«Купеческий дом!», «Купеческая дочь!». Подумаешь, цаца какая! И купцы не вечны...
— Ну, ладно, хватит! — насупясь, обрывает Доку чорбаджи Замфир.— Пришла, посватала, с тем и ушла, чего теперь кипятиться?.. Силой тут не возьмешь!..
— Нет, почему Мане ей не пара?! Купеческая дочь, да?
— Ах, не того вы рода, за кого невесты дерутся...
— Подумаешь, будто мы вас не знаем! Отца твоего и тебя как звали? Корытником! А деда как дразнили в торговых рядах? Мисочником... А сейчас... Мы купцы...
— Ну, хватит наконец,— поднимая брови, говорит Замфир.
— А что? Коль не возьмет из вашего дома, думаешь, холостым останется? Ерунда! Была бы спина, а седло найдется! Жениться Мане — раз плюнуть...
— Женится, только возьмет по себе.
— Запомни, хаджи: этот мир что лестница,— один поднимается, другой сходит, и вас, купцов, это тоже касается. Мало ли таких, что ходили в первых купцах, а нынче звонарями да церковными сторожами стали, из пищалей палят на престольный праздник у святого Пантелеймона... Ты-то сходишь с лестницы, а мой Манча поднимается...
— Ого-го-го! Надел кобель чикчиры и пустился в хоровод,— цедит чорбаджи Замфир, зеленея от гнева,— так и твой Манча...
— Кто «кобель», холера чорбаджийская?! — завопила благим матом Дока.— Вот возьму сейчас нанули (и она показала ему на ряд деревянных сандалий, выстроившихся перед дверью) да как хвачу по башке!.. Обрушусь на твою голову, как сербы на бастион Митад-паши на Винике! Мисочник и корытник несчастный!
— Скажи спасибо, что ты у меня в доме,— еле сдерживаясь, говорит бледный как полотно хозяин.
— Да за «кобеля» я тебя и в торговых рядах отделаю вместе с этой обезьяной Манулачем,— в ярости орет Дока и уходит, оставив огорошенного чорбаджи Замфира посреди двора. Крестясь левой рукой, он шепчет:
— О, упаси бог!.. О господи!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Это первый и единственный в романе диалог влюбленных. Ничего пикантного и даже интересного в нем нет, поскольку в тех краях считается зазорным даже переглянуться женщине с мужчиной, не говоря уж о том, чтобы разговаривать. (Но и не будь, этого, диалог &се равно оказался бы самым обыденным, ведь в подобных обстоятельствах влюбленные обычно молчат или болтают о пустяках)
На другой день, в понедельник, когда с таким нетерпением ждут почина и первого покупателя, в мастерскую к Мане собственной персоной явилась Дока. Пришла рассказать, что и как было, и, поскольку все кончилось худо, утешить бедного влюбленного
и думать позабыл об их субботнем разговоре и не чуял никакой беды, поэтому новость его удивила, а рассказ о том, как протекали и развивались события, как громом его поразил. Он совсем впал в уныние и был безутешен. Тетка Дока поначалу его обругала, а потом всячески принялась утешать: не волнуйся, мол, не предавайся отчаянию, а главное, не расстраивайся, что так обошлись с теткой, она тоже в долгу не осталась.
— Не сердись,— говорила Дока,— и не печалься! Подумаешь, не отдали за тебя девушку?! Что тебе в конце концов? Можно и без петуха проснуться, и жениться без Зоны!.. Эх, была бы спина, а седло всегда найдется! Все это ерунда! Выбирай любую, вон их сколько! Только не огорчайся, не тужи!.. Тетка твоя не осталась посрамленной! Выдала им, как надо! Небось теперь на тебя и глядеть не станут, так я их отбрила!.. И на твое «как живете-можете» не ответят! — с довольным видом закончила тетушка Дока на прощанье.— Сейчас даже если посватаешь старую ведьму Таску, так и ее не отдадут, теперь мы враги навеки!
Так рассуждала довольная собой Дока. Но, разумеется, для Манчи это было слабым утешением. Весь день он ходил сам не свой: ни работа, ни выручка, ни разговоры — ничто его не занимало. Слова Доки все время звучали у него в ушах, а распаленное воображение живо рисовало разыгравшуюся между Докой и Замфировыми сцену. Одна только мысль, что Зона могла все это слышать и видеть, приводила его в ужас, впрочем, еще страшней была мысль о том, что ей после пришлось вытерпеть от своих домашних. Поэтому Мане не успокоился, пока на другой день не разыскал служанку Васку, не расспросил ее и не узнал, что произошло после ухода Доки. Васка рассказала, что Зоне крепко досталось от всех, особенно от отца. Старый Замфир ведь ничего не знал, ему только сейчас обо всем рассказали да еще пожаловались, как они мучаются с Зоной. Навалились все разом: Таска — медовыми словами, мать — проклятьями, отец — страшными угрозами, а прочие тетки— длинными нравоучениями и наветами, и ничего удивительного, что Зона сдалась, уступила, стала прежней — гордой, надменной и холодной дочерью чорбаджи!..
