Я полагаю, ты бы не возражал, Мельхиор, если бы он происходил из крестьянского рода или был отпрыском простого челядинца в твоем семействе?
— Было бы гораздо лучше, если бы Сигизмунд по происхождению не уступал нам, Гаэтано. Я не придерживаюсь догм той или иной политической секты; в данном случае я движим чувствами родителя, у которого один-единственный ребенок. Взгляды и мнения, привитые нам с ранних лет, мой друг, — необходимые компоненты нашего счастья, какими бы они ни были: мудрыми или нет, справедливыми или наоборот; я готов действовать ради блага человечества, но, признавая новшества, не хотел бы начинать с собственной дочери. Пускай сторонники философии равенства и рьяные поборники естественных прав сперва сами подадут нам пример.
— Ты попал в самую точку, честный Мельхиор. Именно это препятствие и сводит на нет тысячи хорошо обдуманных планов по усовершенствованию мироустройства. Наши усердие и бескорыстие, наша щедрость были бы безграничны, если бы мы могли орудовать чужими руками, жертвовать чужими стонами и платить из чужого кармана… А все-таки жаль, тысячу раз жаль, если столь прекрасную и благородную пару не свяжут брачные узы!
— Для девушки из дома Вилладингов эти узы стали бы настоящими путами, — с жаром подхватил озабоченный отец. — Я вникал в этот вопрос со всех сторон, Гаэтано; я не стану грубо отталкивать от себя того, кто спас мне жизнь, и лишать Сигизмунда своего общества — особенно теперь, когда взаимопомощи и защиты ищут даже у посторонних, — но в Турине мы расстанемся с ним навеки!
— Не знаю, одобрять или осуждать тебя, бедняга Мельхиор! Отказ жениться на дочери Бальтазара, да еще в присутствии многотысячной толпы, — чем не прискорбная сцена?
— Для меня, мой друг, она послужила добрым предупреждением о пропасти, в которую чуть не увлекла нас глупая нежность.
— В твоих рассуждениях есть резон, и все же мне хотелось бы, чтобы ты заблуждался больше, чем когда-либо любой христианин! Если мы благополучно минуем эти горы, Мельхиор, можно устроить так, что юноша навсегда забудет о Швейцарии. Он может стать генуэзцем, — и разве при этом условии нельзя будет найти выход из затруднительного положения?
— Синьор Гримальди! Неужели наследница моего дома — скиталица, способная забыть свою страну и свое рождение?
— Я бездетен — по сути, если не на деле; но где есть воля и средства, найдется и цель. Мы поговорим об этом под горячим солнцем Италии: оно, говорят, делает сердца мягче.
— Сердца юных и влюбленных, добрый Гаэтано. Но если солнце светит как заведено, сердца стариков оно только ожесточает, — возразил барон, покачав головой, не в силах улыбнуться собственной шутке, когда беседа затронула столь мучительную для него тему. — Ты знаешь, что в этом деле я поступаю так единственно ради блага Адельгейды, совершенно забывая о себе; но с честью древнего баронского рода никак не вяжется, если я стану дедушкой отпрысков палача.
Синьору Гримальди удалось, в отличие от своего друга, изобразить на лице улыбку: более искушенный в глубинах человеческого чувства, он не замедлил уловить сложные эмоции, тайно терзавшие сердце доброго по натуре старика.
— Я совершенно согласен с тобой, когда ты говоришь об естественной необходимости уважать людское мнение. Ты прав: если идти этому мнению наперекор, счастью твоей дочери грозит опасность, однако мне представляется возможным устроить дело так, что со стороны все будет выглядеть вполне оправданным. Если только мы сумеем одолеть себя, Мельхиор, то полагаю — скрыть истинную суть от других особого труда не составит.
Бернец опустил голову на грудь и погрузился в размышления о том, какой образ действий более всего приличествует ему избрать. В душе его — открытой, но не лишенной предрассудков — боролись различные чувства. Его друг, угадывая характер этой внутренней борьбы, умолк — и оба продолжали путь в полном молчании.
