она жаловалась, что мерзнет, очевидно, ее знобило.
Нино Веселица поднимался наверх, чтобы напомнить Юлиане про лекарство. Нино? Дверь была заперта. Юлиана откликнулась, но в комнату его не впустила.
Значит, Розмари последняя, кто разговаривал с Юлианой. А что, если Юлиана все-таки впустила Нино?
У меня голова пошла кругом. На этот раз из задумчивости меня вывела Чедна:
— Двойное виски!
Ого! Я — минеральную воду, Чедна—виски! Когда официант отошел, она обратилась ко мне с предложением:
— Давай объединим наши усилия! Идет?
— Я чувствую себя как в мышеловке. Кто-то за кем-то охотится, а кто кого поймает, неизвестно.
— Я буду ловить Штраусов, а ты — Прпича и Весели-цу. Договорились?
— Я — отца с дочерью, а ты —вероятных убийц! —не согласился я.
Чедна усмехнулась:
— Убийцей можешь быть ты, хоть ты и исключил нас из списка подозреваемых.
— Тебя — нет,— мягко возразил я.— Если у тебя найдется мотив, ты остаешься в игре...
— Мотив есть и у тебя: когда-то вместо ягненка Ромео подсунул тебе старого кота! — И она многозначительно усмехнулась.
Я ценю чувство юмора, особенно в критических ситуациях, и еще — веские доводы.
— Соглашайся,— настаивала Чедна.— Ты уже нашел общий язык с Прпичем и Веселицей, а я даже не раскрыла тайну двуспальной кровати в номере Штраусов.
Я вздрогнул. Двуспальная кровать? Ну да! Как это я не додумался, а ведь видел своими глазами!
Юлиану задушили шелковым шарфом, когда она отдыхала на единственной кровати в номере. Этот номер с этой кроватью взял для себя и своей дочери Штраус.
Отец и дочь в общей постели? Шестидесятилетний отец и семнадцатилетняя дочь — под одним одеялом? И под этим одеялом нашла смерть Юлиана! Я всегда преклонялся перед особенностью женщин чувствовать всем своим существом. Вот Чедна: ее незримые антенны улавливали таинственные сигналы, которые
каким-то образом помогали разуму безошибочно приблизиться к истине.
— Ты до чего-нибудь докопалась? — спросил я подозрительно.
Она посмотрела на меня с таинственным видом.
— Вот выпью двойное виски, и в голове прояснится! А пока только домыслы. Штраусы постоянно ссорятся, у них — конфликт поколений. Оба пышут здоровьем, энергичны, как истые германцы. Самодовольны, я бы сказала, исполнены желания завоевать все окружающее пространство и...— Ока замолчала.— Не знаю,— после краткого раздумья продолжила Чедна,— или я заблуждаюсь, или на правильном пути. Если на правильном — тогда я близка к истине, хотя не верю, что кто-то из них...-—она подыскивала слова,— виновник преступления.
— Ты думаешь, они состоят в кровосмесительной связи? — произнес я осторожно.
— Вроде того,— подтвердила Чедна.
— Какая испорченность! — вырвалось у меня.— Как тебе могло прийти в голову такое?
— Но и тебе «такое» пришло в голову! — заметила Чедна.— Может, и ты, когда доживешь до шестидесяти, захочешь ощутить рядом под одеялом тепло молодого тела!
— У тебя есть доказательства?
— Нет, но я рассуждаю с позиции женщины, которая своим телом хочет обеспечить себе красивую жизнь!
— Неужели тебя не потрясла смерть Ромео и Юлианы?!— спросил я, изумленный ходом ее мысли.
— Тут ничего не поделаешь,— ответила Чедна.— Смерть — вне нашего понимания. Никто нам не вернет умерших. Лишь одно известно наверняка: когда-нибудь мы присоединимся к ним, и тогда, если дух живет и вне тела, они расскажут, кто повинен в их гибели.
— Красиво!
— Истина куда неприглядней,— парировала Чедна.
