Подумав полминуты, я набрал номер снова. Бывает, что ткнешь палец не туда, куда надо, или вдруг связь забарахлит.Нет, молчит. Я набрал его номер по памяти, телефонной книги под рукой не было, поэтому я на всякий случай позвонил в «Справочную», и выяснил, что память меня не подвела. Я позвонил Абелю в третий раз, но результат был тот же самый. Может быть, как раз в это время он торгуется с покупателем из-за нашего никеля. Может быть, он зашел в свою любимую кондитерскую на Западной Семьдесят второй и скупает все, что попадается на глаза. Или дрыхнет, прикрыв телефон подушкой. Или мокнет в ванной. Или же прогуливается в Риверсайдском парке, искушая тамошнее хулиганье... Все может быть.Я снова позвонил по 411 и попросил номер галереи «Нэрроубэк» на Западном Бродвее в Сохо. После четырех гудков я уже подумал, что мне вообще не суждено сегодня до кого-нибудь дозвониться, но тут услышал хриплый от беспрерывного курения голос Дениз Рафаэлсон.– Привет, – сказал я. – Мы готовы к ужину?– Берни?– Он самый.Последовала небольшая пауза.– Что-то я перепутала, – сказала она наконец. – Работаю, как зверь, голова от красок раскалывается. Мы что, на сегодняшний вечер договаривались?– Вроде так. В прошлый раз идея родилась. Значит, умерла, не успев родиться.– Надо записывать, – сказала она. – А я этого не делаю. Извини, Берни.– У тебя другие планы?– Планы? Да нет. Хотя, если я забыла о свидании с тобой, то уж о прочем и подавно. Насколько я помню, сегодня у меня вечеринка. Придут Трумен и Гор, Хилтон хотел посмотреть мои последние работы – ему предстоит писать обзор в воскресную «Таймс». Энди обещал привести Мэрилин, если только она в городе. Ты знаешь, что это такое – принадлежать к кругу людей, которых узнают по одному имени? Я? Что я? Да будь я хоть Джеки, все равно спросят документы, если захочу получить в банке деньги по чеку.На телефонные хохмы Дениз мастерица. Я познакомился с ней тоже по телефону, совершенно случайно, когда разыскивал одного художника, о котором я не знал ничего, кроме фамилии. Она посоветовала, что надо сделать, мы разговорились, и пошло-поехало. С тех самых пор мы встречаемся время от времени, и если наши свидания оставались эпизодическими и не переросли во что-то более прочное, то это все равно не самое худшее в том, что теперь принято называть межличностными отношениями.– Я знаю, что должна была сделать – притвориться, – говорила Дениз. – Когда ты спросил, готова ли я к ужину, надо было сказать «да» и точка. Какая жалость, что я не употребляю наркотики! Тогда можно было бы сказать, что только что выкурила травку, вот в голове все и перепуталось. Ты поверил, что это от красок?– Конечно, поверил.– Потому что я действительно свободна сегодня вечером. Даже если я и забыла о свидании, ничто не мешает мне на него прийти. Мы условливались, где встретиться?– Почему бы мне не заскочить к тебе? Примерно в половине восьмого.– Правда, почему бы и нет?– Тогда я заскочу.– Я буду ждать. Что-нибудь приготовить?– Нет, мы куда-нибудь сходим.– Звучит многообещающе. Может быть, я успею закончить эту проклятую картину. Тогда полюбуешься. А может быть, и нет. «Берни в 7.30». Знаешь, я записала. Теперь уж точно не забуду.– Я верю тебе, Дениз.– Одеться как-нибудь по-особому?– Простенько, но со вкусом и с улыбкой.– Хорошо. * * * Я попробовал позвонить Абелю еще раз, но напрасно. Было уже половина второго, и я пошел в «Салон для пуделей». Каролин только что освободилась.