Но вскоре голоса, хвалившие старика, умолкли. Дело в том, что он, объявив о великодушном решении, предложил всем своим должникам немедленно вернуть долги, а они в сумме как раз и составляли пятьсот рублей... Должников было много, и если еще принять во внимание, что большинство бедняков уже назанимало и хлеба, чтоб дотянуть до новины, то можно себе представить, что набожность богача многим вышла боком.
Пострадал от нее и Ивась, только немного погодя, летом, уже когда пас корову не в лесу, а на выгоне, где на большом, разделанном на клочки лугу паслось много скота. Для Ивася пасти на выгоне было сплошной мукой: заметив его вялость и смиренность, несколько подростков с другой улицы при первой возможности начинали над ним издеваться. Не говоря уже о том, что мальчишки заставляли его заворачивать их коров, они то и дело затевали с Ивасем борьбу или драку и вели разговоры, слушать которые ему было еще неинтересно, а только противно.
Даже нянчить — занятие, которое Ивась ненавидел больше всего на свете, верно, потому, что у Карабутов всегда были грудные дети, а в тот год даже двое, так как родились близнецы,— и то было лучше, чем пасти на выгоне.
А если среди пастухов появлялась девочка, то кто-нибудь из ребят постарше обязательно приписывал
Ивасю симпатию к ней и, приплясывая, выводил над
самым ухом у Йвася:
Ела сало — засалилась, А Иванку понравилась...
Все смеялись, а Ивась так и пылал от стыда.
Но все же выпадали и для него хорошие дни — это когда у Бражников не было работы для мерина и старший их сын Микита выводил его пастись на выгон. Тогда юные озорники не только не трогали Ивася, а даже сами бегали заворачивать его корову. Микита, разлегшись на зеленой траве, усаживал рядом Ивася и разговаривал с ним как с равным, всегда рассказывая что-нибудь интересное.
Ивась, чувствуя, как пригревает солнышко и как пахнет воздух, ощущал всю радость бытия.
Но в это лето Микиты среди пастухов не было. Отец Микиты задолжал Шинкаренко тридцать рублей, и, когда встал вопрос — продать корову или коня либо отдать сына внаем, Бражник выбрал последнее. Каленик проявил и тут доброту и нанял парня на хутор своего зятя-вдовца, положив батраку за «срок» (от Петрова дня до покрова) двадцать рублей, а с десяткой обещал потерпеть до осени, пока Бражники соберут урожай. Так Карабутча, потеряв неожиданно своего защитника, стал жертвой социального неравенства, хотя воспринял происшедшее как личное невезенье.
И все же набожность Шинкаренко отразилась на формировании взглядов Ивася. Пожертвование было истрачено на новый колокол, на покупку мраморного распятия и на ремонт церковного купола, давно уже стоявшего с разбитыми стеклами и прогнившей обшивкой. Когда купол стеклили, много народу собралось посмотреть, как на такой высоте будет работать стекольщик, и все с уважением следили за Дреликом, которому подрядчик поручил это ответственное дело.
Дрелик — деревенский стекольщик и кровельщик — отличался от остальных мужиков тем, что у него во дворе не было ни одной постройки, кроме хаты, а из животных — никого, кроме кошки. Отличался он еще одеждой: ходил не в свитке, а в пальто, не в домотканых штанах и полотняной рубахе, а во всем покупном. Ивась, впервые увидав Дрелика, подумал, что он «барин», раз ходит в «господском», но заплаты на «господском» пиджаке вызывали сомнение в его принадлежности к «господам», да и говорил Дрелик только по-украински.
Школа стояла возле церкви, и Карабутча вместе с другими школьниками выбежал посмотреть на работу Дрелика.
Церковь была старая, а Ивасю и подавно казалось, что она стоит вечно и возведена не людьми, а самим богом или ангелами. Поэтому его смутило, что в церковные окна вставляют такие же стекла, как в обыкновенной хате... Но когда Опанас Дрелик полез по шаткой лестнице, подымаясь все выше и выше, Ивась уже ни о чем не думал, а только с замиранием сердца следил, как человек лезет на такую необычайную высоту.
Дрелик счастливо добрался до окна под куполом и некоторое время там возился. Мальчик облегченно вздохнул и уже с завистью смотрел на храброго стекольщика. Вдруг лестница качнулась и выскользнула из-под ног Дрелика. Ивась ахнул вместе со всей толпой и замер от страха. Кровельщик повис в воздухе, ухватившись одной рукой за раму, а в другой держа ящик со стеклами. Он пытался зацепиться ногами за стену, но подошвы скользили по гладким доскам, и это привело стоявших внизу в еще больший ужас.
Лестница с грохотом рухнула и распалась на несколько частей. Ивась зажмурился, ожидая, что вот- вот упадет и стекольщик.
— Кидай ящик! — крикнули из толпы.
