..
— Кабы не перехватил кто-нибудь. Дело-то уж больно выгодное...
Нечего нам думать,— угрожающе поднялся со стула Михай, словно собирался избить обоих. — Домой поедем. В Лунку.
С этого дня Михай думал только о возвращении. Война близилась к концу. Ходили слухи, что немцы запросили мира у французов и англичан. Тут в Венгрии вспыхнула революция.
8
Однажды утром в усадьбу прискакали всадники с большим красным флагом, потом стали прибывать вооруженные рабочие из Солнока. Они говорили с крестьянами на сходках, объясняли, что теперь вся помещичья земля будет поделена между крестьянами, которые станут обрабатывать ее совместно, в коммуне. Капитан Борнемиза» сбежал из поместья еще за несколько суток до этих событии. В ту ночь он остановился у окна Михая.
— Пригляди за всем, Моц! Я вернусь. И тогда берегитесь, худо вам будет, — заявил он, дрожа от страха и злобы.
В следующую же ночь крестьяне и солдаты заняли усадьбу.
Впервые со дня приезда Анной овладел страх. Она не знала, как себя вести, что говорить. Люди, прежде послушно работавшие в поместье, теперь разгуливали по нему как хозяева и разговаривали во весь голос, словно сами стали помещиками. Солдаты, одетые наполовину в гражданское, с перекрещенными на груди пулемет* и 1,1 ми лентами, сосчитали свиней и начали вывозить их из усадьбы. Михай растерялся и молча смотрел, не зная, что предпринять. Он слышал, что это коммунисты и шутки с ними плохи, — расстреляют без церемонии. Один из солдат — веснушчатый парень — заговорил с ним:
— Что, приказчик, жалко тебе добра его высочества?!
— Черт с ним! Увозите! — равнодушно ответил Михай* Парень недоверчиво взглянул на него.
— Откуда ты? Здешний?
— Нет. Оттуда. Из Трансильвании.
— Ах, вот как, что же ты тут делаешь?
— Служу у помещика. Приказчик...
— Холуй? Продался, выходит, помещику...
— Как это продался? — вспылил Михай. — Помещик платил мне за работу.
— Это за какую? За то, что других прижимал?
— Ты что-то говоришь загадками,— обиделся Михай. — Бог тебя поймет.
— С богом мы покончили... Теперь настал черед божков помельче...
— Бедняком приехал, бедняком и уеду,— заключил Михай, подумав, что с парнем ссориться не стоит. «Не будь это сказано в злой час,— тут же промелькнуло у него в голове. — Боже, не слушай меня...»
Михай не раз собирался взять деньги из банка, но все не решался. «Придется брать золотом,— думал он,— бумажки совсем потеряли цену».
В селе царил переполох. Пастор-протестант вырядился крестьянином и прятался то у одного, то у другого. Позднее, когда никто уже не хотел принимать его, он укрылся в пещере на берегу Тиссы, куда жена ежедневно носила ему еду.
Усадьба превратилась в военный штаб, и над башней, откуда капитан Борнемиза так любил созерцать заход солнца, развевался теперь красный флаг.
Сапожник Ковач стал вдруг всесильным хозяином на селе. Он ходил весь затянутый в кожу с болтавшимся на боку револьвером в деревянной кобуре. Перебрался вместе с женой в самую лучшую комнату усадьбы. Все перед ним дрожали: за одно нечаянно сорвавшееся слово он отдавал людей под суд или отправлял в город, в тюрьму. Анна проклинала его каждый вечер и ссорилась с Михаем, словно он был всему виной.
— Что скажет его высочество, когда воротится? Призовет нас к ответу, что не сумели сберечь его имущества!
— А что я могу поделать? Перестань болтать, а не то заработаешь.
— Ну, ну! Не хорохорься! Пойди лучше к Ковачу и скажи ему: «Послушай, ты, голодранец, вспомни, как ты латал нам сапоги, и подумай о том, что будет, если вернется их высочество...»
— Замолчи, жена! Или ты рехнулась?!
Однажды на станции в степи остановился бронепоезд, и болтавшийся там без дела Михай увидел, как с него высадилось множество солдат. Тут же он услышал, как один из рабочих сказал другому: — Кончено с Ковачем... Приехал товарищ Самуэли. В тот же день все село собрали во дворе усадьбы.
Ковач со связанными за спиной руками тупо озирался вокруг. Но люди не осмеливались рассказывать о своих злоключениях. Они боялись, что после ухода солдат Ковач снова захватит власть и расправится с ними. Очень молодой длинноносый человек с вьющимися волосами заговорил первым:
— Чего вы боитесь, товарищи? Пусть каждый скажет, что думает об этом предателе.
Мало-помалу люди разговорились. Они рассказали что Ковач вел себя как заправский помещик, а однажды даже ударил хлыстом старика за то, что тот перекрестился у церкви. («...Может, и нехорошо креститься, но мы люди темные, привыкли... вы уж не обессудьте...») Рассказали они и о том, как пьяный Ковач обесчестил жену одного батрака, заявив, что теперь коммунизм и женщины должны принадлежать всем.
