Отвесные природные стены, встающие над Вильнёвом и Шильоном, тянутся вдоль кромки воды, оставляя только узкое пространство для горной дороги, к которой лепятся домики на протяжении примерно двух лиг, и потом она сворачивает в сторону от озера, пересекает внутренние земли и наконец теряется посреди менее крутых высот Фрибура. С террасы были видны и более пологие склоны, образованные наносами стремительных горных потоков, осевшими кручами, а также обломками скал, которые веками падали с вершин; все это, вместе взятое, служит теперь контрфорсомnote 83 и образует несущий пласт для тянущихся в небо горных пиков. В Альпах, где величественность природы сочетается с ясностью обзора, любая часть пейзажа видна как на ладони, включая разбросанные на широких пространствах деревушки и города, поля, виноградники и пастбища. С точки зрения строгой геологии, наверное, можно спорить о том, образовались ли эти возвышенности постепенно либо возникли сразу, при землетрясении выломавшись из земной коры; так или иначе, в результате образовалась эта обширная, покрытая плодородной почвой, причудливых очертаний груда, которая где-либо в другой стране уже сама по себе называлась бы горами.
И замок, и род Блоне, сохранившиеся до сих времен, были древнейшими в Во. Первой постройкой была башня — квадратная, грубая, возведенная на скале, из тех, которые там и сям возвышали свои нагие вершины. Прочие здания возводились позднее вкруг этого ядра, в разные века, пока наконец не явилось то причудливое сочетание строений, которые мы можем наблюдать повсюду в Швейцарии, и в самых суровых, и в более благодатных ее землях.
Терраса, по которой сейчас шли Адельгейда и ее отец, представляла собой прогулочную площадку с неровной поверхностью, затененную старыми деревьями, росшими возле главных ворот, или въезда, в замок; расположена она была на уступе той же скалы, что служила ему фундаментом. Площадка эта была обнесена парапетом и имела все, что полагается для небольшого сада: скамьи, искусно сделанные клумбы, посыпанные гравием дорожки, сплетающиеся в хитроумную сеть, но главным ее достоинством было то, что с нее открывались чудеснейшие виды, что когда-либо ласкали человеческое око. Внизу расстилались волнистые, покрытые дерном склоны, с виноградниками, деревушками, красивыми рощами; повсюду взгляд замечал либо крышу старинного замка, либо шпиль деревенской церкви. Швейцарская архитектура не слишком величественна, и ее достижения значительно уступают нашим; но красота и привлекательность мест, неистощимое разнообразие рельефа, склоны холмов, прозрачный воздух придают стране особое очарование. Веве располагался у самой кромки воды, в сотнях футов ниже, и, казалось, весь умещался на очень узкой полосе, хотя на самом деле город был довольно обширен; зато дома Сен-Сафорина, Корсье, Монтрё и множества деревень жались друг к другу, и оттого эти человеческие селения напоминали прилепленные к скалам осиные гнезда. Но главное очарование являло Женевское озеро. Путешественник, которому не случалось видеть это озеро в гневе, ни за что не догадался бы, насколько оно опасно, созерцая простертую внизу на множество лиг блистающую водную гладь, похожую на огромное прозрачное зеркало. Шесть или семь барков были разбросаны по ней, с небрежно обвисшими парусами, будто просясь на полотно; добавьте к этому случайное и живописное положение рей и нарочито выпуклые корпуса — и картина будет завершена. Вдали, в одной стороне, виднелась Юра, в другой дымчато синели пределы Италии, не принадлежащие ни небесам, ни земле, царство вечных снегов. Рона блистала в лугах Вале, насколько это было видно с возвышенности, где располагался замок, и Адельгейда попыталась проникнуть взором в те лежащие меж гор долины, что вели в солнечные края, куда направлялись путешественники.
Дочь и отец, гуляя по затененной листвой террасе, испытывали чувство безмолвного восторга. Счастливые, спокойные, только что пережившие внезапную радость, оба как никогда были склонны к восприятию благотворных впечатлений. Адельгейда то и дело вытирала глаза; но, судя по тому, что они сияли, а на щеках был разлит здоровый румянец и улыбка то и дело трогала алые губы, можно было заключить, что слезы девушки скорее сладостны, нежели мучительны. Она еще не окрепла настолько, чтобы близкие ее окончательно позабыли о своем беспокойстве, и, однако, те, кто еще недавно видел ее бледной и поникшей, замечали значительную перемену к лучшему.
— Надо ли швейцарцу пересекать Альпы, — спросила Адельгейда, когда они остановились, любуясь величественной панорамой, — чтобы оказаться в краях, где воздух прозрачен и мягок, солнце сияет и пейзаж радует глаз своим разнообразием? Неужто в Италии больше мягкости, очарования и здоровья?