Васка сказала правду.
После ухода Доки в доме Замфира поднялся настоящий тарарам. Зона все слышала из соседней комнаты, а сцену между Докой и отцом не только слышала, но и видела. Как только Дока ушла, старый Замфир, распалясь страшным родительским гневом, обрушил его на свою любимицу, как никогда в жизни. Поток брани, который вылила на него Дока, прогнал сон и до того разволновал его, что он даже не наказал служанке, как это делал неизменно уже сорок лет, подать ему воды. Решив, что приход Доки и сватанье сделано с ведома и согласия Зоны, он просто пришел в ярость.
— Так вот каково твое воспитание и образование?! Этому тебя учили в школе?! — орал Замфир на свою любимицу, да так громогласно, что любопытные женщины-соседки кинулись было к стене, но, испугавшись гнева чорбаджи, в ужасе разбежались.— Шестьдесят один мясоед перевалил я за свою жизнь, слышишь, сука поганая,— орал старый Замфир,— и никто еще ни при турках, ни сейчас, в сербские времена, меня так не срамил, ни одна собака так не укусила, как сейчас вот эта ведьма... Это ты ей сказала прийти в мой дом?! Хорошо же ты бережешь мою честь! Дочь хаджи Замфира идет плясать коло... хочет породниться с дурочкой Докой, назвать ее своей тетушкой!
— Да будь он хоть торговец...— подначивала тетушка Таска, распаляя гнев Замфира,— подрядчик там или поставщик... а то ведь картежный шулер... голытьба... Сунет, идучи в лавку, огурец и пол-лепешки под мышку — вот тебе и обед... А сама лавка? Ни дать ни взять — сундук еврея-менялы... Ну, пускай уж если бедняк, то был бы хоть смирным парнем! Но он ведь картежник, пьяница, мот, охотник и к тому же еще лошадник и барышник; слоняется целыми днями с ружьем по виноградникам, точно полевой сторож или караульщик, ночами же ему играют цыгане и пляшут цыганки, а он пьет — ни дать ни взять мусульманский монах — и расшвыривает деньги этим несчастным потаскухам!.. Либо выхватит нож и воткнет в стол или из ружья бабахнет — чистый разбойник... И во всяком околотке у него по девке...
— Довольно! — прервал ее Замфир, но тетка Таска не унималась.
— Те нужны ему для потехи, а эта наша — для денег... Охота затесаться в знатную семью...
— Хватит, я сказал, Таска!..— снова прервал ее хозяин.
— Гоже ли такое вытворять ремесленнику? Разве это порядок? — продолжала тетушка Таска.— И Зона, и Калина, и еще другая!.. Да на что это похоже, матерь божья?! Хорошо сказал наш плотник Божин: два арбуза под мышкой не унесешь!
— Похоже,— вмешался Замфир,— он и одного не унесет! Я пашей в турецкие времена смещал, а сейчас...
— Вот, вот! — подливала масла в огонь тетушка Таска.— Выслать eFO надо! Пусть на всю жизнь запомнит, собака, что такое дом чорбаджи...
— Заруби себе на носу! — решительно подытожил хаджи Замфир.— Если хоть раз я еще услышу о тебе что-нибудь плохое, не выпущу из дома... Запру! Не увидишь больше ни города, ни людей! Как вот эту горлицу,— и он указал на сидящую в клетке горлицу.— Света белого не взвидишь! Позабудет тебя и улица, и околоток, и город; никто и знать не будет, что у хаджи Замфира в доме дочка! Ясно?
— Ясно!..— потупясь и дрожа всем телом, сказала Зона.
* * *
Как у всякого человека, и у Мане были враги, которые только и ждали, чтобы взять его на зубок. Правда, старый Замфир не только не сказал никому ни слова, но строго-настрого наказал домашним даже не заикаться об этой некрасивой истории, тем не менее никак, ну никак это не могло остаться тайной, хотя бы потому, что происходило, черт побери, в присутствии пяти женщин (считая и Доку), из коих две — Таска и Дока — были более усердными и более умелыми распространительницами волнующих (и правдивых и ложных) слухов, чем любая газета тиражом десять тысяч экземпляров!
Вот почему история эта разнеслась с быстротой молнии и стала отлично известна и в целом и в подробностях, ибо Таска точнехонько рассказывала обо всем том, что говорила Доке, а Дока — все то, что она сказала Таске и Замфиру. И по околоткам, и в торговых рядах несколько дней только и было разговоров как об этом. А о том, что рассказ вырос в объеме за счет приумножения подробностей, подагаю, можно и не упоминать. Воскресли в памяти, ожили и снова стали циркулировать даже две давно, казалось, позабытые пословицы. А сколько насмешек сыпалось на голову Мане, разумеется, за его спиной, но иногда и при нем, правда, в виде отдаленного намека, во всяком случае, один такой о троумец на другой день ходил с опухшей щекой и на вочрос, что с ним, - жаловался на коренной зуб, из-за кот рого всю ночь не сомкнул глаз.