— Типы вроде этого Ковача хуже любого классового врага,— сказал молодой человек, который, судя по разговорам, услышанным Михаем, был сам Самуэли — что-то вроде министра у коммунистов. — Мы, дорогие товарищи,—- продолжал он,— хотим создать государство рабочих, крестьян и солдат, где право на хлеб будет иметь только тот, кто работает.
— Правильно!
— Разумные речи, помоги ему господи. Говори дальше, дорогой...
— Впредь мы будем хозяевами. Законы будут служить нам, а не богачам. Поэтому буржуазия бросила против нас румынскую и чешскую армию.
— Слышал? — подтолкнул Михая локтем стоявший рядом младший приказчик. — Ты лучше уйди, пока цел. Спрячься дома. Они тут черт знает что наделают... Я слышал, что охотятся на людей, как на зайцев.
— Я говорю не о румынских, чешских или сербских крестьянах, которые такие же обездоленные, как и мы, а о помещиках, напуганных тем, что, по примеру рус-ских и венгров, пролетариат поднимет революцию и в их странах. Товарищи! Верьте в Красную Армию, а если ьапдиты вроде этого Ковача будут досаждать вам, говорите об этом открыто любому коммунисту. А теперь, когда вы рассказали, сколько зла причинил вам Ковач, скажите, какое наказание мы применим к нему?
Некоторое время царило молчание. Потом вперед вышел старый крестьянин. Он снял шляпу, расправил усы, сплюнул и медленно заговорил, явно довольный тем, что может высказать свое мнение стольким людям.
— Я думаю, что его надо как следует выдрать перед всем миром.
В толпе послышался смех.
— Это неплохо. Долой штаны!
— Да,— закричал кто-то,— а после этого он нас расстреляет! В тюрьму его!
— Прошу слова,— вышел вперед рабочий-железнодорожник. — Меня зовут Петер Асталош. Я коммунист, Революция вам доверяет, товарищи, так что не к лицу нам бросать на ветер слова. Из-за таких людей, как Ковач, люди боятся революции и прислушиваются к разговорам классовых врагов. Я требую немедленного расстрела!
— Ох! — выдохнула разом толпа.
— Кто за предложение товарища Асталоша, пусть поднимет руку,— крикнул кудрявый парень.
Одна за другой поднялись все руки.
— Революционный трибунал приговаривает к смерти врага революции Лайоша Ковача,— раздельно произнес кудрявый. — Приговор будет приведен в исполнение немедленно.
Михай выскользнул из толпы и пошел домой. Если венгры хотят убивать друг друга, это их дело, а ему незачем вмешиваться, а то потом еще отвечать придется. Но случившееся взволновало его. Он понял, что прошли времена, когда каждый мог издеваться над людьми. Михай рассказал обо всем Анне, но она пожала плечами.
— Как только все успокоится, так и поедем... Нечего нам здесь делать...
Вскоре прошел слух о том, что приближаются румынские войска, чтобы задушить революцию, вернуть графов и помещиков. Анна слышала вокруг столько проклятий по адресу своего народа, что потеряла от страха сон.
Она посылала Иосифу письмо за письмом, но все они оставались без ответа. Однажды вечером вдали послышался глухой рокот орудий. На другой день революционные отряды отошли, а через несколько часов в село вступила румынская армия. Анна с детьми выбежала навстречу войскам и расплакалась при виде румынских солдат,— все-таки дожила до победы. Они показались ей чудесными в своей голубой форме с пиками и трехцвет^ ными флагами.
Усадьба пылала, охваченная пламенем. Румынские офицеры распорядились потушить пожар и разместились в усадьбе, а на обгоревшей башне приказали поднять румынский флаг и вы несть постол.
На следующий день лейтенант в сопровождении нескольких крестьян явился в дом к Михаю.
— Я слышал, что вы румыны,— даже не поздоровав^ шись, сказал он. — Это правда? Хорошо... Тогда скажите, кто на селе был с коммунистами. Пиши, Попеску.
— Нам это неизвестно,— ответил Михай, глядя в сторону.
— Как это неизвестно?
— Да так уж, не гневайтесь. Откуда мне знать, кто из них коммунист. Не написано это на них, не в обиду будет сказано, и рогов они не носят... Такие же люди, как и мы.,.
Офицер с удивлением посмотрел на пего.
— Такие же, как мы? Гм... Ну, а о земле кто из них говорил?
— Да все,— засмеялся Михай. — Кто не нуждается в земле?
— А сам-то ты что за птица? Как звать?
— Михай Моц...
— Моц — хоц! 1 Вижу, Моц, что и тебя не миновала красная зараза... Постой, мы избавим вас от нее. Сдерем вместе со шкурой. Собаки продажные, предатели!
И офицер вышел, хлопнув дверью.
— Почему ты не сказал ему? — крикнула Анна.
— С чего это я должен был говорить?
— С того! Вот запишут тебя и не выдадут деньги из банка. Помилуй бог, Михай, что с тобой!
