1 Мы пропали (франц.), Когда разбитая телега въехала под конвоем всадников в ворота лагеря, все пленные, бродившие без дела по двору, столпились у бараков. Руки Джеордже были связаны за спиной, иначе он помахал бы им. Пленные были все незнакомые, но их худые смуглые лица казались доброжелательными и походили на сотни других лиц, которые он видел, но не знал, кому они принадлежат.
Телега остановилась у комендатуры. Их разделили. Джеордже посадили в маленькую низкую комнатушку, на полу которой была расстелена рогожка. Руки развязали. Солдат принес ему котелок со щами и хлеб. Он некоторое время наблюдал, как Джеордже ест, потом с недоумением пожал плечами.
— Куда, дураков, понесло?
— Домой,— ответил Джеордже с полным ртом. Солдат поморщился, как будто сдерживая смех, но тут
же нахмурился, и в глазах его мелькнул недобрый огонек. Потом он вышел и запер снаружи дверь. Как только солдат ушел, Джеордже отодвинул котелок, растянулся на подстилке и уснул.
В первый день к Джеордже никто не заходил, кроме солдата, приносившего еду. Он попробовал заговорить с ним, но солдат огрызнулся и выругался. Джеордже безуспешно старался уснуть, потом начал со скуки разглядывать свежевыбеленные стены. Через несколько часов он в ожесточении бегал по комнате, и в нем с каждой минутой нарастала волна бессильного страха. Он даже попытался мысленно составить маленькую речь, которую произнесет, когда советский офицер станет его допрашивать. «Я поставил на карту, проиграл и готов заплатить сполна, но только скорее. Я не хотел ничего плохого, а только стремился попасть домой. Я по горло сыт войной... Это все». Однако он не мог представить, что ответит ему иоображаемый собеседник, и поэтому заранее со злостью думал: «Если бы ты оказался на моем месте, то, возможно, дрожал бы от страха и унижался. Этого ты от меня не дождешься. И ты и я — пленники той же самой неле-пости, но ты сильнее».
Наступила ночь, но Джеордже не смыкал глаз, безуспешно стараясь осознать положение, в котором уже два года, как он в России, говорил с сотнями русских, убил нескольких в бою, но так ничего и узнал о них. А теперь поздно.
Утром в коридоре загромыхали тяжелые шаги и раздался пронзительный крик:
— Братья! Прощайте! Умираю за Румынию! Джеордже бросился к двери, тряхнул ее изо всех сил,
потом кинулся к окну, но оно было высоко, и он не смог ничего увидеть.
— Братья! Убивают меня. Убивают! — вновь послышался голос Думитреску.
Через некоторое время раздался отдаленный залп. Полковника расстреляли.
Джеордже смирился с мыслью, что его ожидает такая же участь (в конце концов вина его не меньше), и решил, что ему осталось только справиться со страхом. Он чувствовал, как страх медленно и неотвратимо овладевает им, душит его, ускоряет удары сердца. О, если бы он был теперь не один, то мог бы в эти последние минуты полюбить или возненавидеть кого-нибудь и говорить, говорить без конца... Лучше бы его расстреляли в степи, когда поймали... Он был такой опустошенный и усталый, что со спокойной улыбкой смотрел бы на дуло направленной на него винтовки. Он старался не думать о домашних, но это было свыше его сил — других воспоминаний, другой жизни и мыслей у него не было. Но что самое странное — он стал ненавидеть Эмилию и сына: не зная о его последних часах, они сочтут его погибшим случайно. Если бы он мог разделить с кем-нибудь этот страх, это отчаяние, ему стало бы гораздо легче.
В обед, когда молодой солдат принес щей, Джеордже чуть не бросился на него, чтобы разом покончить со всем. Но в последний момент сдержал себя.
— Скажи, пожалуйста, когда меня расстреляют? — спросил он.
— Не знаю,— ответил солдат.
— Сегодня? — настаивал Джеордже.
— Я уже сказал вам, что не знаю...
Простой факт, что с ним заговорили вежливо, обратились к нему на «вы», так взволновал Джеордже, что у него задрожали руки. Он собрался было попросить у солдата немного табаку, но не решился, боясь, что отказ уничтожит впечатление от этого благородного «вы».
К вечеру в коридоре снова застучали подкованные сапоги, приклады винтовок задевали за дощатые стены.
— Нет... нет, товарищи... прошу, нет! — донеслись вопли младшего лейтенанта.
— Умри по-человечески, идиот! — закричал вые себя Джеордже.
После того как дверь захлопнулась, Джеордже вцепился в прутья решетки и застыл, затаив дыхание. Однако прошло очень много времени, прежде чем вдалеке раздался приглушенный расстоянием залп. Почти успокоенный, Джеордже повалился на рогожу лицом вниз. «По крайней мере с достоинством, по крайней мере с достоинством»,— бесконечно повторял он эти слова, пока они не потеряли всякий смысл и не превратились в ничего не говорящие звуки.