Положение Мане стало невыносимым. Раздумывая без конца и так и этак, он не видел никакого выхода и проклинал тот час, когда по дурости признался Доке в своей беде. Но когда она пришла и предложила поправить дело, только тогда он испугался по-настоящему, и решил сделать еще одну попытку — подстеречь где-нибудь Зону, остановить ее и спросить в последний раз... По крайней мере, снять с себя хотя бы вину за эту неприятную историю и доказать, что он здесь ни при чем, что во всем виновата тетушка Дока и ее глупость...
Но встретиться и поговорить с девушкой в те времена и в той среде было непросто, поскольку взгляды общества на гулянья по тротуарам и в парках, на посещения концертов, певчих обществ и танцевальных школ — словом, на все то, где молодые люди могут встретиться и поговорить, были довольно своеобразными и странными, как сказал бы какой-нибудь поборник эмансипации женщин — консервативными и ретроградными. За девушкой неизменно, как тень, следовала мать, тетка или родственница; после замужества опять же свекровь, невестки, золовки,— так что молодая женщина никогда не оставалась одна; впрочем, и предоставь ей свободу, она не знала бы, что с ней делать, потеряла бы голову, как канарейка, выпущенная из клетки. Дозволялось разве что сходить к соседям через дворовую калитку или через улицу. Поэтому
прошло немало времени, пока Мане удалось встретить Зону и перекинуться с* ней несколькими словами. Чего только не творят железная воля и твердое решение!
Мане подстерегал Зону, и наконец его желание осуществилось.
Как-то в первые сумерки, когда Зона в своей шубке зеленого атласа возвращалась с соседней улицы от сестры Костадинки, перед ней из темноты внезапно вынырнул Мане. Васка испуганно отпрянула в сторону.
— Васка, смотри! — шепнула Зона и остановилась, дрожа от страха и пугливо озираясь, не видит ли кто. К счастью, улица была пустынна, наступала та пора, когда горожане запирали на засов двери и все уже давно сидели по домам. На улице ни души, слыхать только, как ночной сторож где-то далеко в темноте разговаривает с котом хаджи Йордана, неторопливо разгуливающим по черепицам высокой каменной ограды.
— Что тебе? — робко прошептала Зона. Васка поняла. Отошла в сторонку и стала караулить.
— Зона! — начал Мане и тихо откашлялся.
— Чего тебе? — шепнула Зона и тоже тихо кашлянула.
Они остановились в трех шагах друг от друга и, потупившись, глядели в землю.
— Зона, одно только слово...
— Оставь меня! — бросила испуганно Зона, озираясь по сторонам.
— Не слушай ты эту дуру, эту Доку! (Она теткой мне доводится, но дура дурой!) Не верь тому, что она там у вас наплела! Никто ее не посылал, сама пошла к вам!..
— Значит, она все налгала? Так, что ли?
— Нет, не лгала, только... не надо было ей говорить!
— А для чего ты мне это рассказываешь? Мне что за дело?
— Зона,— продолжал Мане, затягивая пояс.— Я ночи не сплю... В горло кусок не идет.
— Ахти! — насмешливо воскликнула Зона. -
— Вино наливаю, а пить не могу! Попрошу спеть песню, а песни не слышу, и все из-за тебя, Зона!.. Иду на охоту, про ружье забываю! Сам не знаю, что со мной, и все из-за тебя... Словно белены объелся... Совсем одурел, Зона!
— Ха!
Мане умолк, достал табакерку и принялся скручивать цигарку. Наступила небольшая пауза.
— Пропусти меня! — сказала Зона.
— Погоди еще немного! — остановил ее Мане.— Васка, гляди в оба!.. От отца остался у меня дом, виноградник, нивы... да и сам еще кое-что докупил и прибавил. Ремесло в руках.
— Знаю...
— Мастерская есть...
— Знаю и это.
— И от заказчиков нет отбою...
— Ну и ладно!
— Дом полная чаша...
— А для чего ты все это мне говоришь?
— Не бедняк я... «могу позволить себе жениться... могу и полдюжины жен прокормить,— такая у меня выручка!
— А ты перейди в турецкую веру и возьми целую дюжину...
— Не дай господь... Мне одна нужна...
— Мало их разве в городе...
— Много, но мне нужна только одна, только...
— Пусти меня, надо идти! — прервала его Зона и двинулась было, но Мане, задерживая ее, продолжал:
— Будешь жить не так, как наши женщины при мужьях живут... Пылинки не дам на тебя сесть!..
— Гм!
— Буду тебя беречь... лелеять... слушать... Одену и украшу, как жену паши!.. На одну тебя буду мастерить... Подмастерья и ученики пусть работают на клиентов, а я буду только для, тебя, Зона, ковать сурьму, серебро и золото — тебя украшать! Чтоб сияла ты и сверкала, как пресвятая Богородица Троеручица в церкви!.. Для тебя одной с утра до ночи буду спину гнуть, что мне выручка!
— А на что обедать станешь, коль не будет выручки?! — прервала его ехидно Зона.
— Не слушай моих врагов да сплетников уличных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20