Короче говоря, герр Хофмейстер был бейлифом, а Бальтазар палачом, благодаря неким достойным — либо недостойным — заслугам (теперь уже трудно угадать, каким именно) своих предков, на основании законов кантона, подкрепляемых общественным мнением. Разница заключалась лишь в том, что первый наслаждался своим положением, а второй к доверенной ему должности восторга не питал.
Когда Роже де Блоне, пользуясь хорошим биноклем, уверился, что барк, который был задержан штилем вблизи Сен-Сафорина, с реями на весу и картинно свисающими парусами, на борту своем имеет благородных путешественников, расположившихся на корме, и по плюмажу и пышным юбкам распознал даму, он немедленно приказал разложить сигнальный костер и спустился в порт, дабы ежеминутно быть готовым к встрече со своим другом. Здесь он обнаружил бейлифа, который прохаживался по набережной, омываемой слабыми набегами озерной воды, погруженного в самые, казалось бы, отвлеченные размышления. Хотя барон де Блоне происходил из кантона Во и не без приобретенного им по наследству неудовольствия взирал на чиновников, представлявших завоевателей его края, сам он обладал отменными душевными качествами, и потому разговор между ними завязался внешне самый благожелательный. Оба считали необходимым обращаться друг к другу на «ты»: барон стремился продемонстрировать свое равенство с бернцем, а бейлиф из кожи вон лез, чтобы доказать соразмерность своей должности с титулом древнейшего в округе аристократического дома.
— Встречаешь друзей из Женевы, что плывут вон на том барке? — бесцеремонно спросил герр Хофмейстер.
— А ты здесь зачем?
— Ожидаю прибытия друга — и даже более чем друга, — туманно ответил бейлиф. — Мне сообщили, что наши празднества в аббатстве посетит Мельхиор де Вилладинг; и помимо того, пришло секретное известие, что некая особа желает видеть наши увеселения, не претендуя на почести, подобающие ей по сану.
— Да, нередки случаи, когда наши празднества посещает высшая знать и даже принцы, под вымышленными именами и без йclatnote 79, приличествующего их рангу; ибо великие, нисходя до дурачеств, не желают тем не менее подвергать возможным неприятным испытаниям свой сан.
— Они поступают мудро. У меня свои собственные опасения на счет этих дурачеств, будь они неладны; возможно, это слабость, но это слабость должностного лица: я не могу представить бейлифа посреди всех этих богов и богинь иначе, как только в самом жалком виде. Сказать по правде, я рад, что тот, кто приезжает, делает это потихоньку, без огласки. Ты не получал писем из Берна?
— Нет, хотя доходят слухи, что предстоят перемены среди тех, кто облечен доверием граждан.
— Тем хуже! — проворчал бейлиф. — Можно ли ожидать от человека, который ни единого часа не служил, что он справится со служебными обязанностями как тот, кто с молоком матери познал вкус государственной должности!
— Хорошо тебе рассуждать так; но иные говорят, что даже Эрлахи3 имели свое начало.
— Himmel!note 80 Да разве я с этим спорю? Верно ты сказал; но какой отсюда вывод? Разумеется, Эрлахиnote 81 — такие же смертные, как и все мы; но человек — это человек, а должность — это должность. Смертное обратится в прах; однако если тебе потребны верные, преданные слуги, изволь позаботиться о достойном преемнике. А сегодня таковых не найти. У тебя в Блоне много гостей?
— Никого. Я ожидаю Мельхиора де Вилладинга с дочерью, но что-то погода мне не нравится. Вон там, над самыми высокими пиками, и возле Зубцов, едва только село солнце, появились недобрые предзнаменованья.
— В шторм ты укроешься у себя наверху, в замке! Озеро спокойно, как никогда; но было бы очень неприятно, если бы непокорный водоем вдруг рассвирепел и обрушил свой нежданный гнев на столь драгоценное бремя, покоящееся у него на груди!
— Не думаю, чтобы Женевское озеро посчиталось бы с неудовольствием бейлифа! — рассмеялся барон. — Повторю вновь: предзнаменованья нехороши. Поговорим-ка с водниками, не послать ли нам легкое судно, чтобы доставить путешественников на берег.
Роже де Блоне и бейлиф отправились вместе по частично отгораживавшему рейд Веве насыпному молу, о который в зимние шторма разбивались, вспениваясь, волны; целью обоих было посоветоваться с теми, кто хорошо знает приметы, предшествующие переменам погоды. Мнения оказались разными. Многие считали, что будет шторм; но так как все знали, что «Винкельрид» — новое, надежное судно и никто даже не подозревал о том, как перегрузил его жадный Батист, ветер, по общему заключению, должен был только способствовать скорейшему прибытию барка в гавань. Посылать лодку казалось ненужным также и потому, что ее, во время шторма, могло легко перевернуть волной, и потому барк представлялся значительно безопасней. По причине сей нерешительности, зачастую обнаруживаемой, когда обстоятельства неопределенны, Адельгейда и ее отец подверглись всем ужасам вскоре разыгравшейся бури.
