Там он, встав на задние лапы, взялся бодро рвать когтями кресло.
— Нельзя, негодяй! — Писателю пришлось опять шлепнуть котенка по крупу. Испуганный черныш спрятался под диван. — Кресло не принадлежит мне, — оправдался писатель. — Что скажет мадам Юпп? Если бы кресло было мое, терзал бы ты его на здоровье.
Казимир пропищал что-то недовольное из-под дивана.
Писатель ушел и вернулся поздно ночью, пьяный. Еще поворачивая ключ в замке, он услышал приветственный писк. Как обычно бывало с ним ночами, он захотел есть и, налив себе тарелку куриного супа, уселся за стол в прихожей.
— Ну как ты тут без меня справлялся? Много ли мышей поймал? Что происходило? Телефон звонил?
Котенок пискнул и вдруг, подтягиваясь на когтях, полез по штанине. Забравшись на колени, зверь затоптался на них и потянулся мордочкой к тарелке с супом.
— Есть хочешь? Я же оставил тебе полбанки кошачьей пищи? — писатель поглядел на кошачье блюдце. Консервы были не тронуты. Еще вчера он жрал их с невероятным аппетитом уличного кота-бродяги. — Не нравится? — Он пропищал что-то, чего пьяный писатель не понял.
— Может быть, хочешь кусочек курицы? — Писатель отщипнул куриного мяса от ляжки, лежащей в его тарелке, и столкнул Казимира и куриное филе, поместив их на шашечку пола. На белую шашечку. Казимир понюхал филе, но есть не стал. В песке видны были по меньшей мере три лужицы жидкого дерьма. — Животом страдаешь, бедняга! — понял наконец пьяный. Котенок утвердительно пропищал. — Ну, ничего, ваш брат кот на новом месте долго устраивается. Через пару дней будешь O.K.! — И выпив залпом стакан вина, алкоголик ушел в спальню, закрывшись дверью, чтобы котенок не мешал ему спать.
Через пару дней Казимир, однако, не стал O.K. Он совсем перестал есть и только пил воду, подрагивая на тонких лапах у чашки. Обеспокоенный писатель позвонил женщине, у которой было два кота.
— Что делать? Купил котенка, а у него рвота, понос, и он ничего не жрет вот уже несколько дней?
— Ничего страшного, — сказала она. — Коты могут жить без пищи неделю.
— Его все время рвет, он сделался очень тощим и дрожит…
— Ты чем его кормил?
— Кошачьими консервами. Еще давал молоко.
— Молоко ему нельзя было давать. От молока его рвет.
— Но в магазине, где мы его купили, нам сказали, что он может есть все.
— Ты купил котенка в магазине?!
— Ну да… У Сены, в зоомагазине. Где же еще…
— Нельзя покупать там животных. Они часто заражены вирусом. Он привит?
— Привит?
— Ну да… Вам дали бумагу, свидетельствующую о том, что ему сделаны прививки.
— Нет…
— Нужно было потребовать!
Его начал раздражать этот разговор. Он представил ее, полную блондинку, поглаживающую по загривку толстого кастрированного кота номер один, в то время как кот номер два лежит у нее в ногах… Писатель посмотрел на свое, первое в жизни, животное. Котенок-тень застыл у чашки с водой, уперев подбородок в высокий край. Он стоял в таком положении уже долгое время, и только по чуть подрагивающим задним лапам можно было понять, что он жив. Зачем он так стоит? У него нет сил сменить положение?
— Что же мне делать с ним?..
— Купи ему кошачьей травы, он сам вылечится. — Она объяснила, что такое кошачья трава.
— Ты уверена, что он знает, что такое кошачья трава, и будет ее есть?
— Лимонов, — возмутилась она, — это инстинкт, мы тоже подсознательно знаем массу вещей, которым нас никто не учил…
— Спасибо за информацию.
В цветочном магазине на рю Вьей дю Тампль писателю продали за пять франков горшочек с изумрудно-свежими стебельками.
Беднягу Казимира он застал в момент попытки взобраться на низкую скамейку мадам Юпп, стоящую у шоффажа. Он вцепился одной лапой в покрывающую скамейку тряпку, но не мог собрать сил для обычного прыжка и не мог освободить из тряпки когти. Увидев писателя, он чуть повернул голову и жалобно пискнул один раз. Владелец животного взял его за хрупкое туловище и поместил на заплеванную и загаженную подушку мадам Юпп, на ней котенок теперь все время лежал. Казимир закрыл глаза-бусинки с желтым надрезом зрачка и погрузился в забытье.
— Я принес тебе лекарство, Казимир. — Писатель развернул бумагу и извлек горшочек. — На, понюхай эту траву и пожуй ее, пожалуйста. Специалистка сказала, что именно эта трава очищает котам желудки…
Казимир открыл глаза и безучастно поглядел на горшочек. Когда писатель пощекотал травой его нос, он отодвинулся, проволочив туловище по подушечке задним ходом. Оторвав несколько стеблей травы, писатель положил стебли рядом с его мордочкой. Может быть, ему необходимо учуять запах срезанной травы?