Иначе вели себя их спутники. Вид родных гор издалека был им давно привычен, но теперь Адельгейда и ее подруга впервые оказались в их средоточии, впервые пересекали их изломанный, меняющийся лик. Сен-Бернарский перевал таил для них все очарование новизны: юное и пылкое воображение, забыв о тягостных раздумьях, преисполнилось восхищением перед величественными творениями природы. Адельгейда, обладавшая особо тонким вкусом, чутко улавливала красоты, легко ускользающие от поверхностного взора, и находила еще большее удовольствие в том, что указывала на них простодушной изумленной Кристине: девушка воспринимала эти первые свои уроки единения с природой, проникаясь беспримесно чистым восторгом, живо и благодарно, что с лихвой вознаграждало наставницу. Сигизмунд вслушивался в их разговор внимательно и с удовольствием, хотя горы были знакомы ему как ладонь собственной руки: он не раз видел их и в лучшую, солнечную погоду, и потому вряд ли мог узнать что-либо новое даже из столь красноречивых и привлекательных уст. По мере восхождения воздух становился чище и менее насыщенным влажностью нижних потоков, меняя — будто под воздействием химической реакции — формы и окраску окружающих предметов. Обширный покатый склон простирался перед взорами, купаясь в солнечном свете, озарявшем длинные полоски посевов: они напоминали бархат, который переливался на солнце сотнями оттенков; тени, сгущаясь до коричневого цвета, отступали меж тем, выражаясь терминологически, от foyer de lumierenote 139 картины вглубь, где под густо нависшей сенью липовых ветвей царил colonne de vigeurnote 140 — непроглядный мрак. Адельгейда подолгу любовалась этими чудными переливами, всегда обладающими особой притягательностью для истинного поклонника природы, когда он попадает в высокогорные области, где воздух более разрежен и наполнен яркостью и чистотой. Так и нравственное, а не только физическое зрение, очищается и проясняется, освобождаясь от земной замутненности, и проникается видением возвышенного, если мы сызмала приобщаемся к тайнам творения; отрываясь от праха, мы испытываем чистейшее и величайшее наслаждение оттого, что приближаемся к небу.
У небольшой горной деревушки Лиддес путешественники остановились на недолгий, как обычно, отдых. Ныне восхождение на гору во многом облегчается проложенной по части маршрута колее: теперь в Мартиньи можно вернуться в тот же самый день. Особенно облегчается спуск, однако в те времена, о которых мы повествуем, подобный подвиг был редкостью. Усталость после многих часов, проведенных в седле, заставила наших путешественников задержаться в гостинице; и это несмотря на то, что они всерьез надеялись добраться до монастыря до того, как последние лучи солнца угаснут на сверкающей вершине Велана.
Непредвиденная задержка произошла из-за Кристины: вскоре по прибытии в гостиницу она уединилась с Сигизмундом и оставалась с ним так долго, что проводник стал выражать свое нетерпение в самых отчаянных тонах. Адельгейда с болью заметила, что Кристина вернулась вся в слезах: не желая из деликатности добиваться от нее объяснений по поводу разговора, который брат с сестрой явно желали сохранить от других в тайне, она объявила о своей готовности к отъезду, ни словом не упомянув ни о расстроенном виде Кристины, ни о том, что именно явилось причиной промедления.
Когда наконец решено было двинуться в путь, Пьер шепотом возблагодарил небо. Одной рукой он перекрестился, а другой взмахнул кнутом, чтобы расчистить дорогу в толпе собравшихся вокруг мальчишек-зевак и пускающих слюну кретинов. Прочие его спутники были, однако, настроены бодро. Добравшись до гостиницы, голодный и придирчивый путник обычно покидает ее веселым и довольным. Подкрепить силы, или, как это называется во Франции, перекусить запасами из кладовой и дать покой утомленным членам — обычно означает и то, что подкрепляется дух; возвращению душевной безмятежности могут помешать только либо уж очень сварливый характер, либо на редкость плохая еда. Подопечные Пьера не составили исключения. Оба старика-аристократа, словно забыв об утреннем разговоре, выказывали бодрое оживление; вскоре и их спутницы, несмотря на тяжкую заботу, неотступно их угнетавшую, начали смеяться над некоторыми их шутками. В самом деле: наши чувства причудливы — непрерывно горевать так же трудно, как и быть постоянно счастливым; довольная хозяйка, получившая за неважный обед щедрую плату, сделала, стоя на грязном пороге, книксен: по ее мнению, более жизнерадостные постояльцы к ней еще не заглядывали.
— За эту кислятину, что нам здесь подали, мы отыграемся вечером, из бочонков славных августинцев. Так ли, честный Пьер? — спросил синьор Гримальди, устраиваясь в седле поудобнее. Путники миновали неопрятные закоулки деревушки с ее остроугольными крышами и вновь выбрались на извилистую дорогу. — Наш друг отец Ксавье оповещен о нашем визите, и так как нам уже немало пришлось претерпеть, я потребую от него вознаградить нас за сегодняшнее жалкое угощение.
— Отец Ксавье — гостеприимный, благодушный клирик, синьор; все здешние погонщики мулов, проводники и странники молят небо, чтобы он подольше оставался хранителем монастырских ключей. А нам пора бы уже подниматься на вершину, господа: хорошо, если последний отрезок пути окажется столь же благополучным, как и тот, что мы миновали.