— И недоступней,— добавил я.—Ты не думаешь, что убийца кто-то из Штраусов?
— А ты? — ответила Чедна вопросом на вопрос.— Ты не думаешь, что кто-нибудь из двоих...— она взглядом указала на Прпича и Веселицу,— что убийца один из них?
— Не знаю! — проговорил я и сам удивился искренности, с какой высказал свое сомнение.— Не знаю! — повторил я.— Уверен я только в себе.
— Ну, значит, нас двое,— усмехнулась Чедна.— Добавь и Джордже. Не думаю, что он стал бы мстить Ромео из-за кошачьего жаркого. Круг сужается. Объединим наши усилия!
— За границами этого круга простирается весь мир! — высказал я мысль, выразившую мою беспомощность.
Наш бесплодный разговор прервал официант— единственный маяк в этом бушующем море страстей и догадок. Он принес двойное виски для Чедны и бутылку минеральной — для меня.
— Пора ужинать,— напомнил он, улыбаясь, как человек, прекрасно изучивший привычки своих клиентов.— Рекомендую блюда славонской кухни...
— Спасибо, позднее,—поблагодарил я.— Впереди у нас долгая ночь.
Я смотрел, что он ставит на другие столики, и таким образом узнал, что Прпич заказал бутылку темного пива, Нино — кока-колу, а семья Штраус — бутылку виски. Надо признать, что Штраусы вели себя как настоящие готы, предопределение которых — править миром. Они знали, что такое доброе вино и хорошая закуска.
Чедна отпила глоток виски, облизнула губы и, держа стакан на уровне глаз, с печальным видом засмотрелась на золотистую жидкость.
— Если б я была ясновидящей... Чао, приятель! Я присоединяюсь к семейству...— И Чедна перебралась за стол, где поглощали виски папаша и доченька Штраус.
А что делать мне?Пребывать в одиночестве или составить компанию Прпичу и Веселице?
Я недолго размышлял, к кому подсесть, поскольку сразу вспомнилась история о Буридановом осле, и выбрал Прпича.
Вначале он будто и не заметил моего появления. Подняв стакан с пивом, он, подобно Чедне, задумчиво уставился на переливающуюся через край пену.
Наконец взглянув на меня, он пригубил пива, пробормотал: «Да, да!» — и вновь погрузился в молчание.
Увидев, что я пью минеральную воду, Прпич поддразнил меня:
— Что, трезвеем?
Я хо л было рассмеяться, но у меня вдрзг пересохло в горле!
Если я и заподозрил Прпича в убийстве Ромео, то после гибели Юлианы подозрение рассеялось. У Прпича были причины желать смерти Ромео, но зачем стал бы он убивать незнакомую девушку? И сама собой возникла мысль: у преступника были основания для убийства и
Ромео, и Юлианы. «Найди мотив — найдешь и убийцу!» — решил я.
Степан Прпич стряхнул оцепенение, отпил еще глоток и негромко, словно про себя, спросил:
— Кому понадобилось убивать Юлиану?
Я ожидал, что он продолжит свои размышления вслух, но он умолк, застыв в неподвижности. Однако я был уверен, что за внешней апатией крылась лихорадочная работа мозга. Следующие несколько минут показались мне вечностью. За соседним столом, напоминая восковую фигуру, сидел Веселица. Пожелтевшее лицо, окаменевшая поза говорили о том, что он заблудился мыслями где-то далеко, откуда не желал возвращаться.
Я услышал шепот Прпича. И снова он обращался скорее к себе, чем ко мне:
— Странно все-таки! Надо, чтоб все произошло именно в день годовщины моей свадьбы!
— Что? Годовщина вашей свадьбы? — Я насторожился.
— Сегодня ровно пять лет, как мы с Катицей обвенчались. Я пригласил ее поужинать, и она вот-вот должна прийти.— Он усмехнулся:—Потому я и надел новые ботинки, не из-за футбола же. Под комбинезоном у меня выходной костюм... Я и букет роз купил, и подарок — три метра шелка на летнее платье... Черт знает, кому все это понадобилось!