Вечером зашел Генрих. Он потрогал котенка, все так же возлежавшего, накрыв тонким хвостом нос, на загаженной подушке, и тот, открыв глаза, тускло посмотрел на Генриха. Пошевелился, подвигался и сполз со скамейки на пол. Сел рядом с тазом с песком и, подрожав, написал на пол. Писатель простил больному безобразие. Не бить же его…
— Он в прекрасном состоянии! — сказал оптимист Генрих. — А вы сказали мне по телефону, что он умирает… Он молодцом. Как его зовут?
— Казимир… Вы называете это прекрасным состоянием? Да он еле двигается Наверное, скоро умрет…
— Ну, Эдвард! Вы преувеличиваете! Посмотрите, какая у него блестящая шерсть. Шерсть блестит только у здоровых животных. А нос… — Генрих коснулся носа котенка. Радостно захохотал. — Холодный! Совершенно холодный! Да он нас с вами переживет, этот котенок! Он притворяется больным, чтобы вас разжалобить. Смотрите, какой хитрый взгляд у него…
— То же самое, я помню, вы говорили по поводу вашего Лаки. Хитрый, притворяется… А наутро Лаки умер…
— Ну один раз ошибся… — Генрих застеснялся.
Они выпили вина.
— Как мыши? — осведомился Генрих.
— Исчезли. Но теперь я предпочел бы мышей, если бы у меня был выбор. С мышами легче. Они здоровое стадо. Этот… — писатель кивнул на котенка, — разрывает мое сердце. Я всегда считал котов сильной и выносливой расой. Оказалось, какой-то вшивый вирус может…
— Вшивый вирус? — Генрих обиженно фыркнул. — Разве вы не знаете, что вирус всесилен. Все человечество может быть уничтожено однажды вирусом!
Писатель наполнил бокалы еще раз, и они опять выпили.
— Ох, Генри… — писатель вздохнул. — Как вы с тремя детьми сумели остаться таким жизнерадостным? Удивлюсь вам… Мне, я это окончательно понял сейчас, нельзя иметь близких людей. Нельзя иметь даже животное. Я слишком соучаствую во всем, что с ними происходит… Вот, первый раз в жизни, завел животное, и, пожалуйста, вирус, оно умирает…
— Вы хотите, чтобы оно умерло! — воскликнул Генрих. — Подсознательно! Чтобы избавиться от новых забот. Чтобы снова думать только о себе, снова быть свободным!
— Скажите еще, что я специально заразил котенка вирусом.
— Я этого не утверждаю. — Генрих вскочил и в восторге от своей теории по поводу Лимонова пробежался по шашечному полу. — Но вы индивидуалист. Вы инстинктивно пытаетесь уничтожить все, что вам мешает сосредоточиться на вас самих…
— Чепуха… Зачем я тогда живу с Наташей? Я мог бы найти себе куда более легкую женщину или жил бы один. Согласитесь, что Наташа не способствует сосредоточению на самом себе.
— Наташа — ваша слабость. У всех у нас есть свои слабости. Наташа…
Потомок многих поколений раввинов, Генрих пустился в хитроумные объяснения… В девять они покинули жилище и отправились на парти. Обыкновенно по вечерам писатель сидел дома и читал французские книги, пополняя свое малоудачное образование. Поселившееся в квартире маленькое больное животное выгнало его из дома.
На парти он, однако, не смог забыть об оставленном на рю дез'Экуфф горе. Писатель не обращал никакого внимания на флиртовавших с ним нескольких молодых женщин и вернулся на рю дез'Экуфф один, сравнительно рано и очень пьяным. Не сумевшее забраться на скамейку животное лежало тощим трупиком под шоффажем. Оно не подошло к Лимонову, как бывало раньше. Оно даже не пискнуло. Оно открыло глаза и поглядело на писателя тускло и невнимательно.
— Казимир, — сказал он и заплакал пьяно. — Зачем ты пришел в мою жизнь? Сознайся, что тебя подослали, чтобы сделать мне больно. Тебя подослало СиАйЭй. Я, сумевший убежать от старости родителей, от повседневных болей семейной жизни, от страхов отцовства, от родины от всех близких и потому болезненных связей, плачу, как неврастеник, потому что из веселого, сумасшедшего котенка ты, всего лишь за десять дней, превратился на моих глазах в тень. И ты умираешь, я вижу, я знаю, что бы ни говорили оптимист Генрих или специалистка по котам… Другие коты, может быть, и могут не есть по неделе и все равно выздоравливают, но ты не выздоровеешь, ты умрешь! Ты умрешь, чтоб мне было больно…
Котенок пискнул, поглядел на писателя и попытался встать. Встал. Ковыляя, как паралитик, подошел к ноге в запыленном черном сапоге и задрал дрожащую голову вверх. Пискнул.
Писатель взял вонючий трупик и положил его к себе на колени. Слезы лились у писателя из глаз, и ему было страшно в квартире. Котенок посидел некоторое время тихо, упрятав нос между ног хозяина, затем, очевидно, согревшись, стал дергаться и икать. Человек посадил его на зеленую подушку, и тот изблевал из себя желто-зеленую пену. Человек выпил все красное вино, бывшее в доме, и лег спать.
