О взрыве я к тому времени почти забыла. Он сказал:
— В дом я не войду, Сьюзен. Мне не давала покоя мысль, как ты восприняла новость.
Я сказала, что не представляю, о чем речь. Он стоял с виноватым видом.
— Я шел мимо и подумал, что должен заглянуть. На тот случай, если ты вдруг захочешь мне что-нибудь сказать.
— Нет, сказать мне нечего. О какой новости ты говорил?
— Ты, очевидно, не слышала. Я все думал, знаешь ты или нет. Вот, лучше прочти сама.
Он протянул мне туго свернутый номер «Тайме». Я стала разворачивать газету.
— Не сейчас, — поспешно остановил меня Найалл. — Прочтешь, когда я уйду.
— Это о Ричарде? — спросила я. — Плохие вести?
— Поймешь сама. И вот еще что. Ты часто говорила, что хотела бы почитать что-нибудь из моей писанины. Я тут набросал кое-что для тебя. Когда прочтешь, можешь выбросить. Или сохрани, но мне не возвращай. Не хочу я больше это видеть.
Он протянул мне картонную папку, заклеенную прозрачной лентой.
— Что случилось с Ричардом? — спросила я, уже наполовину развернув газету.
— Там все написано, — ответил Найалл.
Он повернулся и быстрым шагом двинулся прочь.
Я засунула папку под мышку и, стоя в дверном проеме, прочла от начала и до конца все, что было в газете. Информация о взрыве была на первой странице с продолжением еще на нескольких листах. Так я узнала наконец, что же с тобой случилось. Этот номер вышел через два дня после происшествия, так что сам взрыв перестал быть главной темой. К тому времени событие обросло последствиями: полиция охотилась за террористами, в политических новостях сообщалось о чрезвычайных мерах безопасности, вводимых Министерством внутренних дел, а на второй странице печатались последние сведения о состоянии здоровья пострадавших. Я узнала, что вы — ты и еще несколько человек — лежите в отделении интенсивной терапии под охраной полиции, что один из террористов тоже ранен, а его товарищи угрожают расправиться со всеми, кто уцелел после взрыва, называя их «свидетелями». Из-за этого все сведения о местонахождении жертв, даже название больницы, где ты лежал, держали в строгом секрете.
Потом я покупала все газеты, которые писали об этом событии, и следила за всеми сообщениями на эту тему. Ты пострадал сильнее остальных и намного дольше находился в тяжелом состоянии. Я понимала, что при известной настойчивости могла бы получить разрешение посетить тебя гораздо раньше, но я искренне опасалась, что после нашей последней ссоры мое появление скорее причинит тебе вред, чем пользу.
Мало-помалу интерес к теме остыл, и о твоем выздоровлении продолжала время от времени сообщать только одна малоформатная газета. Они называли эти заметки «Историей Ричарда Грея». Из этой газеты я и узнала, что тебя перевезли в клинику для выздоравливающих на западе страны. В газете говорилось и о том, что ты частично потерял память. После долгих раздумий я набралась наконец храбрости и сделала попытку повидать тебя. Я полагала, что хотя бы в этом смогу быть полезной. Я позвонила в газету, и они организовали все остальное.
Вот, Ричард, что с тобой произошло за несколько недель до взрыва автомобиля-бомбы. Теперь ты вспомнил?

Часть шестая
1
Не прошло и трех недель после возвращения Грея в Лондон, как ему предложили операторскую работу. Планировалась четырехдневная командировка в Ливерпуль для съемок телевизионного документального фильма о возрождении Токстета после беспорядков 80-х годов. Ричард понимал, что работа потребует серьезного напряжения сил и что последствия травмы непременно дадут о себе знать, однако, узнав, что съемочная бригада набиралась под контролем профсоюза и включает даже помощников оператора, он колебался не более часа. Он принял предложение и на следующий день уже сидел в ливерпульском поезде.
Командировка временно разрешала проблему свободного времени. Грей жаждал снова взяться за работу, вынужденная малоподвижность и бездеятельность доводили его до бешенства. Кроме того, деньги таяли. Была, правда, некоторая надежда на компенсацию от Министерства внутренних дел: шла вялая переписка между его поверенным и Советом по денежным компенсациям жертвам насилия, но всерьез рассчитывать на эти деньги он не мог.