– А, это ты! – встретила она меня. – А я ждала-ждала, вижу – тебя нет. Пошла к тебе, но магазин заперт. Пошел, думаю, за ленчем. Вернулась сюда, снова подождала, потом махнула рукой и пошла поесть одна.– Ни в кафе, ни у Мамуна тебя не было.– Захотелось чего-нибудь горяченького внутрь, а то от вчерашних сладостей... Господи, ну и утро!– Тяжелое?– Голова была как футбольный мяч после матча с участием Пеле. Ты хоть представляешь, что это такое – возиться с большим шнаузером, когда у тебя сахарное похмелье?– Нет.– Вот счастливчик! Значит, в кафе был и у Мамуна? Искал меня?– Вроде того.– Просто так или понадобилась?Мне ужасно не хотелось портить Каролин настроение, но выхода не было.– Хотел сказать, что ты потеряла перчатку. Резиновую перчатку с вырезанной ладонью.– Твою мать!..– Не надо так говорить, нехорошо. Отдает мужским превосходством.– Плевать я хотела на мужское превосходство! Я поняла, что потеряла ее, когда ложилась спать. Вторую я сама выкинула. Не хотела ничего тебе говорить. Как ты узнал? Рылся в моем мусорном ведре, что ли?– Только и знаю, что подбирать за тобой мусор. Началось как извращение, а стало привычкой.– Так оно всегда и бывает.– А в твоем мусорном ведре я не рылся. Если интересуешься, могу сказать. Перчатку ты выронила в садике у Колкэннонов.– Правда? Господи, теперь меня посадят! Но откуда ты узнал? Неужели ходил туда? Нет, не может быть.– Мне ее показали.– Но кто... – Каролин наконец поняла. Лицо ее вытянулось. – Неужели полицейские?– Угадала.– Тебя арестовали?– Нет, но в управление возили.– А потом?– Потом отпустили. Рука у меня больше твоей. Перчатка не налезла. И Колкэннон меня не опознал.– Как же он мог тебя опознать? Он тебя в жизни не видел.– Вот именно. Вижу, за ленчем газет не смотрела?– Только утром перелистала «Таймс»... А что?– Длинная история, но ты должна ее знать, – сказал я. – Слушай сюда.Пока я рассказывал, дважды звонил телефон. Каролин включила автоответчик, чтобы звонившие могли при желании передать сообщение. Потом в салон зашел невысокий человек с грустными глазами и накладными волосами. Он справился о видах услуг и расценках. Если собаки, как утверждают, похожи на своих хозяев, то у него, должно быть, была такса.Когда я закончил рассказ, Каролин покачала головой.– Не знаю, что и сказать. Эта перчатка... Погано с моей стороны.– Что делать, бывает.– Хотела помочь, а сама напортачила. Это все равно что разбросать позади себя крошки от хлеба.– Не совсем. Крошки бы птицы склевали.– Ага... Даже не верится. Ванда Фландерс Колкэннон – мертвая! В голове не укладывается.– Еще как укладывается, если посмотреть на снимок.Каролин всю передернуло.– Ограбить кого – это интересно, но убить человека...– Да уж.– Не понимаю, как это случилось. Ведь эти подонки забрались до нас.– Точно.– Перевернули все вверх дном, набрали того-сего и смылись.– Точно.– А потом снова вернулись? Зачем? Только не говори, что преступник всегда возвращается на место преступления.– Если и возвращается, то для нового преступления. Мы ведь не знали, что Колкэнноны собирались оставить Астрид, верно? Мы думали, что они там заночуют.– Я и здесь дала маху.– Ты тут ни при чем. Я хочу сказать, что эти подонки тоже так думали. Нахватали что под руку попало – и давай мотать через крышу. Но потом, может быть, спохватились и решили еще разок сейф попробовать. В первый раз у них не было с собой никакого инструмента, и о сейфе они ничего не знали. А тут раздобыли горелку или дрель, а впереди целая ночь. Почему не попробовать? Попытка не пытка.– И в это время заявляются хозяева?– Видимо, так.– Но если так, разве бандиты не могли заставить Колкэннона сказать им шифр?