«Не принимает бог мою жертву! — в страхе подумал Шинкаренко и заорал не своим голосом:
— Кидай ящик!
Опанас бросил ящик и, уцепившись обеими руками за раму, продержался, пока связали и поставили лестницу.
Ивася поразило, что на лице у Дрелика, когда он спустился, не было и следа испуга. Наоборот, он, казалось, сдерживал улыбку.
«Рад!» — подумал Ивась.
— Бог не попустил! — пронеслось в толпе.
— Не попустил бог! — выдохнул Каленик и посмотрел на Дрелика счастливыми глазами.
— А вы думали, я только ногами дрыгал? — в тон ему отвечал Опанас.— Я молился! — Потом он посмотрел на разбитый ящик с осколками и скорбно покачал головой: — Сколько стекла пропало!
— Да черт с ним, прости господи с этим стеклом! — махнул рукой Шинкаренко.
— Ежели бы вы не сказали «кидай» — не кинул бы! — решительно тряхнул головой Дрелик.
Вокруг загудели:
— Это что ж — за ящик стекла человеку пропадать?! Где ж это видано? Вот сделали бы святое дело!
— Да разве я не крикнул «кидай»? — оправдывался Шинкаренко.— Слава богу, что так кончилось...
На Ивася эта история произвела глубочайшее впечатление. В ушах стояли слова «бог не попустил», а перед глазами — лицо бесстрашного Дрелика, все в веснушках, такое буднично обыкновенное и вместе с тем такое необычное!
Это происшествие целую неделю всячески обсуждалось, пока наконец не родилась версия, всесторонне объяснившая случай со стекольщиком. Дрелик порой, подвыпив, позволял себе слишком вольно отзываться о церкви и священнослужителях, и бог решил покарать его, но стекольщик сразу же покаялся, стал молиться, и «бог не попустил».
Ивасю такое объяснение показалось наиболее приемлемым, и он сразу поверил в него, но вера продержалась очень недолго.
Опанас Дрелик, получив в конце недели деньги за работу, как следует выпил и под мухой дал немного более правдоподобное истолкование происшедшему.
Дело было так: чтобы облегчить себе работу, Дрелик измерил одну раму и нарезал стекла внизу, чтобы на верхотуре только вставлять. Он залез по лестнице на купол, вставил одно стекло и, взявшись за другое, увидал, что оно мало,— очевидно, рамы были не одинаковые. Он стал примерять стекло к другим рамам, но оно не подходило ни к одной. Дело оборачивалось скверно: стекла он нарезал целый день, и стоимость их равнялась недельному заработку мастера. Тут-то он, не долго думая, и толкнул, как бы нечаянно, лестницу, повиснув на одной руке, а другой держа ящик. Услыхав от хозяина «кидай», Опанас тут же и кинул,— если сам Каленик приказал кидать, стало быть, он сам и заплатит за стекло подрядчику.
Рассказ Дрелика вконец обескуражил Ивася. А тут еще и мать, которая, когда он был совсем маленьким, учила его молиться и рассказывала о разных чудесах,
теперь смеялась, услыхав о проделке стекольщика. Выходит, «бог не попустил» — просто выдумка? ..
Но в девять лет у человека много дел куда более серьезных, чем решение подобных загадок,— надо учить уроки, играть в мяч, в свинку, в жмурки... Хотя следует сказать, что Ивась больше, чем предполагали взрослые, задумывался над некоторыми вопросами, не догадываясь, что их называют философскими...
Для Дрелика история кончилась скверно. Его признание было воспринято земским начальником, настоятелем церкви отцом Павлом, волостным старшиной и другими влиятельными особами, не говоря уже о Шинкаренко, как святотатство и «потрясение основ», и все это грозило ему немалыми неприятностями. Опанас решил на некоторое время распрощаться с Мамаевкой и отбыл в Екатеринослав, надеясь, что знакомый рабочий с Гвоздильного поможет ему устроиться на завод.
Осенью привезли в церковь распятие — мраморного Иисуса Христа на деревянном кресте. Ивася статуя поразила, быть может, еще и потому, что мальчик привык к писаным иконам, а тут впервые увидел объемного, словно бы и впрямь распятого Христа. Впечатление усиливалось еще и тем, что в четвертом отделении земской школы, куда Ивась перешел из церковноприходской, законоучитель отец Павел — бывший преподаватель духовного училища — очень доходчиво передавал содержание христианского учения. Ивась с увлечением слушал трагическую историю Иисуса из Назарета и всей душой воспринимал Христовы заповеди.
— «Да будет слово ваше «да», «да» и «нет», «нет». А что сверх того, то от лукавого», — цитировал Евангелие отец Павел, а перед глазами Ивася вставал крест и распятый на нем проповедник.
«Буду говорить только «да, да» или «нет, нет», буду делать все только по правде», — решил Карабутча.
