Дело совсем не пустячное: оно заключается не в том, чтобы надеть на себя второй плащ или позабавиться детской игрой в снежки; нет, тут вопрос жизни или смерти. Вы, синьор генуэзец, поднялись на высоту в половину лиги — в область бурь, где ветры порой свирепствуют так, будто исчадия преисподней стремятся нагнать на себя прохладу, и где самые могучие телом и самые твердые сердцем слишком часто бывают вынуждены признаться в своей слабости.
Из почтения к итальянцу старый проводник, давая ему этот энергичный отпор, обнажил побелевшие локоны и потом, уже умолкнув, продолжал идти с горделивым видом знатока гор, словно нарочито не желая прикрыть от непогоды голову, которая выдержала в горах немалое множество бурь.
— Надень шапку, добрый Пьер, прошу тебя, — произнес генуэзец тоном раскаяния. — Я обнаружил мальчишеское нетерпение, не подобающее моим летам. Ты — лучший судья обстоятельствам, в которых мы оказались, и ты один должен вести нас вперед!
Пьер принял извинения с мужественным достоинством, продолжая тем временем с неослабевающей энергией одолевать крутизну.
Минуты тянулись, нагнетая уныние и тревогу. Снег падал все стремительнее и гуще; появились опасные предвестия того, что вот-вот разыграется вьюга. На той высоте, где теперь находились путники, природные явления, с виду совершенно обыкновенные, становятся вершителями судеб. Недостаток тепла для согревания тела на высоте шести-семи тысяч футов над уровнем моря и на широте сорок шесть градусов даже и при самых благоприятных обстоятельствах причиняет немалые неудобства, однако здесь опасность усугублялась прочими привходящими причинами. Из-за одного только отсутствия солнечных лучей чувствовался пронизывающий холод, а в ночные часы, несмотря на середину лета, наверняка должен был ударить мороз. Если защитные средства оскудевают, непогода, сама по себе не таящая особой угрозы, берет верх над человеческой немощью; если к тому же известно, что стихии буйствуют в горах несравненно сильнее, нежели в низинах, то читателю станут яснее мотивы озабоченности Пьера — яснее, быть может, чем он понимал их сам, хотя теорию ему заменял продолжительный и суровый опыт.
Опасность редко располагает к словоохотливости. Робкие уходят в себя, отдавая едва ли не все свои способности пытке воображением, раздувающим беды и преуменьшающим средства к спасению, тогда как мужественные духом, овладев собой, направляют волю к энергичному действию. Среди спутников Пьера наблюдалась именно такая реакция. Все умолкли, предаваясь раздумьям, — каждый на свой лад. Мужчины, все без исключения, сосредоточенно и упорно подгоняли мулов; Адельгейда побледнела, но сохраняла спокойствие благодаря стойкости характера; Кристина, трепещущая и растерянная, находила утешение только в присутствии Сигизмунда, на которого всецело полагалась; прислужники наследницы Вилладингов, надев головные уборы, следовали за своей госпожой со слепой верой в надстоящих, которая поддерживает людей их звания в минуту бедствия.
Минут за десять пейзаж совершенно переменился. Снег не прилипал к отвесным и подобным железу склонам, однако долины и ущелья сделались белыми, как пик Велан. Пьер по-прежнему продолжал молча и настойчиво идти в гору, словно желая тем самым поддержать проблеск надежды в тех, кто от беспомощности должен был полагаться исключительно на его собранность и на его опыт. Путникам хотелось верить, что снегопад — вполне заурядное явление на вершинах Альп в это время года, свидетельствующее, наряду со многими другими признаками, всего лишь о суровости приближающейся зимы. Сам проводник явно не был расположен тратить время на объяснения — и, поскольку скрытое волнение охватило всех его спутников, у него не стало причин сетовать на их медлительность. Сигизмунд держался рядом с сестрой и Адельгейдой, заботясь о том, чтобы их мулы не отставали; другие мужчины также подгоняли животных, на которых ехали женщины. Так прошло несколько тягостных минут, пока не стемнело окончательно. Небо перестало быть видимым. Глаз наблюдал только бесконечный поток падающих снежинок — и становилось трудно различить даже бастионы скал, замыкавших неровное ущелье, через которое путники продвигались. Хотя скалы находились почти совсем вплотную с тропой, путники нередко на них натыкались. Порой путешественники пересекали каменистые пустоши, на которых нельзя было найти ни малейшего признака растительности. Следы вьючных животных, шедших впереди, постепенно терялись, но поток, изливавшийся из ледника, близ которого шел путь, ощущался временами всеми, когда приходилось его преодолевать. Пьер, все еще уверенный, что придерживается нужного направления, один знал о ненадежности этого ориентира: когда путники приблизились к вершине, поток уменьшился и ослабел, разделившись на двадцать небольших ручейков, истекавших из огромных пластов снега, накрывавших собой горные пики.