«А что такое «достоинство»? — с удивлением спрашивал он себя.— Не плакать, не кричать перед смертью, перед направленными на тебя дулами винтовок? Суметь в этот момент впитать в себя все, что видишь,— небо, землю, все воспоминания и образы, слившиеся воедино? Но для этого нужно только немного выдержки, да и того меньше. Конечно, лейтенант плакал и вырывался, но когда встал на краю могилы и услышал за спиной сухое щелканье затворов, он не поверил... В этот момент человек так же вечен, как земля, деревья. А при чем же тут достоинство? Это как во время атаки, когда знаешь только, что в тебя целится из траншеи противник, противник — люди... твои незнакомые братья...
Господи, помоги мне не поверить в этот момент, чтобы я мог разговаривать с солдатом, который поведет меня, спросить его о новостях с фронта и заставить его тоже страдать... Какая глупость! Я просто-напросто противник — один из многих, кого он ненавидит. Солдат будет стрелять бесстрастно и метко, как на полигоне, только мишень будет ближе».
Стемнело. Джеордже забылся. Но это был не сон, а какое-то отупение. Он с чудовищной ясностью слышал каждый шорох: ему казалось, что он различает голоса людей, говорящих где-то далеко за стенами камеры, но не смысла напрягать слух, чтобы понять, что они говорят. Он чувствовал себя таким же ничтожным, как последний солдат, скошенный вместе с другими пулеметной очередью,— солдат Джеордже Теодореску.
Джеордже не мог себе представить, который был час, а дверь отворилась и вошел молодой солдат.
— К коменданту,— коротко сказал он.
Джеордже быстро вскочил, потянулся, чтобы расправить затекшие руки и ноги, и принялся счищать с шинели засохшую грязь. Он старательно поправил фуражку, провел рукой по небритому подбородку и шагнул за дверь. Его удивляло, что ему не приходится цепляться за стены, а, напротив, в ногах появилась какая-то легкость.
Солдат постучал в дощатую дверь с надписью: «Комендат» и слегка подтолкнул пленного вперед. На пороге Джеордже остановился, в лицо ему пахнуло приятным теплом и запахом свежих еловых досок. Перед ним была просторная комната, шкаф, стол с книгами, керосиновая лампа, на стене портрет Сталина, закуривающего трубку. За столом сидел советский майор, которого Джеордже не раз видел до побега. Это был довольно пожилой человек с поседевшей головой и усами, в очках в металлической оправе.
— Вы достаточно хорошо говорите по-русски, или понадобится переводчик? — спросил он удивительно приятным голосом.
— Нет,— почти выкрикнул Джеордже,— прекрасно понимаю и сносно говорю. (Мысль, что между ним и этим человеком, который решает его судьбу, может вмешаться переводчик, ужаснула его.)
— Хорошо. Прошу сесть, вот здесь передо мной. Снимите шинель, здесь жарко.
— Очень жарко,— улыбнулся Джеордже, но тут же лицо его окаменело, и он только добавил: — Как прикажете!
Джеордже повесил шинель, расправил выцветший рваный китель и уселся на стул перед майором.
— Я готов,— холодно сказал он.— Жду ваших распоряжений.
Майор не ответил: он оперся подбородком на ладонь и пристально посмотрел на Джеордже, потом подвинул лампу, чтобы свет падал тому на лицо. В полумраке лицо майора показалось Джеордже выразительным, как на картине.
— Да-а,— задумчиво проговорил он.
Потом он встал, и Джеордже заметил, что вместо ноги у него деревянный протез.
— Курите? — спросил майор и пододвинул кисет с махоркой и нарезанные кусочки газеты.
Пальцы выдали Джеордже, они предательски задрожали, и табак просыпался на пол. То же самое повторилось и при второй попытке. Страшно хотелось курить, но в конце концов Джеордже пришлось отказаться от этого и усталым движением положить кисет обратно на стол.
— Какая у вас гражданская профессия?
— Учитель...
— А-а...— протянул майор,— учитель... Почему не курите?
— Не могу свернуть, пальцы дрожат,— резко ответил Джеордже.
— Ага! Жаль... Боитесь?
Джеордже заколебался. Не выдержав взгляда майора, опустил глаза. «Что я должен ответить, чтобы не потерять свое достоинство?» — подумал он.
— Не знаю,— пробормотал он.— Сам не знаю, боюсь или нет.
Майор кончил сворачивать цигарку, зажег ее над лампой и протянул Джеордже.
— Почему вы сбежали? — спросил он сухо.
От первой же затяжки крепкого табака у Джеордже в голове все помутилось.
— Не знаю,— мягко ответил он. — Хотел попасть домой,— добавил он с грустной иронической улыбкой.— Слишком опротивела война.
— Те двое отвечали то же самое...— презрительно отрезал майор.— Война вам опротивела после того, как вы ее проиграли. Расскажите мне, как все произошло.
Медленно и подробно Джеордже рассказал обо всем. О том, как ночью к нему пришел полковник, о долгой дороге по степи и поимке. Когда он кончил, майор откинулся на спинку стула.