– Могли, но, может быть, они уже взломали сейф.– А если взломали, чего им торчать в доме?– Они и не торчали. Стали выходить и столкнулись в дверях с Колкэннонами.– Зачем им дверь? Могли уйти, как пришли – через крышу.– А ты, пожалуй, права, – сказал я и нахмурился. – Есть еще одна вероятность. Третья группа!– Третья группа грабителей? Сколько же народу знало, что проклятую сучку везут трахнуться в Пенсильванию?– Может, это были не настоящие грабители. Может, просто молокососы, шныряющие по крышам, или доходяги, ищущие порошок или травку. Увидели разбитую крышу – и вниз. Там еще было чем поживиться. Шпана клюет на мелочевку – приемник, например. Как раз на пакетик героина.– Еще телевизор, а на втором этаже – стерео.– Вот и говорю. Для жуликов низкого пошиба навар всегда найдется. Только вот живых денег там не было. А мелкое жулье воспринимает это как личное оскорбление. Знаешь, что хулиганы иногда избивают людей, у которых нет при себе бабок?– Слышала об этом.– Так вот, новичок в нашем деле тоже чувствует себя обманутым. Вполне представляю себе пару панков – лезут сквозь разбитое стекло внутрь, берут приемник и переносной телевизор, а потом ждут хозяев, чтобы и карманы еще обчистить. – Я хотел было развить тему, но, подумав, бросил и сказал: – Впрочем, это не так уж важно. Что с нами будет? Ничего не будет. Ну, потрясусь недельку, поджидая гостей в форме, но в принципе у них против нас ничего нет. А ту шпану они быстро прищучат. Это убийство много шуму наделает. И Ришлер прав: кто-нибудь обязательно проболтается по пьянке, а другой стукнет. Большинство преступлений так и раскрывается.– Значит, ты уверен, что нам ничего не грозит?– Ничего. Колкэннон опознает тех, кто прикончил его жену. Он уже установил, что меня среди них не было. Все, что у них есть, – это перчатка, но как я мог ее надеть, если она на несколько размеров меньше. Нам здорово повезло, что перчатку потеряла ты, а не я.– Если б мне от этого было легче...– Во всем надо видеть не только плохое. И хорошо, что Колкэннон жив. Если бы и его прикончили, кто бы засвидетельствовал, что меня не было на месте преступления?– Знаешь, я об этом не подумала.– А я подумал. – Я взял телефон со стола. – Надо позвонить Абелю.– Зачем?– Сказать, что мы никого не убивали.– Он должен сам об этом догадаться. Жаль, что мы с тобой сами не видели «Пост». Там, наверное, говорится, в котором часу ее убили.– Вероятно, говорится.– Та-ак... Мы пришли к нему примерно в половине двенадцатого. Когда он проверял «пьяже» по твоим часам, было 12.07. Это я хорошо помню. Колкэнноны приехали домой после полуночи. Абель сообразит, что это не мы.– Господи, – протянул я. – Выходит, он – наше алиби!– Факт.– Будем молить Бога, чтобы нам не пришлось привлечь его в качестве свидетеля. Только вообрази эту картину. Доказывая свою непричастность к ограблению, ты ссылаешься на то, что в это самое время ты сбывала барыге вещи, украденные у жертвы этого ограбления!– В твоей формулировке это и вправду звучит до жути нелепо.– То-то и оно, – сказал я и начал набирать номер. – Все-таки позвоню, обрисую ситуацию. Очень может быть, что он забыл, как мы проверяли время, и думает на нас. Мне бы этого не хотелось.– А как ты считаешь, он не отказался бы иметь дело с монетой?– С чего бы это?– Ну, если бы мы убили...Я слышал гудки – третий, пятый, седьмой...– Абель – скупщик краденого, а не судья. Кроме того, мы никого не убивали, и я заставлю его в это поверить. Черт, он когда-нибудь подходит к телефону?