В тот день, улегшись спать и закрыв глаза, он долго не мог заснуть, раздумывая над самоусовершенствованием, о котором так убедительно говорил отец Павел на уроке и которое к тому же есть надежнейший путь в царство небесное. Карабутча, разумеется, нисколько не хотел попасть после смерти в ад, но не только это было основным мотивом в его решении говорить всегда правду, стоять на страже справедливости, делать одно добро. Нет, главное было в том, что Карабутча просто считал эти предписания правильными и хотел «правильно» жить.
Приняв такое важное решение, Ивась стал сквозь сон прислушиваться к разговору старших — дедушки и матери. Дед рассказывал, что возле лавки у Мордатого лежит огромная волошская тыква и что Мордатый бьется об заклад на четвертной с каждым, кто берется ее поднять. Он уже выиграл одну двадцати пяти рублевку, потому что дело, оказывается, не в весе тыквы, а в том, что она слишком гладкая и выскальзывает из рук. Мать слушала и вставляла для приличия слово-два, не имея никакого представления, сколь серьезные вопросы волнуют ее отпрыска.
Услыхав про тыкву, Карабутча продрал глаза и немного помечтал о том, как бы хорошо стать большим и сильным, поднять тыкву, выиграть заклад, чтобы тебя все боялись и никто не задирал и не лез бы с тобой драться...
Но что такое тыква и самый сильный человек в сравнении с богом! Что такое земная жизнь в сравнении с раем и адом?! И Карабутча снова вернулся к своим мыслям.
Немало нагрешив за свой недолгий век (был даже случай, когда в субботу, накануне пасхи, он съел кусочек мяса, взятого, само собой, без разрешения), Карабутча не без оснований тревожился, что нежелание ходить в церковь и вообще молиться сулит ему в будущем ад. Проникновение в суть Христова учения до известной степени снимало эти опасения, ибо выходило, что главное не в набожности, а в добрых делах... И все-таки.., Вот если б дознаться, как все это на самом деле! ..
Карабутча уже знал, что небо — не лазурная крышка над миром, к которой прикреплены солнце, звезды и месяц, а наполненная воздухом бездна, и спрашивал себя — а где ж тогда рай? Как могли не заметить рая с аэропланов? Спросить об этом у отца Ивась боялся. У отца он спрашивал только позволения сделать что-нибудь, или взять, или пойти куда-нибудь... Когда же он спросил об этом мать, ответ был исчерпывающий:
— Глупенький, как же увидеть рай с аэроплана? Души-то невидимые! Бог — невидимый! Ангелы — невидимые!
И правда, как он сразу не подумал об этом? Все
тотчас стало на свои места, но через минуту возник новый вопрос:
— Мама, а души и святые видят, как аэроплан летит через рай?
— Видят.
— А если он полетит на бога или на святого — они убегают?
Мать рассердилась и сказала, что так думать —• грех.
Отчего же грех? А папа? Ему не грех опровергать святые слова?
У Карабутов был родственник дед Олексий, который на рождество и пасху приезжал к ним в гости. В прошлом году после праздничного обеда между ним и отцом до самого вечера шел диспут: что вокруг чего вертится— Земля вокруг Солнца или Солнце — вокруг Земли?
Дед был искренне предан религии, знал на память все церковные службы и добрую половину Библии.
«Стой, Солнце, Луна, не двигайся!» — произнес он слова, которыми один из патриархов древних евреев продлил день, чтобы его соплеменники могли перебить всех своих врагов. На основании возгласа этого легендарного деятеля дед приходил к выводу, что Солнце и Луна движутся вокруг Земли.
Ивась был на стороне отца, он так и подпрыгивал от радости, когда тот ловко подсекал старика, доказывая, что Земля вертится вокруг Солнца. Конечно, отец не заходил в этих рассуждениях слишком далеко,— скажем, до отрицания того, что бог сотворил мир и человека, но, чтобы подкрепить свои позиции, указывал на кое-какие противоречия в Святом писании.
— Бог сотворил свет за шесть дней. Так?
— Так,— кивал головой дед.
— В первый день он сотворил свет. «Да будет свет! — сказал господь. И стал свет». Так?
— Так.
Тут отец сделал паузу и едко спросил:
— А откуда же шел свет, если солнце бог сотворил только на четвертый день?
Дед отвечал в том смысле, что слово божие и деяния его не следует обсуждать, что, мол, ежели бог сказал «и стал свет», то уж наверно откуда-то свет появился. Ощущая слабость своей позиции, дед прекратил спор и стал экзаменовать старших братьев Ивася.
— Какую службу служить, вообще святое Христово вознесение придется на воскресный день?
Хома, проходивший в духовном училище сложную науку о богослужениях, в зависимости от значения того или иного праздника, долго размышлял, а дед и отец улыбались, ожидая его ответа. Хома не мог правильно ответить, а дед радовался:
— Вон как вас там учат! Да разве праздник вознесения бывает в воскресный день?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24