Большая угроза нависла над этим городом. Карим должен все взвесить и добиться, чтобы его немедленно отправили в Байсун. Обо всем этом Фатхуллин просил сообщить Центральному Комитету и правительству Бухары.
В письмо Фатхуллина было вложено еще одно короткое письмецо, при виде которого у Карима сильно сбилось сердце. Писала ему Ойша.
«Дорогой мой, милый Карим-джан Я пишу Вам третий раз, а от Вас получила только одно письмо. Но и короткие строки, написанные Вашей рукой,— мой талисман, я ношу его в своем сердце. Эти строки вдохнули в меня, несчастную, оскорбленную и униженную, новую надежду. Мечтаю дожить до гибели моего тирана, до той минуты, когда он будет уничтожен. Я хочу всем, чем смогу, помочь Красной Армии одержать победу. У меня есть верные люди, через них буду вам передавать по возможности точные сведения о планах Махсума. Он сейчас хмурый, как туча. Каждый день проводит военные занятия, составляет какие-то планы и то принимает, то отвергает какие-то решения. Неведомо откуда приходят к нему письма. Однажды он явился радостный и веселый, был разговорчив. «Скоро, скоро,— сказал он,— к нам прибудет главнокомандующий тюрков, и с его помощью мы отправим на тот свет всех большевиков и джадидов. Победителями войдем в Бухару. Возьмем в свои руки и присоединим к ней Ташкент и Самарканд». Ума не приложу, что это за главнокомандующий, но ясно, что Махсум рассчитывает на большую помощь с его стороны, потому и готовит свое войско.
Вот пока все новости. С нетерпением буду ждать Вас. Предупредите, если сможете, заранее, и я сделаю все, что окажется в моих силах, выполню любое поручение. Жизнью готова пожертвовать ради Вашего дела...»
Карим был счастлив, он читал и перечитывал письмо. «Милая Ойша,— думал он,— моя храбрая, моя героиня! Потерпи еще немного, подожди, я страстно хочу тебя видеть и полетел бы к тебе в Байсун, не медля ни минуты, но это невозможно, ты же знаешь...»
Посмотрев последние сводки, Карим занес в свою тетрадку самое главное и, вернув документы секретарю, ушел.
На душе у него стало легко. Даже походка его стала такой бодрой, словно он обрел крылья. Последние месяцы он ни днем, ни ночью не знал покоя, все думая, как завершить дела поскорее. Руки чешутся схватиться с Асадом, взять его в плен, вырвать из рук злодея любимую Ойшу. Хлопоты по отъезду шли гладко, ему помогали организации, связанные с этим делом. Но все время бередила одна мысль: жива ли Ойша, здорова ли? Как ее мать? Ведь высоко в горах не все выдерживают. А вдруг Ойша его забыла? От этой мысли замирало сердце, леденела кровь... Недавно Карим получил известие от одного воина, бежавшего из отряда Махсума. И Ойша и ее мать живы-здоровы, но Махсум мучает бедных женщин, так что живется им там плохо. Примерно в это же время Фатхуллин установил связь с обеими женщинами, и, наконец, пришло это письмо... И все же Карим понимает, что жизнь Ойши в опасности Господи, хоть бы она продержалась до его прихода, только бы продержалась!
У здания Центрального Комитета Карим повстречал Насим-джана. Тот, видимо, куда-то спешил с толстой папкой в руках. Они обрадовались друг другу.
— Ну, что нового? — спросил Насим-джан.— Готов ли отряд добровольцев?
— Готов! Собираемся в путь,— уверенно сказал Карим.— Вот иду к Турсуну Ходжаеву, важно знать, что он скажет... А у тебя как дела? Ухватился за кончик клубка, размотал его?
— Вот именно — разматываю.— Насим-джан опасливо оглянулся.— Раскрылась целая контрреволюционная организация, во главе ее — зять эмира В числе активнейших руководителей Низамиддин-эфенди и еще несколько так называемых «правых коммунистов». По их злой воле, оказывается, творились эти темные дела: покушение на Турсуна Ходжаева, убийство Хамрохон и другие...
Приди сегодня вечером ко мне, есть о чем поговорить!..
— Непременно приду, если дела не задержат...
— А ты постарайся их закончить. Ведь я вот-вот уеду в Тифлис.
— Почему туда?
— Постпредом.
— Ого, поздравляю!
— Спасибо! А ты приходи сегодня...
— Хорошо, хорошо...
Насим-джан снова заспешил куда-то. Карим вошел в здание Центрального Комитета Коммунистической партии Бухары. В приемной у кабинета Турсуна Ходжаева он подошел к секретарше, представился и спросил, когда его примут.
— Вас вызвали на час дня, но тут возникло неожиданное дело... У товарища Ходжаева сейчас председатель ЦИК республики Усманходжа Пулатходжаев. Вам придется немного подождать.
В приемной сидели еще два человека. Карим тоже присел и размечтался... В мечтах он видел рядом с собой Ойшу, веселую, счастливую. Асад Махсум исчезнет, как дурной сон, а он и Ойша вместе с ее матерью будут ездить по стране, увидят много разных городов — Москву, Баку, Тифлис... Что может быть интереснее, да еще если с тобой рядом любимая жена.