Пока не подвернулась поездка в Ливерпуль, дни его тянулись уныло. Грей заново учился ходить по магазинам, в кино, в паб. Раз в неделю он посещал физиотерапевтическое отделение Королевской бесплатной больницы в Хэмпстеде. Состояние его улучшалось, но дело шло медленно, а он жаждал стремительного прорыва, мгновенных успехов. Грей старался как можно больше двигаться, все время быть на ногах. Хотя сразу после нагрузки он испытывал усталость и дискомфорт, положительный эффект не заставил себя ждать: хромал он теперь все меньше и меньше. Он жил на втором этаже, и лестница представляла серьезное препятствие, но худо-бедно он справлялся. По-прежнему трудно было водить автомобиль: искалеченное бедро мешало пользоваться педалью сцепления, и он подумывал о покупке машины с автоматической коробкой, однако это удовольствие пришлось отложить до лучших времен.
Отъезд из Лондона, помимо прочего, означал разлуку со Сью. Всего несколько недель назад он и помыслить ни о чем таком не мог, но сейчас понимал, что расставание пойдет ему на пользу. Ему следовало побыть вдали от нее, разобраться в себе, спокойно подумать о своих делах, привести мысли и чувства в порядок.
Грей страстно желал видеть ее именно такой, какой она показалась ему при первом появлении в клинике: симпатичной подружкой из утраченного прошлого, явившейся помочь ему в период выздоровления. Со временем — так он рассчитывал — их о, отношения могли бы перерасти во что-то более серьезное или же закончиться ничем. Его ожидания, увы, не оправдались. Увидев ее впервые, он нашел ее необычность интригующей, соблазнительной, возбуждающей. Но оказалось, что она не так уж проста, что она скрывает в себе некие тайны и потребуется немало терпения, чтобы ее раскусить. Он все еще находил ее привлекательной, она возбуждала в нем интерес, и оба испытывали глубокую нежность друг к другу; тело его крепло, их физическая близость все больше волновала обоих и приносила все больше удовлетворения. Но было одно существенное различие: она говорила, что любит его, тогда как Грей в глубине души знал, что ее не любит. Она нравилась ему, он желал близости, но любви к ней не испытывал. Он глубоко эмоционально переживал все связанное с нею, ощущал зависимость от нее, скучал в разлуке, чувствовал себя защищенным, когда она была рядом. И все же он не любил ее.
Проблемой было их общее прошлое.
Он не чувствовал его. Теперь к нему возвращались воспоминания о потерянном отрезке жизни, но отрывочные и зачастую только сбивающие с толку: они больше запутывали дело, чем проясняли что-нибудь.
Ведь настоящие воспоминания — это смесь из сознательно сохраненных в памяти фактов и случайных впечатлений, которые запомнились сами собой. Странные, не относящиеся к делу мелочи оседают в голове на долгие годы, тогда как заметные даты и события прошлого порою теряются среди немыслимой ерунды. Обрывки забытых мелодий, старые шутки, детские забавы нежданно-негаданно всплывают на поверхность сознания, а итоги какой-нибудь важной встречи могут оказаться забытыми всего через пару месяцев. Существуют удивительные и непостижимые ассоциации: запах пробуждает память о конкретном событии, музыкальный фрагмент почему-то напоминает о городке, где мы побывали много лет назад, цвет навечно привязывается к определенному настроению. Грей именно так помнил большую часть своей жизни, но воспоминания о вырванных неделях оставались неполными и одновременно слишком выверенными, слишком уж гладкими.
Были они чем-то нехороши, эти воспоминания. Они всплывали с такой законченной ясностью, что одно это уже заставляло его бессознательно усомниться в их подлинности. Память рисовала ему сюжеты и последовательность событий, внешне правдоподобных, но — как он чувствовал — реально не пережитых. Эти воспоминания вызывали у него аналогию с готовым фильмом, над которым основательно поработали монтажеры, из-за чего все несообразности, все необъяснимые или полузабытые эпизоды были тщательно удалены ради связности повествования.
Все прочие воспоминания больше походили на только что отснятый сырой материал, не рассортированный, как попало разбросанный по хранилищам памяти.
Он чувствовал, что его воспоминания о Франции — ложные: некий каприз подсознания, спровоцированный внешним толчком, вероятнее всего, результат неудачной попытки доктора Хардиса лечить его посредством гипноза. Он был почти уверен, что во Францию не ездил. Или, по крайней мере, не ездил в тот период времени, к которому относились воспоминания. Во-первых, в его паспорте не осталось никаких отметок о въезде и выезде. Впрочем, пограничные правила Европейского союза этого и не требовали, так что отсутствие штампов ничего не доказывало. Но ему вообще не удалось найти никаких подтверждений своего выезда за рубеж: ни квитанций, ни старых билетов, ничего такого. Его банковские счета — и это было уже серьезнее — факта пребывания за границей тоже ничем не подтверждали. Были солидные изъятия наличных денег, и они свидетельствовали об экстренных расходах — но в пределах Великобритании. Какая-то часть этой истории, видимо, все же была правдой. Именно тогда, очевидно, произошло его знакомство со Сью. Были какие-то неприятности, связанные с Найаллом. Был, скорее всего, отпуск, проведенный совместно. Была командировка в Центральную Америку, где он снимал фильм. Была и последняя ссора, разрушившая их отношения.