Только с наступлением вечера в городе поняли, что шторм явится серьезным испытанием даже для тех, кому предстоит его встретить на борту надежнейшего барка. Темнота значительно увеличила опасность, потому что суда часто разбивались о камни из-за неправильных расчетов; и вдоль берега по приказанию бейлифа, который проявлял к пассажирам на борту «Винкельрида» заинтересованность гораздо большую, нежели простое сочувствие к оказавшимся в беде путешественникам, зажгли огни. К спасению их были приняты все доступные меры, и, как только ветер несколько утих, лодки отправились от берега в разные концы — искать бедствующий барк. Но «Винкельрид» уже плыл в это время вдоль берега Савойи, и потому поиски оказались бесполезными. Однако, едва лишь разнесся слух, что некий парусник вышел из-под прикрытия гор и направляется к Ла-Тур-де-Пейль, деревушке с гаванью более безопасной, чем Веве, горожане ринулись туда толпами. И как только все уверились, что пропавшая компания находится на борту этого судна, ее встретили восторженными криками и радостными приветствиями.
Бейлиф и Роже де Блоне заторопились навстречу барону де Вилладингу и его спутникам и отвели их, радостных и возбужденных, в старый замок, который украшал порт и от которого последний заимствовал свое наименование. Знатный бернец был слишком потрясен только что пережитыми злоключениями, а также необыкновенной, безграничной нежностью Адельгейды, которая плакала над ним, подобно матери, обретшей свое потерянное дитя, и потому приветствовал своего друга, жителя Во, не столь пылко и искренне, как это бывало всегда. Однако несмотря на его сдержанность, встреча друзей все же была сердечной.
— Я едва не стал завтраком для рыб, дорогой де Блоне, — сказал барон, тепло пожимая руку и опираясь на плечо своего друга. — Если бы не этот смелый юноша и если бы не доблестный моряк, искуснейший из всех, кто когда-либо плавал по пресным и соленым волнам, все, что осталось бы теперь от Мельхиора де Вилладинга, было бы дешевле, чем самая малорослая форель в Женевском озере.
— Хвала Господу, что ты уцелел! Мы беспокоились за тебя, и на поиски барка уже отправлены лодки: но, к счастью, все завершилось благополучно. Этот юноша, как я вижу, швейцарец и воин — что ж, он будет вдвойне дорог нам и бесценен — как единственный, кто спас тебя, оказав всем нам этим величайшую услугу.
Сигизмунд принял комплименты, не утратив присущей ему скромности. Бейлиф, однако, не удовлетворился одними только поздравлениями и шепнул юноше на ухо, что подобная услуга, оказанная знатной персоне, будет в надлежащее время учтена консулами.
— Ты, герр Мельхиор, поистине счастливец! — заявил он вслух. — Как удалось тебе добраться сюда — морем или по воздуху? Возблагодарим же Господа, как призывает Роже де Блоне, за то, что тебе удалось выбраться сухим из воды! В нашем Аббатстве, наверное, предстоит весьма изысканная церемония, судя по тому, что туда стекается множество именитых людей из горных замков и даже из-за Рейна. Не было ли с тобой на барке иного попутчика, помимо тех, кого я вижу сейчас?
— Да, был еще один; но куда же он девался? Это доблестный генуэзец, о коем я рассказывал тебе, сир де Блоне, как о своем любимом друге. Гаэтано Гримальди — это имя ты прекрасно помнишь, или я расточал свои признания попусту!
— О, я так часто слышал от тебя об этом итальянце, что, кажется, сам давно уже с ним знаком! Когда ты вернулся с итальянских войн, ты только и повторял: «Гаэтано говорит так», «Гаэтано думает вот этак», «Гаэтано делает то-то и то-то»… Так это он сейчас с тобой приехал?
— Он, кто же еще!.. Счастливая случайность свела нас вместе на пристани Женевы после тридцатилетней разлуки, и во время последнего выпавшего нам тяжелейшего испытания мы были неразлучны. Я провел в дружеских объятьях тот ужасный миг, Роже, когда все исчезло из виду — небо, земля, горы и даже мое дорогое дитя; и только он был со мной — тот, с кем я пережил множество опасностей, мой верный товарищ, который не однажды из-за меня получал раны, недосыпал, пускался в долгий путь и делал все то, на что способна любовь, — он, волею судеб, был со мной в эту ужасную ночь!