— И это все? — удивился он.—А что вы думали все время, господин учитель?
Джеордже устало пожал плечами («те двое отвечали то же самое. То же самое и вздрогнул. Майор наклони лея к нему и медленно, подчеркивая каждое слово просил:
- Скажите мне, кто, по вашему мнению, виноват и этой войне?
Джеордже решил, что больше не стоит раздумывать и ответами— не все ли равно, как умереть?
— Руководители всех великих держав,— ответил он, как школьник.
Он ожидал от майора взрыва возмущения. Но тот тихо засмеялся.
— Почему?
Резким движением Джеордже вскочил на ноги.
— Вас в самом деле интересует мое мнение?
— Конечно.
Джеордже снова сел и стал подбирать русские слова, чтобы правильно выразить то, что хотел,— глупо умирать из-за неправильно выраженной мысли.
— Потому что... все эти руководители... имея в своих руках огромную власть... не сделали ничего, чтобы остановить бойню.
— Вы странно рассуждаете. Ведь на нас напали...
— Да, вы правы...
— Вы считаете? За что же тогда вы сражались? Вопрос показался Джеордже таким странным, что он
застыл с открытым ртом.
— Может быть, вы меня не поняли? — поинтересовался майор.
— Нет! Нет! Но что я мог поделать? И разве повлияло бы на ход истории, если бы я...
— Не знаю, что о вас и думать! Не знаете, за что дрались, не знаете, почему бежали. Утверждаете, что и захватчики, и их жертвы одинаково виноваты в войне. Странно рассуждаете. Удивляюсь, вы ведь учитель...
— Теперь не имеет никакого значения, как я рассуждаю,— ответил Джеордже, и лицо его искривилось в гримасе.
— Теперь не имеет,— согласился майор.— Но прежде могло иметь.
Майор встал и начал расхаживать по комнате, заложив руки за спину. Деревянная нога звонко стучала по дощатому полу.
— В каком полку, роте, взводе служили? Джеордже перечислил. Не спросив разрешения, взял
со стола кисет и свернул себе толстенькую цигарку.
— Я задам еще один вопрос. Какого вы мнения о самом себе?
Вопрос этот удивил Джеордже, как оскорбление. Он весь покраснел и со злостью взглянул на майора.
— Я такой же человек, как и вы,— твердо сказал он.
— Нет, не такой,— покачал тот головой.— Не такой! Я знаю, за что воевал, знаю, почему тысячу раз убежал бы из вашего лагеря. Вы же абсолютно не представляете себе этого и потому достойны лишь презрения.
Джеордже вскочил, потушил цигарку и вытянулся по стойке «смирно».
— Прежде чем отдать приказ о моем расстреле, извольте не оскорблять меня.
Майор обошел стол, приблизился к Джеордже почти вплотную и, глядя ему прямо в глаза, сказал:
— А если я скажу, что вы не будете расстреляны? Джеордже почувствовал, что ему становится дурно;
в глазах потемнело, комната, лицо майора — все куда-то поплыло.
— Вы не имеете права издеваться надо мной,— закричал он срывающимся голосом, вцепившись в спинку стула. — Не имеете права подавать мне надежду! Слышите?
— Имею,— очень тихо ответил майор.— Имею и это право. Пока я кончил... Я запрошу кое-какие сведения о вас в лагере М., где находится теперь вся ваша дивизия. Назаров! — позвал он.
Вошел молодой солдат. Майор махнул рукой, чтобы он увел Джеордже. Но когда тот выходил, снова окликнул его.
-— Господин лейтенант, знаете ли вы, почему так хотел убежать полковник Думитреску? Полковник знал, почему бежал,— решительно добавил он.
— Не представляю себе...
Майор снова вплотную подошел к Джеордже и пытливо посмотрел ему в глаза. Джеордже выдержал этот взгляд.
—- В таком случае я скажу вам: полковник Думитреску одно время командовал лагерем советских пленных, расстреливал ни в чем не повинных людей, пытал их. Младший лейтенант был его помощником. Этот привязывал людей к мотоциклу и таскал их за собой, пока не умирали... Потом они «ликвидировали» лагерь. Загнали пленных в какой-то склад, обстреляли их из пулеметов, облили бензином и подожгли... Я слышал, что это излюбленный прием румынских фашистов... Военный трибунал, судивший их здесь на днях, и не подумал спросить, знали ли они, за что воевали... Да я и не думаю, что их ответ имел бы для нас какое-нибудь значение.
ГЛАВА VII
Школьный двор заполнился пародом уже к шести часам утра, хотя выборы комиссии по разделу земли были назначены только в восемь. Школьники, обрадованные тем, что не будет уроков, лазали по деревьям, ломали ветки, дрались и носились по двору, путаясь у всех под ногами. Но никто не обращал на ребят внимания. Народ продолжал стекаться, и вновь прибывшие тщетно пытались втиснуться в класс, где проходило заседание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77