Ветра, однако, никакого не было. Проводник, не чувствуя в воздухе предвестий перемены, рискнул наконец подбодрить спутников и выразил надежду на то, что они сумеют достичь монастыря, избежав серьезного бедствия. Не успел он договорить, как снежинки, словно в насмешку, начали кружиться в воздухе, и сквозь ущелье пронесся порыв ветра, едва не сорвавший с путников плащи и накидки. Несмотря на всю стойкость духа и долгий опыт, мужественный Пьер не удержался от возгласа отчаяния; он тотчас же остановился как человек, который не в силах больше скрывать ужас, копившийся в нем на протяжении последнего, невыносимо долгого часа. Сигизмунд, как и большинство мужчин, спешился немного раньше, надеясь согреться тем, что разминал ноги. Юноша не раз перебирался через горы и, едва заслышав возглас Пьера, немедля бросился к нему.
— Далеко ли еще до монастыря? — поспешно спросил он.
— Расстояние больше лиги; тропа крутая и каменистая, месье капитан, — отозвался несчастный Пьер тоном, который был красноречивее любых слов.
— Сейчас не время для колебаний. Помни, что ты ведешь не партию торговцев с грузами; среди нас — те, кто непривычен к непогоде и хрупок здоровьем. На какое расстояние мы отошли от той деревушки?
— До нее вдвое дальше, чем до монастыря! Сигизмунд молча обернулся к старейшинам, словно желая испросить у них совета или получить приказания.
— В самом деле, лучше бы вернуться, — не слишком уверенно проговорил синьор Гримальди. — Ветер пронизывает насквозь, ночь вот-вот наступит. Что ты думаешь, Мельхиор? Вместе с синьором Сигизмундом я придерживаюсь того мнения, что времени терять нельзя.
— Прошу прощения, синьор, — торопливо вмешался проводник. — Часом позже я не отважился бы пересечь равнину Велана за все сокровища Эйнзидельнаnote 154 и Лорето!note 155 Туда обрушится ураган: все вокруг закипит, будто в адском котле; а здесь мы, так или иначе, время от времени укрываемся за скалами. Малейшее отклонение в сторону на открытом пространстве может удалить нас от цели на лигу или больше, и нам понадобится час, чтобы выбраться на верную дорогу. Животным подниматься в гору легче, чем спускаться вниз — они и в темноте не оступятся; и если в деревне не найдется из еды ничего пригодного для лиц благородного звания, добрые монахи смогут накрыть стол хоть для короля.
— Тем, кто окажется под крышей, избежав вьюги среди диких скал, сгодится любое угощение. Ты готов поручиться, что мы прибудем в монастырь вовремя, целыми и невредимыми?
— Синьор, мы в руках Господа Бога. Набожные августинцы, не сомневаюсь, молятся за тех, кто сейчас находится в горах, но нам нельзя тратить попусту ни минуты. Я прошу только одного: чтобы никто не терял друг друга из виду, чтобы каждый напряг свои силы до последнего. Мы недалеко от Прибежища, но если буря разыграется по-настоящему, а это — не будем больше скрывать опасности — об эту пору случается нередко, нам понадобится затратить на поиски несколько часов.
Известие о том, что надежное укрытие в пределах досягаемости, ободрило путников в той же мере, в какой во время шторма может ободрить моряка близость безопасной бухты с подветренной стороны. Призывая всех держаться теснее как только возможно, а если слишком донимает холод — спешиться, Пьер вновь двинулся вперед.
Но даже столь недолгое промедление ощутимо изменило положение дел к худшему. Ветер дул с разных сторон: мощный поток воздуха, натолкнувшись на преграду Альп, то обрушивался вихрем, подталкивая путников в спины, то яростно бил в лицо, заставляя останавливаться. Температура воздуха стремительно падала, и воздействие холода начали с тревогой ощущать даже самые закаленные. Особая заботливость проявлялась по отношению к женщинам. Адельгейда одна сохраняла достаточное самообладание, чтобы давать себе отчет в своих чувствах; она старалась преуменьшить опасность положения, не желая напрасно волновать окружающих; но она не в силах была скрыть от себя ужасную истину, которая заключалась в том, что жизненное тепло покидало ее с быстротой, лишавшей всех обычных способностей. Сознавая свое духовное превосходство над любой из своих спутниц — превосходство, которое в подобные моменты значит гораздо более физической крепости, — она, превозмогая холод, остановила мула и подозвала Сигизмунда, с тем чтобы тот обратил внимание на сестру со служанками, которые уже некоторое время не произносили ни слова.
