Может, не за русские песни, а за раз? Может быть, я на самом деле живу с проституткой, и она умело водит меня за нос? Ебаные пиздострадатели принцы, шейхи, нефтяные магнаты из Техаса и торговцы оружием, домогающиеся пизды за любые деньги. Они развращают наших женщин…
Так как я не желал больше лицезреть совещание баб, занятых проблемой, как бы подороже продать свою пизду, я крутанул фильм Наташкиной жизни назад и попал на прелестную сцену…
Восьмилетняя Наташка в сандалетах и коротком платьице с вышивкой, сопровождаемая тучной бабушкой в соломенной шляпе, возвращалась с алуштинского пляжа. Мокрые волосы малышки были гладко зачесаны назад. «Здравствуйте, внучка и бабушка!» — приветствовал я их, вскочив в фильм и выйдя им навстречу из-зa татарского кустарника.
«Чокнутый какой-то…» — прошептала бабушка Наташке. На всякий случай бабушка положила руку на спину внучке, как бы защищая ее от непонятного типа. От моря шли искупавшиеся советские люди. Мужчина, на ногах сандалии, штанины закатаны до колен, нес авоську, полную мусора, и в другой руке футбольный мяч. Мне показалось, что он готов защитить советских внучку и бабушку от подозрительного иностранца. Советского мужчину хлебом не корми, дай ему возможность защитить внучку с бабушкой. Как бывший советский мужчина я отлично знал это, потому, состроив равнодушную физиономию, я отправился в сторону моря и, лишь сделав с полсотни шагов, оглянулся Наташка-девочка, хитро улыбаясь, тоже обернулась и глядела на меня из-под руки бабушки. «Всему свое время. Не забегай вперед!» — раздался гулкий голос с небес. Я испуганно задрал голову вверх, к вершине высокого обелиска, увенчанного крупной красной звездой. «Кто это?»
«Какая тебе разница. Оставь девочку в покое. Она не поймет тебя сейчас. Как не поняла маленькая Лариса Дворкина, которую ты заманил в подвал конфеткой, развратник, и, стащив с нее трусы, исследовал ее анатомию. Тебе было тридцать лет, а ей — пять. Всему свое время. Сердитая красная звезда замолкла.
«Мне иногда кажется, что маленькие девочки тоже все понимают», — пробормотал я.
Я вновь влез в фильм, когда Наташка училась уже в пятом «А». Я посетил школу, где в этот день был первомайский утренник. Наташка надела поверх формы белый передник, а на гладко зачесанные волосы приколола сзади белый капроновый бант. Выглаженный, свежий алый галстук был аккуратно повязан поверх крахмального кружевного воротничка. Я немедленно затесался в толпу родителей, сидящих и стоящих в физкультурном зале, где происходил утренник. Желая рассмотреть в подробностях церемонию (особенно меня интересовал момент, когда она подойдет отрапортовать к директору школы, проскороговорить обычные гладкие фразы советских пионеров. Как девчонка справится с ролью, не заорет ли вдруг «Я ебала тебя в рот! Столик мадам Юпп он чистит!»), я постепенно продвинулся вперед к самой эстраде. «Видать, иностранец! — зашептались в толпе. — Из Польши или ГДР». Я испуганно вспомнил, что в Париже 1986 года мужчины одеваются несколько иначе, чем в Ленинграде 1970, и решил слинять, пока не арестовали. Пятясь и выбираясь из толпы наряженных родителей, моргнув Наташкиной маме и братишке Сереже по пути, я еще раз внимательно осмотрел нужную мне пионерку. Что-то в ней уже изменилось, я ей уже не доверял, как доверял девочке с медведиком и девочке с бабушкой. Наташка в белом фартуке и пионерском галстуке уже что-то знала. 5-й «А»… — бормотал я, выбираясь из толпы. — Знаем мы этот пятый «А»… Уже небось менструация началась…» Посчитав в уме, решил все же, что рановато. Но и ждать недолго.
Как обычно бывает, переходный возраст оказался самым неуловимым, то являлась на экране все та же, увеличившаяся пионерка, то уже совсем не пионерка. Хулиганка скорее. Погоняв фильм туда и обратно, смирившись с невозможностью поймать момент перевоплощения Наташки с медведиком в руках в Наташку с членом во рту, я навел фокус на зеленую пастораль. У мелкой речки, на фоне летних пышных кустов возвышалась на пятнадцатисантиметровых толстых каблуках Наташка. Торс молодой кобылки был затянут в непонравившиеся мне, узкие, до самых колен, шорты и белую тишот без рукавов, выдававшую большую грудь. Глаза ее уже защищали темные очка Было уже стыдно перед Лимоновым. Слева в пастораль затерлась дрожащая чья-то, высоко поднятая удочка. На одну ногу Наташка оперлась, другую выдвинула вперед, чуть согнув ее в белом колене. Лицо кобылки было спокойным и круглым, как ее колено. И сытым. «Разумеется, — с отвращением прокомментировал я. — Спокойным и сытым его делает хозяин удочки или его друг, «женихи» за кадром.» Впервые за весь фильм «женихи» появились в жизни Наташка. Недовольный ее поведением (Выперлась с «женихами» за город!) я поспешно избавился от девицы на каблуках.