Я положил трубку. Каролин сморщила лоб, потом сказала:– Бизнес – это бизнес при любых обстоятельствах, правда? Ванду убили, но это ничего не меняет. И Абель должен продать этот никель – не важно когда, через несколько дней или через несколько месяцев. А мы получим свою долю, как будто ничего не произошло.– Совершенно верно.– Мне кажется, это несправедливо. Не могу объяснить, почему.– Но ведь не мы ее убили, Каролин.– Знаю, что не мы.– Мы вообще не виноваты в ее смерти.– И это знаю. Виноваты другие, к которым мы не имеем никакого отношения. Я все это прекрасно понимаю, и все же... Сколько мы получим?– Что, что?– За монету.– А-а... Не знаю.– Откуда мы узнаем, за сколько он ее продал?– Он нам скажет.– Я спрашиваю: он не обманет нас?– Кто, Абель? Не исключается.– Правда?– Что ты хочешь? Человек скупает краденые вещи и знает, с кем имеет дело. Он прожил долгую жизнь, и я допускаю, что он иногда лгал. Я отнюдь не убежден, что он дал себе зарок не делать этого впредь. Причем солгать в данном случае – легко. Потому что мы об этом никогда не узнаем.– Тогда как мы можем ему верить?– Да в известном смысле нам и не следует верить. Во всяком случае, он может быть не до конца честным с нами. Если ему повезет и наш никель купят... ну, например, за полмиллиона, он может сказать, что продал его за двести тысяч. Нам достанется половина плюс досада на то, что нас крупно нагрели. Но кому пожалуешься? И возмущаться мне трудно, если учесть, что пятьдесят тысяч – это за один вечер.– А если он скажет, что продал за пятьдесят тысяч?– Тогда это скорее всего будет правда. Чем дороже он его продаст, тем больше вероятность обмана с его стороны. И он будет предельно честен, если продаст дешево. В любом случае наша с тобой доля – не меньше семнадцати с половиной тысяч. Эту сумму он предлагал выдать сразу, помнишь? Отсюда следует, что мы получим больше, если подождем. Но если вдруг монета все-таки окажется поддельной, вот тогда все полетит к чертям.– А такая вероятность есть?– Не думаю. Уверен, что она подлинная. Предполагаю, что дело закончится пятьюдесятью тысячами – по двадцать пять на нос.– И нам ничего не остается делать, как только ждать?– Да, ждать. Как говорил немецкий офицер нашему военнопленному в том фильме: «Для вас, дружище, война кончилась». Отмечу окончание нашей войны тем, что открою магазин на пару часов. Что-нибудь вечером делаешь?– Прошвырнусь по нашим барам. А что, хочешь пригласить меня на ужин?– Извини, не могу. У меня свидание.– С кем? Я ее знаю?– С Дениз.– С художницей? У которой недержание речи?– Она остроумна, и великолепное чувство самоиронии.– Хочется верить.– Я когда-нибудь критикую твоих женщин?– Критикуешь, хотя у меня хороший вкус.– М-да, – сказал я и встал. – Пойду продам пару-тройку книг. Я тебе звякну, если узнаю что-нибудь новенькое. Приятного вечера, привет лесбе.– Постараюсь. Привет Дениз. Глава 8 Дениз Рафаэлсон – высокая, стройная, длинноногая женщина, хотя Каролин называет ее не иначе как тощей жердью. У нее вьющиеся темно-каштановые волосы, подстриженные не слишком коротко и не слишком длинно, и лицо, усеянное россыпью не слишком заметных веснушек. Глаза у Дениз серо-синие, глаза художника – всматривающиеся, взвешивающие, видящие окружающий мир как серию вставленных в рамы прямоугольников.Такими прямоугольниками, хотя еще не обрамленными, были увешаны и стены ее мастерской и жилища в галерее «Нэрроубэк» на третьем этаже здания, возвышающегося на Западном Бродвее, между Грэнд-стрит и Брум-стрит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24