С этой просьбой Адельгейда обратилась к нему в тот момент, когда буря набирала, казалось, новую силу — и стало совершенно невозможно даже на расстоянии двадцати шагов отличить заметенную снегом землю от тесно сбившихся в кучу, дрожавших от холода путешественников. Сигизмунд поспешно откинул плащи и накидки, в которые была закутана Кристина, и полубесчувственная девушка припала к его груди, будто сонное дитя, жаждущее задремать в любящих руках.
— Кристина, ангел, бедная моя, гонимая сестра! — пробормотал Сигизмунд так тихо, что слышать его могла одна только Адельгейда. — Очнись, Кристина! Ради нашей дорогой любящей матери, возьми себя в руки. Очнись, Кристина! Именем Господа Бога, очнись!
— Милая Кристина, пробудись! — воскликнула Адельгейда, спрыгнув с седла и прижав к себе беспомощно улыбавшуюся девушку. — Да убережет меня Господь от мучительного чувства, что именно я навлекла на тебя гибель, когда захотела пересечь эти безжалостные, враждебные горы. Кристина, если ты испытываешь ко мне любовь и жалость, — очнись!
— Позаботьтесь о девушках! — торопливо бросил Пьер. Ему сделалось ясно, что приближается катастрофа, страшные последствия которой ему доводилось наблюдать в жизни и раньше. — Приглядите за женщинами: кто сейчас заснет — тот погиб! Погонщики мулов быстро раскутали двух служанок: обеим, как выяснилось, грозила неминуемая опасность, и одна из них уже потеряла сознание. Своевременно предложенная Пьером фляжка, а также усилия погонщиков помогли вернуть несчастных к жизни, хотя даже самому несведущему стало ясно, что достаточно еще получаса — и холод довершит свое роковое воздействие, столь стремительно начатое. Ко всеобщему смятению, никто уже не сомневался, что полная утрата живительного тепла равносильна смерти.
В этом бедственном положении все спешились. Каждый понимал, что в минуту опасности спасти их может одна только решительность и что нельзя терять ни секунды. Женщин, включая Адельгейду, поместили между мужчинами, которые поддерживали их с обеих сторон, и Пьер громким волевым голосом призвал компанию продолжить путь. Погонщик вел мулов за ними. Восхождение, из-за слабости Адельгейды и ее спутниц, по крайне неровной каменистой поверхности, покрытой снегом, было очень медленным и до последней степени утомительным. Все же движение понемногу разогнало кровь в жилах, и кое-кто начал постепенно возвращаться к жизни. Пьер, шедший впереди со стойкостью горца и выдержкой истинного швейцарца, подбадривал спутников, стараясь внушить им надежду, что до Прибежища совсем недалеко.
Как раз в ту минуту, когда требовалось совместно напрячь все силы до предела и когда все явным образом вполне осознали необходимость действия и были к нему готовы, погонщик, направлявший мулов, предпочел пренебречь своим долгом — и вместо того, чтобы карабкаться наверх, к монастырю, вознамерился спуститься в деревню. Этот погонщик был чужаком, случайно нанятым для экспедиции, и не был связан с Пьером теми обязательствами нерушимой верности, которые одерживают верх над эгоистическими слабостями. Усталые животные, не слыша понуканий и не расположенные двигаться, сначала остановились, а потом свернули в сторону, подальше от секущего ветра, и сбились с тропы, которой, дабы не погибнуть, необходимо было придерживаться.
Как только Пьеру стало известно о случившемся, он тотчас же распорядился любой ценой вновь собрать заплутавших животных на прежнем месте. Задача была не из легких: все были растеряны, оглушены, притом трудно было разглядеть что-либо даже за несколько ярдов. В погоню бросилось несколько человек, поскольку пожитки были навьючены на седлах; однако спустя несколько минут, в продолжение которых волнение помогло разогнать кровь и пробудить способности даже у животных, мулов удалось, к счастью, вернуть. Их связали вместе одного за другим, как это обычно делается в гуртах скота, и Пьер попытался вернуться на прежнюю тропу. Однако поиски оказались тщетными: дорога была потеряна! Искали с обеих сторон, но никто не мог обнаружить даже малейших следов. Острые, неровные обломки скал были единственным вознаграждением самых напряженных усилий; время было потрачено впустую, все собрались вокруг проводника, словно по общему сговору, просить у него совета. Скрывать истину долее было нельзя: путешественники сбились с дороги.
ГЛАВА XXIII
Ослушник да не смеет укорять
Благую мудрость: все сотворено
Не на тщету, а для высоких целей.
Томсон
Покуда у человека есть силы для борьбы, надежда его не покидает. Всякий наделен своей, особого рода храбростью:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60