Едва барон кончил говорить, как вошел его друг, на лице которого было написано выражение спокойного достоинства, отсутствовавшего только тогда, когда Гримальди было угодно забыть об условностях, приличествующих его сану, либо когда он поддавался своему горячему южному темпераменту, противоречащему правилам аристократической сдержанности. Барон представил его Роже де Блоне и бейлифу как особу, о которой только что велась здесь речь, и как своего давнего верного друга. Первый встретил его с искренней теплотой, тогда как герр Хофмейстер настолько замысловато изъявлял свою радость и уважение, что немало удивил этим присутствующих.
— Благодарю, благодарю, добрый Петерхен, — сказал ему барон де Вилладинг, ибо именно этим уменьшительным именем называли Хофмейстера те, кто мог позволить себе такую вольность. — Благодарю, верный Петерхен; твоя доброта к Гаэтано немало свидетельствует о любви ко мне.
— Я чту твоих друзей, как и тебя самого, герр фон Вилладинг, — ответил бейлиф, — ибо ты вправе требовать почтения от бюргерства и его верных слуг; но уважение, оказываемое синьору Гримальди, относится к нему лично. Мы всего только бедные швейцарцы, живущие в диких горах; солнце не балует нас теплом и мир — своим вниманием! И все же нам не откажешь в учтивости. Человек, который, подобно мне, многие годы провел на государственной службе, был бы недостоин своей должности, если бы, руководствуясь инстинктом, не умел выказать почтения особам, коих полагается чтить. Синьор, в случае утраты Мельхиора де Вилладинга это озеро сделалось бы нам немило на многие месяцы, а возможно — и на годы; но если бы мы потеряли вас, я молился бы о том, чтобы горы рухнули в воду и похоронили бы дерзкое озеро под своими обломками!
Мельхиор де Вилладинг и Роже де Блоне искренне посмеялись над неуклюжими комплиментами Петерхена, хотя самому бейлифу казалось, будто он изрек нечто необыкновенно умное.
— Синьор, я благодарен вам не менее, чем мой друг де Вилладинг, — сказал генуэзец, в глазах которого искрился смех. — Подобная учтивость не может не покорить нас, итальянцев, ибо я сомневаюсь, что по ту сторону Альп сыщется хоть один человек, который захотел бы подвергнуть хотя бы одно из наших морей столь ошеломляющему наказанию за простительную, и даже естественную, провинность. Но умоляю вас простить это озеро, поскольку, догадываюсь, оно сыграло всего лишь второстепенную роль и навряд ли обращалось бы с нами иначе, чем с прочими путешественниками, держись мы от него подальше. Разумнее было бы предъявить обвинение ветру, а поскольку ветра зарождаются на высотах, то, боюсь, в конечном итоге пришлось бы обвинить те самые горы, к которым ты обращаешься за справедливым возмездием, в организации заговора против нас.
Бейлиф захихикал с глупой улыбкой, весьма довольный как собственным остроумием, так и ответными шутками собеседников, и разговор принял другое направление; однако на протяжении вечера, и далее при каждом своем визите, он продолжал оказывать синьору Гримальди столь особое и подчеркнутое внимание, что не мог не пробудить симпатии к итальянцу среди тех, кто привык видеть Петерхена сухим, деловитым, высокомерным чиновником.
Вспомнили о том, что путешественникам необходимо подкрепиться и отдохнуть после перенесенных ими тягот и злоключений. Роже де Блоне настоял, чтобы они поднялись в его замок, подле которого еще пылал сигнальный костер. На особой местной повозке, называемой шарабаном, небольшое расстояние было преодолено; бейлиф, к немалому удивлению собственника замка, пожелал сопроводить гостей, чтобы оставить их уже в полной безопасности. У ворот Блоне, однако, Петерхен распрощался со всеми, принеся при этом тысячу извинений и сославшись на многочисленные заботы, которые ложатся на его плечи в связи с подготовкой к празднеству.
— Зима, наверное, будет в этом году теплой, судя по тому, как любезен герр Хофмейстер, — заметил Роже де Блоне у входа в замок. — Ваши бернские чиновники, Мельхиор, не слишком-то учтивы с нами, бедными аристократами из Во.
— Синьор, вы упустили из виду корыстолюбие нашего приятеля, — смеясь, заметил генуэзец. — Существуют бейлифские округа и получше, а к голосу синьора де Вилладинга прислушиваются консулы. Надеюсь, я разрешил ваши сомненья?
— Нет, — ответил барон де Вилладинг, — ибо предназначение Петерхена — до конца дней своих быть управителем маленького округа. Этот достойный человек имеет доброе сердце, и он не мог не растрогаться при виде путешественников, чудом избежавших могилы. Я благодарен ему за его доброту, и если бы вправду предоставилась возможность подать за него свой голос, я не преминул бы сделать это; когда на государственные должности назначаются люди с мягким сердцем, это служит ко благу республики.
Мнение барона, показавшееся убедительным, поддержали все, кроме синьора Гримальди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60