Интересно, что еще мне придется услышать?!
— Вы знали, что сегодня проедет Ромео?
— Черта с два! Если б знал, отпросился бы с работы и поехал с Катицей в город... Вот беда! Что-то она скажет, когда приедет? Ее ко мне не пустят!
— Почему?
— Ну, я же арестован, все мы арестованы, и чтобы ни о чем с ней не могли договориться...
— Мы все арестованы? — переспросил я, не очень в это веря.
— Все! Пока не докажем, что невиновны.
— Но кто-то из нас...
— Кто-то свою невиновность доказать не сможет. А мне труднее всех. Когда Сенечич спросил, не я ли убил Ромео, я ответил: «Нет, хотя у нас с ним были свои счеты!» И Юлиану не убивал. Я ее и не знал, у меня не было причин убивать ее. Но у кого-то были. Шею бы свернул тому...
— Вы все сказали Секечичу?
— Все? — Он посмотрел мне прямо в глаза.— Все, что и вам. А совсем все мне и самому неизвестно! Многое из того, что я ему сообщил, Сенечич знал. Еще я сказал, что жду Катицу, чтобы отпраздновать годовщину свадьбы...
— Он не спрашивал, заметили ли вы, находясь у бензоколонки, что-нибудь подозрительное — положим, поблизости от мотеля?
— Спрашивал. На то он и хороший следователь!
— Что же вы ответили?
Прпич помолчал, разглядывая меня.
— Хотите мне помочь? — спросил он наконец.
— Я верю вам. Если в моих силах, помогу.
— И вы под подозрением? — В его глазах блеснула веселая искорка.
— Полагаю.— Я ободряюще улыбнулся.
— Видите ли, у меня было много работы, мне некогда было бездельничать и глазеть по сторонам...— Прпич явно тянул время.
— Вы так и сказали Сенечичу?
— Нет! Я рассказал ему о том, что, по-моему, имеет отношение ко всем этим событиям...— Он опять задумался, очевидно решая, довериться мне или нет.— Я сказал, что видел, как Ромео шел к своему рефрижератору.
— Когда вышел из мотеля?
— Нет, он появился с западной стороны мотеля.
— Что вы хотите этим сказать?
— Бензоколонка находится у правого крыла здания. Со стороны Загреба, значит. Ромео появился справа, прошел мимо меня, как ни в чем не бывало, подмигнул и подошел к своему рефрижератору. Кажется, он слегка прихрамывал.
— И?
— Я видел, как он встал на подножку, открыл дверцу и забрался в кабину.
— Когда вы его видели?
— То есть в котором часу? Точно не знаю—наверное, где-то в середине первого тайма.
— Не до начала матча?
— По-моему, уже после того, как венгры забили нам гол; знаете, на бензоколонке есть транзистор...
— Это все?
— Еще я видел, как выходил толстый немец.
— Он ходил в автосервис узнать насчет своего «мерседеса», это мне известно.
— Но вначале он направился к машине Ромео...
— Что вы сказали?
— Что сказал, то и повторю. Однако я не знаю, подходил ли он к ней. Подъехала колонна болгарских рефрижераторов и все загородила. По правде говоря, у меня не было причин следить за чьими-либо передвижениями.
— Вы видели еще кого-нибудь?
— Вас! — Прпич усмехнулся.— И Веселицу.
— Я постоял на пороге...
— И вас, и Веселицу я видел у дверей. Вернулись ли вы в мотель или куда-то еще направились — этого я с уверенностью сказать не смогу.
— А Веселица?
— Кажется, он сразу вернулся в ресторан. Но и в этом я не могу поклясться.— Он пожал плечами.—Не возьму грех на душу.
— Вы кого-нибудь подозреваете?