Следующей заинтересовала меня девочка, лижущая мороженое. Она также прятала глаза за темными очками и похабно слизывала мороженое языком снизу вверх, как член. Я неодобрительно покачал головой. На пальцах девчонки находились целых три перстня с массивными камнями — признак дурного вкуса. Невозможно было разглядеть, что это за камни, но я готов был держать пари, что искусственные. Рядом с Наташкой смотрела на плавающих в пруду лебедей другая девчонка и… «жених». Лысоватый, вдвое старше малолетних потаскушек, усач. Раскрыв рот, большим горячим языком Наташка с перстнями зализывала свое мороженое… От языка и мороженого подымался парок… И плавали лебеди в пруду, красивые только издали.
Еще одна пастораль скрывала в себе сюжет посложнее. Наташка в белом лифчике и купальных мужских (фу, мерзость какая!) трусиках, пыталась взлететь, покинув лодку и песок. Голова ее была запрокинута назад, глаза глядели в небо, руки были широко раскинуты крыльями и одна нога даже уже оторвалась от песка…
Трижды ебанный телефонный звон оторвал меня от понравившейся сцены. Я побежал к артерии, связывающей меня с миром, как древние горожане бежали к реке, на которой появились неопознанные еще корабли. На ходу я поглядел на часы. Два ноль пять.
— Хэлло? — кто-то молчал и дышал в трубку…
Клубок червей распутался
Домой она не явилась. Ее поведение непредсказуемо. Когда Наташка не является домой после ссоры или размолвки, ему хотя бы понятно почему. Не явиться после телефонного звонка «Я так люблю тебя, даже страшно!» — стыдно. Обстоятельства, очевидно, подхватили ее под руки и утащили. И она им нисколько не сопротивлялась. Может быть, поклонник — кувейтский старый генерал — пригласил ее после закрытия «Санкт-Петербурга» в «Кальвадос»? Может быть, торговец оружием Омар Резвани вместе со свитой увлекли Наташку в дьявол знает каком направлении? Или фальшивая цыганка-румынка позвала ее в отель к командировочным техасским или гонконгским бизнесменам заработать пару-тройку тысяч?
«Романтическая жизнь с певицей кабаре имеет множество неприятных сторон», — размышлял он, лежа в холодной спальне и прислушиваясь к каждому автомобилю, протискивающемуся по рю де Розье. Свернет ли на рю дез'Экуфф или проедет дальше? В любом случае все автомобили сбавляли на углу скорость, ибо рю де Розье сужается и искривляется в месте впадения в нее рю дез'Экуфф. Приходилось приподнимать голову с подушки на решительно все проезжающие автомобили. Писатель привык к разорванному на несколько кусков сну, но сохранившаяся вопреки здравому смыслу задавленная тревога самца на тему «моя женщина в ночном городе» заставляет его порой вскакивать с постели. Он встал, прошел в прихожую и поглядел в окно. Глухо, как на ночной деревенской улице. Он прошелся по квартире и лег в постель. Истошным голосом заорал вдруг пьяный. Известный ему местный пьяница, напивающийся раз в неделю и орущий всегда одно и то же. Было ясно, что сейчас он спустится вниз к рю Ризоли и с ним спустится и умрет его ритуальный крик.
Супермен выработал свой стиль борьбы против разрушительницы, и в основе его лежит невозмутимость. Он живет с Наташкой по методу, предложенному телерекламой сыра «Бурсин». Крепколицый миляга в смокинге преспокойно намазал на тост сыр к элегантно поедает его, в то время как вокруг обваливаются потолки, рушатся стены, вьюга ворвалась в дом, и вот сидит уже он за столом в зимнем поле. А храбрец ест себе сыр и отхлебывает вино из высокого бокала. И напевает:
«Вот эвэр хэппэн
Хэппэнс фор гуд…»
Утром он сел за стол и продолжил выстукивание романа. Сидя в чистом поле. Понятия не имея, где его баба.
— «Хуй ты меня разрушишь, Наташенька!»
Он проработал до четырех часов. Когда супермен сгибался с гантелями, лежа на полу, закипел, как чайник, телефон. Смущенный голос Генриха произнес:
— Эдвард?.. Вы только, пожалуйста, не сердитесь. Наташа сидит у меня…
— Вы хотите сказать, что она провела ночь с вами? — ехидно заполнил паузу супермен.
— Ну нет, что вы… Она только что пришла. Она просила меня позвонить вам… — Генрих нервно захихикал. — Дело в том, что Наташа боится идти домой. Она просила меня спросить у вас, если она сейчас придет, вы не станете ее ругать?
— Нет, я не стану ее ругать. Она путает меня со своей бабушкой… Она пьяная, Генри?
— Не очень… — Генрих замялся. — Возбуждена…
Возбужденная женщина явилась, когда он сидел в спальне, на краю кровати, и смотрел ТиВи, позаимствованный у отбывшего в Сенегал на два месяца друга Димитрия. Черно-белые, с прыгающими носами и губами полицейские охотились за столь же плохо выглядящими преступниками. Порой ноги всей компании вдруг ломались в коленях и загибались под экран или под их автомобили.
