словам, отправятся и прочие путешественники, как только исполнят свой печальный долг. Сигизмунд не жаждал принять участие в обряде, а кроме того, подумал, что, покинув это место, его сестра избежит многих горестных переживаний, и потому охотно согласился. Отбывающие тут же начали готовиться в дорогу.
Повинуясь брату, Кристина спокойно, без возражений, села в седло, но смертельная бледность и застывший взгляд говорили о тяжелом ударе, который она перенесла. За весь путь к монастырю она не вымолвила ни слова, и, поскольку окружающие сочувствовали ее горю, маленькая кавалькада продвигалась в таком печальном и мрачном молчании, словно бы везла с собой тело убитого. Через час они достигли монастыря, где давно и страстно мечтали очутиться.
Пока женщин отправляли в дорогу, совсем иная сцена разыгрывалась у строений, удачно названных ранее домом живых и домом мертвых. Поскольку в горах, где располагалось обиталище августинцев, на несколько лиг вокруг не имелось другого жилья и поскольку летом через перевал проходило немало народу, монахи брали на себя, можно сказать, судебно-административные функции, особенно когда требовалось немедленно навести порядок или осуществить формальности, не терпящие отлагательства до прибытия на место полномочных представителей власти. Поэтому, как только стало понятно, что речь идет о преступлении, добрейший ключник принялся за тщательное выяснение всех обстоятельств, какие можно было в данном случае достоверно установить.
Труп был быстро опознан как тело Жака Коли — некрупного, но все же довольно состоятельного собственника из кантона Во. Это засвидетельствовали не только путешественники, но и погонщик, которого Жак Коли просил оставить для него в Аосте мула. Кроме того, был еще и Пьер, видевший Жака в Мартиньи, при подготовке к путешествию через перевал. Мула нигде не было, осталось только несколько кучек вокруг здания — впрочем, тут же топтались его собратья, ожидавшие седоков. Каким образом несчастный Жак Коли лишился жизни, было совершенно очевидно. На теле имелось несколько ран, а в спине торчал нож — обычный, какие были распространены среди путешествующих, — что исключало всякую возможность самоубийства. На платье также наблюдались следы борьбы: оно было порвано и испачкано, однако ничто не пропало. В карманах нашли золото — и хотя его было немного, это заставило усомниться в первоначальном предположении, что несчастный был ограблен.
— Ну и ну, — заметил добрейший ключник, обнаружив последнее обстоятельство, — презренный металл, из-за которого погибло столько душ, уцелел, а христианская кровь пролилась! Не иначе как речь идет не о корысти, а о мщении. Посмотрим, не найдется ли каких-нибудь улик на месте трагедии.
Поиски ни к чему не привели. Вокруг не было ничего, кроме ржаво-коричневых скал и их обломков, так что здесь могла бы пройти, без единого следа, целая армия. Пятна крови нашлись только там, где было обнаружено тело. Внутри домика не сохранилось никаких явных свидетельств кровавой сцены, разыгравшейся в его стенах. Правда, кости тех, кто умер задолго до происшествия, валялись на камнях поломанные и разбросанные, но поскольку в склеп часто заглядывали любопытные и временами обращались с бренными останками по своему усмотрению, то ничего нового или необычного в их теперешнем состоянии не было.
Внутри дома мертвых было сумрачно, благодаря чему он соответствовал — хотя бы отчасти — своему торжественному предназначению. Заканчивая расследование, монах и двое дворян (немало занятых случившимся) стояли у окна и глядели на печальную, но поучительную картину внутри. Одного из тел касались лучи утреннего солнца — и оно, соответственно, было более других доступно взгляду: впрочем, эта темная высохшая мумия представляла собой лишь слабое подобие прежнего человеческого существа. Как и прочие трупы, еще не разложившиеся до костей, этот помещался у стены в сидячей позе, со склоненной вперед головой. Благодаря последнему обстоятельству свет падал прямо на черное сморщенное лицо мертвеца. С леденящим кровь оскалом, с чертами, тронутыми разложением, оно являло собой страшное, но одновременно и благотворное напоминание об общей участи всех смертных.
— Это тело несчастного виноградаря, — заметил монах, в то время как его не столь привычные к подобным зрелищам спутники отшатнулись. — По легкомыслию он заснул на голой скале, и этот сон оказался последним. По его душе отслужено немало месс, но то, что осталось от бренной оболочки, по-прежнему никому не нужно… Но что это? Пьер, ты был здесь недавно: сколько покойников ты видел в последний раз?
— Трех, досточтимый отец, а дамы говорили о четырех. Я искал четвертого, когда заходил внутрь, но, кроме злосчастного Жака Коли, новеньких там не было.
— Поди сюда и скажи, не кажется ли тебе, что в дальнем углу их двое — там, куда положили, из уважения к его профессии, твоего старого товарища-проводника. По крайней мере, поза у него не та, что прежде.
Пьер приблизился и, почтительно сняв шляпу, наклонился внутрь, стараясь заслонить спиной свет, мешающий смотреть.
— И вправду двое! — воскликнул он, удивленно отступая. — Когда мы туда заходили, я этого не заметил.
— Нужно узнать, что там такое! Быть может, одним преступлением дело не ограничилось!
Монастырские служители и Пьер, за долгие годы близко познакомившийся с братией, вновь вошли в дом, а остальные нетерпеливо ждали снаружи. Когда из дома донесся крик, они приготовились снова узнать что-то ужасное, но тут появился Пьер со своими спутниками, таща за собой не труп, а живого человека. Как только последнего вывели на свет, все, видевшие ранее Бальтазара, узнали его робкие, исполненные покорства манеры и беспокойный, недоверчивый взгляд.
Наблюдатели, вначале удивленные, тут же преисполнились самых мрачных подозрений. Все — и барон, и двое генуэзцев, и монах — были свидетелями сцены на большой площади в Веве. Личность палача была им хорошо известна и раньше при плавании по озеру, поэтому все малейшие сомнения должны были рассеяться. Сопоставив же появление Бальтазара со случившимся ночью, все почти что уверились, что ключ к разгадке найден.
Не будем останавливаться на подробностях допроса. Он был недолгим, велся в сухом тоне и скорее ради проформы, чем с целью устранить какие-либо сомнения. Когда необходимые расспросы подошли к концу, оба дворянина вскочили в седла. Отец Ксавье возглавил процессию, которая двинулась к вершине перевала, ведя Бальтазара в качестве арестованного, а тело Жака Коли по-прежнему лежало там, где иссохли ранее столь многие человеческие останки и где ему суждено было найти последнее упокоение, если только не объявятся желающие его оттуда забрать. Путь от Прибежища до вершины Сен-Бернарского перевала представляет больше неудобств, нежели все прочие отрезки дороги. Вскоре показались монастырские строения; нависая над северным краем ущелья, это высеченное в камне, незамысловатое жилье мало отличалось от угрюмых красно-коричневых скал, придававших местности столь дикий и жуткий вид. Чтобы облегчить последний, самый крутой подъем, в склоне было выбито подобие ступеней, по которым, тяжко вздыхая, еле-еле поднимались мулы. Одолев крутизну, путники достигли самой высокой точки перевала. Еще через минуту они очутились у дверей монастыря.
ГЛАВА XXV
— Не окажись ты рядом,
С печатью, нанесенною природой,
И не подвигни на позорный шаг —
Убийство не пришло бы мне на ум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60