Но был еще и рассказ Сью об их общем прошлом — и тут у него появлялось ощущение полного провала в памяти, настоящей черной дыры.
Хотя Сью отчасти и подтвердила правдивость этих смонтированных воспоминаний, все же ее история по-прежнему оставалась для него чужой — неким услышанным рассказом. Он готов был принять ее слова на веру, но только как то, о чем прочел в книге или в газете. Оба рассчитывали на другое. Очевидно, Сью надеялась, что ее рассказ сумеет пробудить его собственную память, что настоящие воспоминания, похороненные в глубинах подсознания, вернутся к нему, восстановятся, как по мановению волшебной палочки. Он тоже надеялся: ожидал какого-то внутреннего отклика, появления неких ответных образов, ассоциаций, благодаря которым он внутренне поверит в правдивость всей этой истории. Ничего такого не случилось. Рассказ Сью так и остался для него лишь рассказом — историей, услышанной из чужих уст и ему не принадлежащей.
В результате проблема только усугубилась. Пользуясь все той же аналогией, она показала ему другую версию фильма, не менее достоверную и пригодную к показу, но совершенно отличную от его собственной. И хотя в новом фильме был отчасти использован тот же материал, в остальном он вышел совершенно другим, непохожим. Запутанный клубок подлинных воспоминаний по-прежнему оставался недоступен Грею.
В настоящий момент, однако, его гораздо больше волновало другое: настойчивые заявления Сью о собственной невидимости и ее навязчиво-нерасторжимая и разрушительная связь с Найаллом.
Грей уже однажды оказывался вовлеченным в классический любовный треугольник. Хотя он был искренно привязан к той женщине, старался быть деликатным, не оказывать давления, но ее нерешительность и постоянные метания, приливы и отливы любви и нежности, так же как и его неизбежная ревность, в конечном счете отравили все удовольствие от романа. С тех пор он поклялся больше не иметь дела с женщинами, ведущими двойную жизнь, но вот теперь вляпался точно в такую же историю. Должно быть, какая-то неодолимая сила влекла его к Сью.
Впрочем, она уверяла, что Найалл больше ее не беспокоит, что она не видела его с того дня, когда он заходил к ней и оставил номер «Тайме», и это было похоже на правду: в настоящий момент никто вокруг нее явно не увивался. Однако Найалла по-прежнему не стоило сбрасывать со счетов.
Казалось, будто она держит его в резерве, про запас, на всякий случай, и в любой момент готова использовать против Грея. Грей подозревал, что если Найалл вдруг снова открыто обнаружится, то, как и прежде, превратится в проблему номер один. По обоюдному согласию они никогда не касались этого вопроса, но самим своим отсутствием Найалл постоянно напоминал о себе.
Заявления Сью по поводу невидимости также не способствовали сближению. Грей был человеком практичным. Более того, он был специально обучен пользоваться глазами и руками и отлично владел своим ремеслом. Его призвание было связано с видимым миром: он умел любовно запечатлевать этот мир на пленке. И он привык верить только тому, что видел собственными глазами. Ничего другого для него попросту не существовало.
Слушая Сью, он сначала решил, что ее бесконечные разговоры — своего рода аллегория, образное описание некоего типа отношений, возможно, следствие слабо развитой индивидуальности. Может быть, отчасти это было верно, но теперь Грей ясно понимал, что она говорит о невидимости и в самом буквальном смысле. Она утверждала, что некоторые люди могут оставаться незаметными — другие просто не способны их видеть.
Уже все это не слишком-то убеждало Грея, а уверения, будто бы и сам он из числа невидимых, — тем более.
И все же Сью утверждала, что обнаружила в нем это природное свойство и он неоднократно пользовался им, даже не подозревая об этом. Теперь, заявляла она, после ранений, этот талант хотя и не исчез, но пребывает в скрытом, дремотном состоянии. Если бы Грей попытался вспомнить, как это делается, говорила она, то мог бы вновь пробудить его.
Между тем, слушая все эти ее рассуждения о возможном сумасшествии, разговоры о заблуждениях и несоответствиях, в которых она сама не могла разобраться, перед лицом ее постоянных неразрешимых сомнений Грей задавался вопросом, не душевное ли расстройство всему виной. Упорство Сью сильно напоминало маниакальное заблуждение — безосновательную, но отчаянную веру безумца в истинность галлюцинации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41