После падения Будапешта стало известно, что в двух селах — Орговани и Сиофок — венгерские офицеры расстреляли тысячи сдавшихся в плен революционных солдат. Женщины, мужья и сыновья которых были в армии,
1 Хоц—вор.
бродили по селу, как безумные, и рвали на себе волосы. Католический священник отказался служить по расстрелянным панихиду.
— Получили то, что хотели. Такой конец ждет каждого, кто идет против бога и закона.
9
Собравшись наконец с духом, Михай отправился в Сол-нок, чтобы взять свои деньги из банка. Пустынные улицы города были покрыты мусором, магазины разграблены. Оборванные прохожие, изредка попадавшиеся навстречу, выглядели напуганными. Сердце Михая сжалось при виде банка: все стены были изрешечены нулями, окна выбиты и заколочены досками. Вместо представительного толстого директора с седой шелковистой бородой Михая встретил худой, сгорбленный и недовольный человек.
Взяв из рук Михая книжку, он пренебрежительно просмотрел ее и сказал, что сейчас принесет деньги.
— Прошу прощения,— угодливо улыбнулся Михай, кланяясь,— мы приезжие, хотим ехать домой.
— В чем же дело?
— Дайте мне золотом, как я вам когда-то. Человек вдруг расхохотался. Казалось, он вот-вот
лопнет от смеха. Глаза у него налились слезами и покраснели; он хлопал в*ладоши и извивался над своим столом, как червяк.
— Со времен его величества Франца-Иосифа я не слышал такой остроумной шутки. Золото! Золото! Я дам вам, господин Моц, два мешка бумаги. Будет чем раскуривать трубку до самого гроба. Пошли...
Михай пошел за ним, ничего не понимая. Он осознал, что случилось, лишь в то мгновение, когда перед ним оказалась груда бумажек, не стоивших и ломаного гроша. Он кинулся на веселого человечка, хотел схватить его за горло, потом заплакал и чуть было не встал перед ним на колени. Чиновнику даже стало жаль его.
— Что вы, дорогой, откуда вы свалились? Люди с историческими именами, господин Моц, и те остались нищими, венгерские традиции рухнули. Конверсия, добротой
— Я был в степи, мне неоткуда было знать, — стонал Михай. — В степи! Пришла война, революция, мне неоткуда было узнать. Вот уже семнадцать лет, как я здесь тружусь, гну спину.
— Я искренне сочувствую вам, но что поделаешь?
Михай опомнился на улице с ворохом бумажек в руках. Денег было несколько сот миллионов, но на них едва ли можно было купить одну тощую корову. Михай свернул в трактир, и, по мере того как он пил, мозг его затуманивался, а тело словно омертвело. Он сам не помнил, как добрался до дому. Какой-то односельчанин подобрал его на базаре и положил в телегу. Всю дорогу Михай лежал на спине, глядя в голубое весеннее небо. При виде мужа Анна испугалась, быстро подхватила его и втащила* в дом. Михай дал уложить себя в постель и после долгого молчания пробормотал:
— Теперь мы можем ехать домой. У нас нет больше ни гроша.
— Как?.. — крикнула Анна и бросилась к мужу. Но Михай уже спал как мертвый.
С этого дня Анна с Михаем стали избегать друг друга. Когда он приходил поесть, Анна находила себе работу в глубине двора; ночью Михай уходил спать на чердак. Дочери ходили по комнатам, стараясь не шуметь, словно В доме был покойник. Ночью девушки ложились в одну постель и оплакивали несбывшиеся мечты. Однажды Анна услышала их плач, схватила из-за двери метлу и колотила их, пока не устала рука. После этого напилась до беспамятства.
Капитан Борыемиза, на которого семья Моц возлагала последние надежды, вернулся из Будапешта и, вместо того чтобы как-нибудь отблагодарить Михая — ведь как-никак тот спас его добро,— заявил, что Михай может складывать пожитки и убираться. Капитан жаловался, что сам остался нищим у разбитого корыта. Он продаст имение какому-то фабриканту и будет ждать лучших для венгров времен.
— Лучше бы ты оставался дома, Моц... У вас провели там аграрную реформу. Вчера я разговаривал в кафе Ирецлера с графом Зэкени из Сату-Маре... Приехал оттуда в чем был... Ваши румыны оказались поумнее нас, иначе у них бы красного петуха пустили... Подумай только, в Будапеште меня арестовали как заложника... Если бы не...
— Да покарает вас бог на этом самом месте, — пронзительно, почти детским голосом закричал Михай и бросился бежать по берегу Тиссы в поисках места, где бы утопиться. «Дети большие, сами заработают себе на хлеб»,— думал он.
Здесь и нашла его Анна. Она присела рядом, опустив подбородок на колени, и, не глядя на мужа, заговорила как будто с волнами реки:
— Не надо, Михай. Что пропало, то пропало... У нас осталось еще три коровы, шесть откормленных свиней, мебель... Продадим все и купим земли, сколько сможем... Не убивайся. У нас еще есть сила, слава тебе господи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77