— Ты предчувствуешь какие-то трудности, приятель? — поинтересовался итальянец, подавшись вперед: от его острой наблюдательности не ускользнул испытующий взгляд, каким проводник окинул небосклон.
— Горцам не привыкать к трудностям, синьор; меня они волнуют меньше всего. Однако благоприятный сезон на исходе, подъем труден, а наши спутницы — что нежные цветы на вересковом поле в снежную бурю. О тяжких трудах приятнее вспоминать, когда они позади. Что тут еще скажешь?
Замолчав, Пьер остановился. Он стоял на небольшом возвышении, откуда была видна расселина, с которой начинается долина Роны. Вглядывался он долго и вдумчиво, потом повернулся и зашагал дальше с деловитым видом человека, расположенного скорее действовать, чем гадать о будущем. Если бы не оброненные им слова, эта обычная в пути заминка не привлекла бы к себе ничьего внимания, но и так ее заметил один только синьор Гримальди, который, если бы не слова Пьера, и сам не придал бы случившемуся ни малейшего значения.
Обычно в Альпах проводник идет пешком, ведя за собой путников и двигаясь со скоростью, наиболее удобной для людей и вьючных животных. До сих пор Пьер не торопился, и спутники следовали за ним той же умеренной поступью, но теперь он явно заспешил, и мулов порой приходилось подгонять вперед, чтобы они не отставали. Путники объясняли это свойствами дороги, которая среди верхних альпийских долин становится сравнительно ровной. Спешка к тому же представлялась вдвойне необходимой: нужно было наверстать время, потерянное в гостинице; солнце уже коснулось западного края горизонта, а по температуре воздуха можно было заключить если не о внезапной перемене погоды, то, по крайней мере, о близком окончании дня.
— Мы путешествуем по очень древней дороге, — заметил синьор Гримальди, когда мысли его обратились от проводника к их теперешним обстоятельствам. — Весьма досточтимая тропа, как ее можно по праву назвать, в похвалу достойным монахам, которые так стараются уменьшить ее опасности. В истории много говорится о том, что по этому пути проходили предводители различных армий: она долгое время была столбовой дорогой для всех, кто путешествовал между севером и югом, с вражескими намерениями или с дружескими. Во времена Августаnote 141 римские легионы обычно проходили здесь в Гельвециюnote 142 и Галлиюnote 143 — и обратно; войска Цециныnote 144 прошли через эти ущелья, чтобы атаковать Огонаnote 145; точно так же воспользовались ими пять столетий спустя и лангобардыnote 146. Здесь нередко бродили вооруженные шайки — во времена войн Карла Бургундскогоnote 147, миланских войнnote 148 и завоеваний Карла Великогоnote 149. Помню рассказ о том, как орда нечестивых корсаровnote 150 проникла сюда со Средиземного моря и захватила мост у Сен-Мориса с намерением разбойничать. Поскольку мы не первые, то, вероятно, и не последние, кто вверился этим краям, преследуя свои цели — цели любви или борьбы.
— Синьор, — почтительно вставил Пьер, едва генуэзец умолк, — если вашей светлости угодно поубавить в речах учености и говорить попонятнее, когда приходится так спешить, это будет гораздо уместней.
— Ты предвидишь опасность? Мы запаздываем? Говори начистоту: я не терплю скрытности.
— Опасность для горца, синьор, это действительная опасность; здешняя надежная тропа в долинах показалась бы рискованной: я об опасности не говорю. Однако солнце, как видите, заходит за горы, и скоро мы приблизимся к местам, где оступившийся в темноте мул может причинить много бед. Хорошо бы нам постараться приложить все усилия, пока еще светло.
Генуэзец не ответил, однако — согласно желанию Пьера — принялся понукать мула. Остальные путники без особых раздумий последовали его примеру, пустив животных трусцой, хотя и этого было недостаточно, чтобы не отставать от широких стремительных шагов Пьера, который, несмотря на свой возраст, двигался вперед без малейших, как казалось, усилий. До сих пор было довольно жарко: и в чистейшем воздухе лучи солнца, падавшие в долину, продолжали согревать воздух, но как только дневное светило скрылось за темной вершиной, тотчас повеяло холодом, словно в доказательство того, насколько необходимо животворное присутствие небесного светила высокогорным обитателям. Женщины немедленно закутались в накидки, а вскоре и старшие из мужчин набросили на себя плащи, принимая обычные меры для защиты от воздействия ночного воздуха.
Читателю не следует, однако, думать, что все эти детали путешествия отняли столь же мало времени, сколько потребовалось для рассказа о них. Прежде чем синьору Гримальди и его другу понадобились плащи, позади остался большой отрезок пути и не одно селение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60