— Эти края часто называют нашей швейцарской Италией. Вон там, в той деревушке близ Монтрё, поспевают смоквы; отвесные скалы защищают эту землю, щедро озаряемую солнцем, от холодных ветров, и потому ее добрая слава вполне заслуженна. Но те, кто желает развлечься и заодно поправить здоровье, предпочитают ехать в страны, где найдется больше впечатлений для ума и где большее разнообразие занятий, вкупе с мягкостью климата и роскошью природы, скорее будет способствовать выздоровлению.
— Но ведь ты признал, отец, что сейчас я здорова и весела, как в первые дни своего девичества, проведенные в замке Вилладинг.
— О, если бы эти дни вернулись вновь, моя родная! Тогда бы остаток своей жизни я провел безмятежно, как святые, хотя, Бог свидетель, в прочих отношениях я бы не смог уподобиться им.
— Разве ты почитаешь за ничто спокойствие совести и неколебимость надежды, отец?
— Пусть будет так, как ты желаешь, девочка. Я готов стать кем тебе угодно: святым, епископом, отшельником, только бы видеть тебя счастливой и улыбающейся, какою ты была всегда, пока тебе не исполнилось восемнадцать лет. Если бы я знал, что ты вернешься от моей милой, славной сестры такой, словно тебя подменили, я запретил бы тебе гостить у нее, несмотря на всю мою любовь и почтение к ней. Но и мудрейшему из смертных неведомо, что может приключиться с ним через час. Так ты говоришь, что сей храбрый Сигизмунд уверен, будто я никогда не дам согласия на брак с тобой человеку небогатому и незнатному? Что ж, ему не откажешь в скромности и благоразумии, однако он недооценивает мое добросердечие.
— Да, он в этом уверен, — отозвалась Адельгейда робким, чуть дрожащим голосом; однако по ее доверчивому взгляду было ясно, что тайн между дочерью и отцом не существует. — Он слишком честен, чтобы пытаться завоевать сердце дочери аристократа без согласия на то ее родственников и друзей.
— То, что мальчик полюбил тебя, Адельгейда, это естественно и только служит подтверждением его собственных достоинств; но мне обидно, что он недооценивает мою благожелательность и справедливость. Что мне знатность и богатство, если речь идет о твоем счастье?
— Ты забываешь, уважаемый отец, что ему еще только предстоит узнать, насколько мое счастье, во всех отношениях, зависит от него.
Адельгейда говорила быстро, с теплотой в голосе.
— Ему известно, что я отец, а ты моя единственная дочь; ему, как человеку рассудительному, следовало бы лучше понимать чувства старика в моем положении и не сомневаться в моей к нему привязанности.
— Да, но ему никогда не приходилось быть в положении отца единственной дочери, — с улыбкой заметила Адельгейда, — и потому он не может постичь твоих переживаний. Ему известны предрассудки относительно аристократической крови, и навряд ли сыщутся богачи, которые поделились бы своим богатством с ним, бедным юношей.
— Он рассуждает как состарившийся нищий, а не как молодой воин, и я заставлю его понять, что оскорблен недооценкой моих качеств. Или мы не Вилладинги, владельцы обширных земель, обладатели весомых прав среди граждан, чтобы мечтать о чужих деньгах, наподобие убогих попрошаек! Вы оба не понимаете меня, а иначе никто бы из вас ни минуты не предавался опасениям!
— Я никогда не считала, отец, что ты способен отказать Сигизмунду по причине его бедности, потому что знаю: того, чем мы владеем, хватило бы на всех нас; но уверена: тот, кто не может похвалиться знатностью рода, навряд ли встретит твою благосклонность.
— Разве мы живем не в республике? И разве право бюргерства — не единственное решающее право в Берне? Так почему же я должен искать препятствия там, где закон не чинит мне никаких препятствий?
Адельгейда, как и любая девушка ее лет, внимала радостным для нее словам будто зачарованная и все же в знак несогласия покачала головой, ибо сомнения не оставили ее.
— Я горячо благодарна тебе, отец, — сказала Адельгейда с подступившими к ее голубым глазам слезами, — что ради моего счастья ты готов отказаться от своих прежних мнений. Да, мы действительно живем в республике — и все же от этого не перестаем быть аристократами.
— Неужто ты будешь бороться с собой и отыскивать доводы, чтобы я не препятствовал тебе разделить участь безвременно умерших братьев и сестер?
Адельгейда вспыхнула, ибо, в порыве особой дочерней доверительности к отцу, плача от умиления после того, как тому удалось спастись, она, бросившись ему на грудь, призналась, что недомогание, так встревожившее ее друзей, было вызвано безнадежностью ответного чувства к Сигизмунду; и однако, открыв барону сердце, дочь не вкладывала в свои слова сей уязвляющий девическое самолюбие смысл, который придал им мыслящий грубо, по-мужски, де Вилладинг.