А в кабинете у Турсуна Ходжаева в это время шел серьезный разговор с председателем Центрального Исполнительного Комитета Усманходжой Пулатходжаевым.
— Вы и ваш брат, достопочтенный Атоулло, состоите в родстве с Файзуллой Ходжаевым. Он сердечно относится к вам обоим,— говорил Турсун Ходжаев,— к тому же вы один из лидеров младобухарцев. Вы один из главных распространителей джадидизма в Бухаре... Это сыграло определенную роль при вашем избрании на пост главы республики. Такова была воля народа. Это так! Но все это еще не дает вам права своевольничать, вершить государственные дела, как вам вздумается! Народ Бухары понес много жертв в борьбе за свои права, испытал немало трудностей и тягот, обид и унижений и наконец добился победы, отвоевал с огромными усилиями принадлежащее ему место в жизни. Однако еще не зажили раны, нанесенные в этой кровавой борьбе, еще свежа память о них. Во многих семьях еще носят траур, не высохли слезы осиротевших детей. А некоторые беспечные руководители ищут легкого пути для достижения власти, хитрят, изворачиваются... Это вместо того, чтобы усилить власть тех, для кого она предназначалась — власть неимущих, трудового народа.
Усманходжа был в ярости, еле сдерживался, чтобы не поднять голос.
Плотный, среднего роста, он выглядел весьма солидно. Сквозь очки в золотой оправе глядели большие круглые глаза, редкая черная бородка едва прикрывала подбородок. На нем был ладно сшитый черный костюм из добротного материала; под пиджаком - белая рубашка с накрахмаленным воротничком, золотая цепочка от карманных часов вилась по жилетке. Стараясь казаться спокойным, он так сжимал пальцы, что они хрустели в суставах.
— Я не понимаю, - начал он, когда Турсун Ходжаев умолк,— с какой целью вы мне это говорите? Неужели я, глава Бухарской республики, заслужил такие упреки!
— А я вас и не упрекаю, я взываю к вам! — Турсун Ходжаев улыбнулся — Вы не просто глава, вы старший в нашем роду... К тому же умный и рассудительный человек, искренне служащий делу революции. Вы из тех, на ком лежит большая ответственность...
— А что случилось, Файзулла совершил какую-нибудь ошибку? Какое мне до этого дело! Я за него никогда не ручаюсь. Должен вам сказать, что я не питаю к нему доверия...
Турсун Ходжаев с недоуменной и недовольной усмешкой посмотрел на собеседника. И после минутной паузы твердо сказал:
— Что вы! Мы абсолютно доверяем товарищу Файзулле Ходжаеву. Он самый подходящий для главы правительства.
— О да, конечно, он самый подходящий, лучший... Все остальные плохи...— язвительно сказал Усманходжа.
— Да, я не устану повторять, что Файзулла Ходжаев прекрасный человек и работник, он всю душу свою вкладывает в дело революции. Но сейчас не о нем я хочу говорить с вами, а о других ваших родичах. Я вызвал вас, чтобы обсудить по-дружески до заседания бюро...
— Как,— изумился Усманходжа,— будет бюро?
— Да, я вынужден поднять этот вопрос!
— Относительно нашей семьи?
— Да, да, не касаясь, конечно, Файзуллы Ходжаева.
— Вот так так! — воскликнул закипающий гневом Усманходжа.— Так вы цените всю нашу семью! Весь наш род! Людей, которые отдали революции все, что у них было, людей, которые служат революции, государству на ответственнейших постах, руководят народным хозяйством. И вы намерены обсуждать их поведение на бюро!
— Будьте любезны, успокойтесь,— прервал его Турсун Ходжаев.— Наберитесь терпения и выслушайте меня. Во-первых, не упускайте из виду, что революцией руководила и руководит Коммунистическая партия. А во-вторых, представители вашего рода, руководящие народным хозяйством, находясь на ответственнейших постах, злоупотребляют властью...
— Приведите примеры,— огрызнулся Усманходжа.
— Не перебивайте меня, пожалуйста,— стараясь говорить как можно вежливее и спокойнее, сказал Турсун Ходжаев.
Вы хотите примеры, пожалуйста! Возьмите младшего брата Файзуллы Ибода Ходжаева. Он творит такое, на что бы не решились никакие беки или разнузданные сынки самого эмира.
— Но я к Ибод-ходже не имею никакого отношения. Конечно, он младший брат Файзуллы, крайне избаловвн. Но вы можете и должны найти на него управу. Все в ваших руках. Он член партии, вот и учите его, наставляйте, удерживайте от возмутительных дел!
— Напрасно, бесполезно! Он лжет, изворачивается и продолжает поступать по-своему. Файзулла совсем с ним замучился. Слушая упреки Файзуллы, он притворяется дурачком, грозит самоубийством. Файзулла просто не знает что делать, с кем бороться, то ли с басмачами, всякими левыми и правыми уклонистами, или с собственным братом и племянниками.