Утром он нашел котенка у чашки с водой. Казимир стоял в странной позе: одна лапка и мордочка боком лежали в воде, а задние лапы, перекрещенные, опирались о пол. Писатель было подумал, что котенок захлебнулся, но, присев на корточки и потрогав животное рукой, убедился, что оно живо. Поза котенка напомнила писателю кататоников, двадцать лет назад виденных им в психбольнице. Кататоники могли вдруг застыть в самой невероятной позе и оставаться в ней до тех пор, пока санитары насильственно не заставляли их переменить положение. Бывает ли у котов кататония? Вынув мордочку и лапки из чашки, писатель обтер котенка бумажными салфетками и положил трупик на «его» зеленую подушку. Он взял телефонный справочник четвертого аррондисманта и стал искать телефон ветеринара. В этот момент в окнах сплошной стеной пошел дождь. В квартире сделалось совсем темно.
Ближайший ветеринарный пункт находился на соседней улице Фердинанд Дюваль. Длинные гудки влились в ухо писателя из телефонной трубки. Никого, очевидно, не было в помещении ветеринарного пункта. Он опять набрал то же сочетание цифр. И вспомнил, что было воскресенье. Перерыв все телефонные книги, оказавшиеся в наличии, он, наконец, обнаружил номер телефона ветеринарного госпиталя, находящегося вблизи Елисейских полей. Женский голос сказал писателю, что он может привезти больное животное.
— Но если он очень маленький, надежда на то, что мы сможем его спасти, небольшая. Не ожидайте от нас чуда. Привозите, посмотрим…
Писатель взял сумку. Подошел к сползшему с подушки, головой вниз, котенку. Он, казалось, спал. Рядом лежали так и не тронутые им стебли кошачьей травы.
— Шит! Шит и фак! — выругался писатель.
Внезапно он понял, что активно не хочет везти котенка в ветеринарный госпиталь. Активно не желает продолжения своих мук, даже если только еще на несколько дней, даже если только на несколько часов еще… Он подошел к зеркалу над камином и вгляделся в свое отражение. Бледный человек в очках, полунезнакомец, испуганно посмотрел на него из зеркала. — Сильный человек, еб твою мать! — укоризненно выругался он, обращаясь к этому типу. — Неужели ты забыл, что если лошадь ломает ногу, ее пристреливают. Пристреливают и больных и старых собак. Умирающее животное должно быть уничтожено. Ты, столько лет позирующий под супермена, разбит вдребезги болезнью котенка. Ведешь себя, как неврастеник… До чего ты дошел! Как тебе не стыдно, Лимонов! Ты собирался писать книгу во время отсутствия подруги. Ты не написал ни строчки! Ты только и думаешь, что о котенке. Таз с песком невозможно воняет. Повсюду наблевано… Ты должен очнуться и прибрать свою жизнь, привести ее в порядок, как солдат заправляет утром пострадавшую от сна кровать…
Он сбегал в «Гольденберг» и купил бутылку «Выборовой» Дождь лил и лил, монотонно и обильно, холодный и зимний. Ветер сдувал дождь со стены к стене рю дез'Экуфф.
Вернувшись, он закрылся в ливинг-рум, отделив себя от своего горя, и стал пить водку, желая, чтоб скорее кончился день и стало совсем темно. Сквозь щель неприкрытой двери дома напротив писатель увидел троих клошаров, разведших на цементном полу небольшой костер. Рядом с клошарами равноправными членами общества сидели на хвостах два уличных кота. «Эти коты никогда не заболеют вирусом, — подумал писатель. — Я не имею права иметь ни детей, ни животных, и судьба, или, кто там, Бог, дьявол, не однажды напоминали мне об этом. Почему же я опять запамятовал Закон?
Несколько раз писателю пришлось совершить поход на кухню и в туалет и увидеть его все так же лежащего головой вниз, туловище на подушке… И всякий раз непонятный страх электрическими разрядами пробегал по писательской коже. Маленькое черное тельце казалось ему средоточием зла, подосланного в квартиру, чтобы сгубить его. Сгустком зла. Он все с большей неохотой выходил из комнаты…
Когда стало совсем темно и к непрекращающемуся звуку дождя примешался звук усилившегося ветра, налегающего на рамы окон, он уверил себя, что так дальше продолжаться не может, что следует выздороветь от наваждения, излечиться сразу же и одним ударом, следует избавиться от него .
В одиннадцать тридцать писатель надел плащ, тщательно застегнулся, допил одним движением последний стаканчик водки, взял сумку и, расстегнув на сумке молнию, подошел к котенку. Тот, может быть, понял и открыл глаза первый раз за весь день. Он даже попытался встать, но дрожащие задние ноги ему отказали, и зверек опять упал на подушку. Писатель взял его вместе с подушкой и, стараясь не смотреть ему в глаза, положил подушку и животное в сумку. Трупик даже не попытался вырваться. Он не пискнул. Писатель задернул молнию на сумке и, взяв зонт, оставив свет во всех комнатах (чтобы было не страшно, когда возвратится), стал спускаться по деревянной лестнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37