— Отец! Бог милостив; я буду жить, замужем за Сигизмундом или нет, чтобы скрасить твой закат и лелеять твою старость. Набожная дочь не должна быть столь грубо отторгнута от престарелого отца, для которого она является единственной опорой. Возможно, я буду оплакивать свое разочарование и даже испытывать глупейшие надежды на счастье, но девице из семейства де Вилладингов умирать из-за юноши, даже самого достойного!..
— … Будь он высокого или низкого рода, — смеясь, добавил барон, поскольку понимал, что говорить так Адельгейду побуждает не столько искреннее расположение души, сколько ущемленное самолюбие. Адельгейда, быстро опомнившись, также засмеялась этому внезапному проявлению женской слабости, хотя и повторила свои слова, как если бы пыталась убедиться в собственной правоте.
— Этого не случится, дочка. Сторонники республиканской доктрины не слишком строги в предоставлении привилегий. Несмотря на то, что Сигизмунд незнатен, его не лишат почестей; а поскольку мужская линия в нашем роду прервалась, он может получить имя и привилегии нашего семейства. В любом случае, его примут в бюргерство, а это все, что требуется в Берне.
— В Берне — да, — согласилась Адельгейда, которая со счастливой улыбкой слушала своего нежного, великодушного отца; женская досада ее уже стихла, и все же девушка не оставляла попытки пренебречь своими чувствами. — Стать бюргером — это значит получить все государственные и политические права; но не забывай о предрассудках тех, кто равен нам по знатности рода, о собственных недавних воззрениях: будешь ли ты доволен моим браком, когда пройдет время и чувство благодарности не будет столь свежо?
— Ты задаешь мне такие вопросы, дитя, как если бы нарушались твои собственные интересы. Да полно, любишь ли ты его в самом деле?
— Да, я говорила тебе об этом искренне, как подобает дочери, — бесхитростно призналась Адельгейда. — Он спас меня от неминуемой гибели, как и тебя; хотя тетушка, опасаясь твоего неудовольствия, не пожелала, чтобы ты услышал эту историю, запрет ее не мог воспрепятствовать моей благодарности. Я тебе уже говорила, что Сигизмунд не скрывал своих чувств, но был настолько благороден, что не требовал от меня взаимности, а я не была бы дитя своей матери, если бы осталась безразлична к столь весомым достоинствам в сочетании с оказанной мне неоценимой услугой. Что же касается предрассудков, то я говорю это затем, чтобы ты поразмыслил над моими словами. Сама я уже много размышляла над этим и готова подавить свою гордость и вынести все укоры ради того, чтобы воздать должное человеку, которого ценю столь высоко. Но что касается тебя, навряд ли ты будешь равнодушен к возможным пересудам. Да, мы живем друг для друга, но есть тиран, стоящий над нами, имя ему — общественное мнение. Давай же не будем себя обманывать: несмотря на то, что Берн — республика и здесь много рассуждают о свободе, влияние более крупных и сильных соседей чувствуется особенно в том, как складывается общественное мнение. Несмотря на ограничения, налагаемые законами, аристократ — он и в Берне аристократ, как и повсюду в империи, а наш род, ты же знаешь, происходит из Германии, где сословные предрассудки наиболее сильны.
Барон де Вилладинг привык уступать дочери, более возвышенной умом и опытной душевно, нежели он сам; заключенная в отцовском замке, девушка читала и думала о жизни более, чем это обычно случается в столь юные годы. Он понимал, что Адельгейда права; в молчании они проследовали до конца террасы, прежде чем наконец барон нашелся, что ответить.
— Справедливости твоих слов нельзя отрицать, — сказал он дочери, — но выход из положения существует. В Германии у меня много друзей при дворе, иные из них фавориты; письма аристократов помогут юноше добиться всего, чего Сигизмунд ни пожелает, и тогда он будет просить твоей руки, не оскорбив ничьих воззрений ни в Берне, ни в соседних государствах.
— Не думаю, что Сигизмунд согласится прибегнуть к таким средствам. Наш род очень древний, он возник до того, как Берн стал городом со своими установлениями. Помню, Сигизмунд говорил, что, если граждане сами не даруют кому-то привилегий, их нельзя добиться, не теряя при этом чести и достоинства, и потому, думаю, он навряд ли совершит поступок, который считает сомнительным, ради столь ничтожных благ, что мы ему намереваемся предложить.
— Клянусь Вильгельмом Теллем! Да как смеет этот безвестный сельчанин… Однако он храбрый парень и дважды оказал неоценимую услугу нашему семейству!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60