— Кто я такой, чтобы кого-нибудь подозревать! Пытаюсь спасти собственную шкуру, а не знаю как...— Он помолчал, пристукнул стаканом по столу, отпил глоток пива и вытер губы ладонью.— Видите ли, подъезжало много машин. Может, кто-то подъехал и, убив Ромео, скрылся.
— А Юлиана?
— Это-то меня и смущает. Не улавливаю связи.
— Однако она существует!
— Есть некая таинственная связь...— продекламировал поэтически настроенный Прпич.
— Да,— согласился я.— И когда тайна раскроется, мы увидим, что были близки к ее разгадке.
— Знаете, у меня есть кое-какое образование.— Он усмехнулся.— Экономист с бензоколонки! Но по природе своей я очень привязан к земле — крестьянское дитя. Земля по-настоящему справедлива и с одинаковой любовью принимает всех в свои объятия... У меня предчувствие... то есть мне кажется, что последует продолжение...
Я недоверчиво взглянул на него.
— Вы думаете, на очереди кто-то из нас?
— Думаю,— грустно признался Прпич.— И хочу, чтобы это был я: уж тогда бы наверняка была доказана моя невиновность!
— Откуда такие мрачные мысли?
— Предчувствие — как у старой бабки! И оно мне подсказывает, что следователь Сенечич опять вызовет меня первым на допрос.
— Прпич,— я дотронулся до его плеча,— как вы полагаете, что понадобилось Ромео за мотелем?
— Не знаю, может, хотел взглянуть, как колосится пшеница! Не знаю, правда, не знаю.
В гостиную вошел милиционер, приблизился к нашему столу и пригласил Прпича к следователю. Поднимаясь со стула, Прпич торжествующе взглянул на меня, будто хотел сказать: «Что я вам говорил!», но не произнес ни
слова, только махнул рукой и зашагал впереди милиционера. Я остался в одиночестве. Через три столика от меня сидели Чедна, Штраус и его дочь. Я слышал их голоса; мне показалось, что отец и дочь ссорятся, а Чедна внимательно прислушивается.
За соседним столиком сидел Веселица, и, если бы он не покачивался из стороны в сторону, я бы и впрямь поверил, что это восковая фигура. Он раскачивался все сильнее, и в какой-то момент я испугался, что бедняга без чувств упадет со стула.
— Вам нехорошо? — спросил я, подсев к юноше.
Он не отозвался: мысли его были далеко отсюда. Однако раскачиваться перестал. Куда был устремлен его взгляд? Я боялся вывести его из этого состояния, вернуть к действительности. Шли минуты, и мне делалось не по себе. Лучше было ни о чем не думать. Я услышал шепот Нино:
— Юлиана сказала, что ребенок ее погубит. Она погубила и ребенка, и себя.
Мне хотелось спросить, что он имеет в виду. Что значит «погубила и ребенка, и себя»? Неужели Веселица считает, что Юлиана покончила с собой? Не может быть!
— Вы думаете, Юлиана...
Нино помотал головой, не давая мне договорить, и снова начал раскачиваться. Он, очевидно, не желал поддерживать беседу, тем более откровенную.
А я вдруг вспомнил, что Юлиана не открыла ему дверь, когда он пришел напомнить ей про лекарство. Мне кажется, мы сидели так, словно немые, минут десять, когда вернулся Прпич. Он сел за тот же столик, за которым мы с ним беседовали, а милиционер вызвал Штрауса. Я увидел, как румяный толстый немец тяжело поднимается со стула, не отрывая взгляда от Розмари, опустившей голову на грудь. Он склонился к Чедне, что-то сказал ей и покинул гостиную в сопровождении милиционера.
Мне вспомнилось, как говорил Прпич: все мы под подозрением! И Штраус тоже! Я собирался пересесть к Прпичу, когда меня позвала Чедна.
Розмари по-прежнему сидела, не поднимая головы, и тихо плакала. Чедна ласково гладила ее светлые длинные волосы.
— Одна трагедия за другой! — шепнула мне Чедна.— Штраус ужасно зол;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13