Шумно захлопнув дверь, она вызывающе выдохнула «Привет!» и сразу же прошла в большую комнату. Не увидев его там, она, с большим, чем это было уместно, подъемом закричала:
— Ты где?!
— В спальне.
Она нестойко подошла к дверям спальни.
— Телевизор он смотрит! — В голосе было презрение.
— Смотрю, — согласился он спокойно. Он и в самом деле был спокоен. Главное, что хулиганка жива и вот пришла домой.
Уйдя в глубину квартиры, она сбросила туфли и стала раздеваться. Он чуть убавил быстрые галопы Моцарта, которыми метр-ан-сцен снабдил полицейский фильм. Совсем голая, она выросла на пороге.
— Почему же ты меня не спросишь, где я провела ночь? — Ленинградская девочка смотрела на супермена с вызовом. На лице, правда, появилось больше деталей: темные круги несмытой краски вокруг глаз и грива ало-большевистских волос вокруг физиономии, но девочка была та же.
— Ну и где ты провела ночь? — спросил он, уставившись в ТиВи, спокойно побеждая ее страсти своим характером.
— Я провела ночь с Леной! — торжественно прозвучало в голосе Наташки.
— С Лёней… С каким Лёней? — спросил он невинно.
— С Леной! С твоей бывшей женой!
— Ну и как, хорошо было? Надеюсь, ты получила удовольствие.
— А… Ничего особенного. И что ты в ней находил! — очевидно, гордая собой, но разочарованная его спокойствием, она прошла в ванную. — Тебе все равно, что бы со мной ни случилось!..
Супермен улыбнулся. Разумеется, ему не все равно. Первую ночь, когда она не пришла домой, он был пьян, и частично спал. Вторую ночь не спал вовсе. Когда ссоры и походы к Нинке участились, он привык и, отключив телефон, спит теперь более или менее. А что делать, жизнь продолжалась даже у печей Аушвица.
Она вышла из ванной и, войдя в спальню, включила ТиВи. «Я хочу ебаться! Выеби меня!» — заявила она капризно. И, легши на спину, раздвинула ноги. Он решил подчиниться обстоятельствам…
Лежа на теплом, большом теле, он чувствовал, что Наташка явно получает дополнительное удовольствие от того, что провела ночь с его экс и теперь делает любовь с ним. Сопит, пыхтит и стонет с энтузиазмом. Что ж, пусть получает, ему не было жалко. Он? Он тоже получал дополнительное удовольствие от нее, храброй и страстной. Хотя ему, скептику, природа женщин была куда более ясна теперь, чем когда он был юношей. Он вспомнил, как, будучи в возрасте Наташки, он впервые сделал любовь с предательницей, с его женщиной, пришедшей от другого мужчины. Она не знала, что он знает, что она пришла от другого мужчины. Но как она была счастлива! Он наблюдал за нею тогда, за той женщиной, пристально. Как она была горяча, агрессивна, как хотела его! (Он на всю жизнь запомнил движения и запах женщины, пришедшей от другого мужчины , и теперь, ему кажется, может безошибочно определить женщину, пришедшую от другого мужчины.) И никакого чувства вины не было заметно в ее поведении! Только удовольствие. Чувство вины пришло позже, он навязал ей чувство вины, когда через несколько недель сказал ей, что знает, знал тогда, от кого она пришла к нему. Трус, мальчишка, дурак, — несколько недель он получал повышенное удовольствие от своей «оскверненной» подруги. И все же, трус, мальчишка, он высказал ей упреки своего самолюбия, своего молодого, поганого «я» и выставил ее из своей жизни. Сейчас бы он этого не сделал. Та женщина (он верит в это и сейчас) любила его, а не мужчину, от которого она явилась к нему в тот далекий вечер. Прервав ту связь, он что-то потерял, хотя и тогда он не верил в вечную любовь, не собирался прожить с той женщиной всю жизнь и умереть в один день. Однако та любовь закончилась неестественным образом. Нужно, чтобы любови заканчивались естественно.
Наташка и супермен кончили вместе. Может быть, призрак третьего участника акта — графини — помог им в трудном деле одновременного оргазма. Еще похмельно пьяненькая Наташка курила и разглагольствовала.
— Я сама позвонила ей. Сказала, хочу познакомиться. Она согласилась («приходите, Наташа»), дала адрес. Она живет в квартире Любы, ты ее знаешь? Муж Любы тоже индустриалист, как и муж твоей Лены.
— Скорее твоей, чем моей. Ты о ней вспоминаешь несколько раз на день, не я. Надеюсь, теперь, когда ты выспалась с ней, ты успокоишься?
— У нее такая толстая жопа, Лимонов! — Наташка радостно засмеялась. — И щеки! Елена Прекрасная — самая красивая женщина России!.. Ха-ха… У красавицы мясистые щеки. У нее даже колени жирные! Эх ты, Лимонов, расписал ее в своей книге…
— Я был в нее влюблен, и как все влюбленные поэты, восхвалял предмет обожания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37