— И племянники уже виноваты! — с обидой в голосе сказал Усманходжа.— В чем же, позвольте спросить?
— Вот хотя бы такой пример. Мы послали вашего младшего брата в Восточную Бухару председателем диктаторской комиссии... Поручая ему вершить там все дела, надеялись, что он — член партии, революционер, умный и способный человек — справится с порученным делом. Мы верили, что он твердо убежден в правильности наших идей, наших целей и будет проводить их в жизнь, устанавливать в районе, далеком от Бухары, революционную власть, мир, спокойствие. А он...
— А что он натворил?
— Прежде всего он решил, что, как ваш родственник, может считать себя единоличным правителем в Душанбе. Уже одним этим он нарушил принципы революционного правления. Вместо того чтобы привлечь к делу трудящихся, еще вчера страдавших от несправедливости и злобы богачей, он привлек эмирских чиновников и роздал им все тепленькие местечки. Не забыл, конечно, и себя при этом! А что там делалось! Некий Халимов, вместо того чтобы заготовлять провиант для красных воинов, занимался воровством и под крылышком вашего родственника не понес никакого наказания! Там чиновники берут взятки, царит подкуп, строятся козни... Все это, естественно, вызывает недовольство.
— А если окажется, что это клевета, ложь, исходящая из личных врагов Атоуллоходжи?
— Мне на него жаловались многие... Не могут же все сговориться и рассказывать одно и то же! Особый отдел подтвердил это.
— А что он из себя представляет, этот Особый отдел?
— Глаза, уши и бдительный ум нашего государства?
— О! Глаза, уши и ум России.
— Значит, то что нужно.
— Так или иначе, все эти наговоры требуют проверки!
Советую вам принять к сведению.
На это замечание Турсун Ходжаев сначала ничего не ответил, затем вытащил из ящика своего письменного стола какой-то документ и сказал:
— Хорошо, проверим. Но что вы скажете об этом документе? Он вполне официален, заверен самим Агоулло Ходжаевым, тут его печать.
— А о чем он?
- Позавчера мы получили это послание на имя ЦК компартии Бухары.— Говоря это, Турсун Ходжаев пробежал письмо глазами.
— Мда! — проговорил Усманходжа.— О чем же письмо?
— Председатель диктаторской комиссии Восточной Бухары Атоулло Ходжаев сообщает: «Первого августа 1921 года мы отправились из Душанбе в Бальджуан. Он был разорен и безлюден. Курбаши были нами оповещены о том, что мы приедем. На наше сообщение Давлятманд-бий ответил: «Мы не хотим воевать, проливать кровь, всегда задираются и являются зачинщиками ваши люди. Они разграбили все наше достояние, оскорбили нас и унизили».
Турсун Ходжаев посмотрел пристально в глаза Усманходже и резко сказал:
— Оказывается, это наши люди грабят и насильничают... Слыхали вы что-нибудь подобное?! Как говорится, и вор жалуется, и обкраденный. И Атоулло Ходжаев пишет об этом всерьез!
— Ну, хорошо, Атоулло сообщил только факты, в этом и состоит смысл письма от Давлятманд-бия.
— По-разному могут звучать сообщения подобного рода. Возможно, что ваш брат писал, поверив словам басмачей, допустим, что он не знает, да и не желает знать истину. Но послушайте дальше: «...оскорбили нас и унизили, и поэтому мы тоже подняли оружие...» — Турсун Ходжаев снова оторвался от письма и пристально посмотрел на Усманходжу, говоря: — То есть убили сотни мирных людей... Но слушайте дальше: «Мы не знаем никакого эмира, у нас нет с ним никаких дел...» — Турсун Ходжаев горько усмехнулся.— Да, но на деньги эмира, его оружием они творят свое грязное дело, прислушиваясь к его приказу. Нужно ведь трезво судить...
— Пожалуйста, товарищ Ходжаев,— прервал его Усманходжа,— если можете, читайте без толкований и пояснений.
— Постараюсь,— усмехнулся Турсун Ходжаев.— Это нервы шалят, с трудом сдерживаюсь, простите. Итак: «Мы не знаем никакого эмира... и знать его не хотим. Сами за властью не гонимся, но терпеть бесправие, несправедливость, гонения на нашу религию тоже не хотим. Нам нужно только одно — мудрое, справедливое правительство, мы не потерпим, чтобы власть в нашей стране была в чужих руках...»
— Ну и ну! — не выдержал Усманходжа.
— А! И вас проняло!
— Да уж...— пробормотал он. Турсун Ходжаев продолжал читать:
— «Мы будем бороться до тех пор, пока в нашей стране не останется у власти ни одного русского, и преклонения перед русскими не допустим».
Турсун Ходжаев отложил письмо.
— Ну, что скажете на это? Чем провинился русский перед Давлятманд-бием, русские трудящиеся? Мы, коммунисты и младобухарцы, избавили народ Бухары от ига и тирании эмира и его приспешников, обратились к Ленину, к русским с просьбой помочь нашей борьбе с угнетателями, и они протянули нам руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37