Ой, чтоб тебе лопнуть!»
Она мысленно сравнивала Лику и Маринэ. Правда, ни одна, ни другая не были ей по душе, но теперь, на фоне Маринэ, Лика казалась куда более приятной. Дочка Петровича все-таки обладала определенным обаянием. Несмотря на свою взбалмошность и капризность, она выглядела симпатичнее, нежнее и приветливей.
А эта была по-деревенски груба и манерами, и внешностью, словно фигурка, грубо вытесанная из бревна.
«Такие, как она, из твоего же дома тебя выставят да и бровью не поведут. Правда, в ней сильно чувствуется наше, самебское,— размышляла Малало,— но, видать, в городе нахальства она понабралась. Ведет себя так, будто лучше нее в целом свете нет. Подумаешь, директор музыкальной школы... царицей себя мнит... Охо-хо, солоно мне придется с такой невесткой! Может, через нее раньше времени в могилу сойду. У такой кобылы и сердце кобылье будет, и лягнет тебя, как кобыла...»
С той поры Малало так и прозвала Маринэ и никаких, иначе в мыслях своих ее не поминала.
Находиться с ними Малало становилось невмоготу. Несколько раз она решала уйти. Но как только порывалась встать, Малхаз хватал ее за руку и усаживал обратно.
Малало сделала одно немаловажное наблюдение: если прежде, бывая с Ликой, Малхаз суетился, всячески старался ей угодить, завоевать ее расположение, то теперь дело обстояло иначе. Правда, Малхаз, конечно, проявлял явное внимание к дочери председателя, однако тут уж не Малхаз изощрялся, а, наоборот, Маринэ перед ним распиналась.
Малало смотрела и сравнивала поведение бывшей невесты и нынешней, и постепенно убеждалась, что нынешняя куда более стремится привлечь к себе ее сына, чем прежняя.
Малхаз тоже, конечно, понимал это, и его очень радовало откровенное стремление Маринэ к нему.
— Мама,— изменившимся голосом произнес вдруг Малхаз, встал и, взяв за руку Маринэ, заставил и ее встать.
Малало в смутной тревоге посмотрела на них, и сердце у нее екнуло.
Да, она не ошибалась!..
И тут Малхаз окончательно развеял возможность всякого сомнения:
— Мама, мы с Маринэ решили пожениться, благослови нас!.. В голосе его звучали и торжественность, и в то же время робость.
— Ой! — Малало хлопнула себя рукой по щеке и застыла. Впоследствии, всякий раз, когда она вспоминала эти минуты, ей становилось неловко, и она думала: «Чего это я одеревенела тогда, ведь знала, наперед знала, что он мне скажет». Но то, первое известие, которое она услышала из уст сына, прозвучало для нее как первый удар грома.
— Что, тетушка Малало, может, вы не рады тому, что я войду в вашу семью? — испытующе, словно судья подсудимого, спросила Маринэ.
— Ой, да что это ты говоришь, моя девочка! — возразила Малало, только понять нельзя было, искренне или нет.— И я, и мой муж рады той, которую наш сын выберет! Просто я растерялась, так это неожиданно, а то... Пусть счастливой будет твоя нога в нашем доме, обоих вас благословляю...
Малало подошла к будущей невестке, обвила рукой ее талию, привлекла к себе и трижды крест-накрест поцеловала.
А Маринэ-то, Маринэ! Вместо того, чтобы поцелуем ответить на поцелуи, она ржала, словно ее кто под мышками щекотал, и только подставляла Малало свои красные щеки.
— Ты от души нас благословляешь, тетушка Малало? — в упор спросила вдруг она с лукавой улыбкой.
— Ой, пусть солнце для меня померкнет, что ты такое говоришь, Маринэ! Да как же я могу сына благословить, если не от души? А ты — МОЕГО сына избранница! Да пусть даже он уродку из уродок бы привел, я и тогда слова против не сказала бы! Уж на это еГО воля...
Малало НЕ могла скрыть обиды, вызванной испытующими вопросами будущей НЕВЕСТКИ. Глаза у НЕЕ сузились в ЩЕЛОЧКИ, брови вздернулись, и дышала она прерывисто.
Маринэ смекнула, что переборщила. И, чтобы загладить НЕЛОВкость, схватила будущую свекровь в объятия и давай ее расцеловывать. Исцеловала, исчмокала всю, да так звучно, с шумом, казалось, бумажные хлопушки лопаются.
Малало выглядела растерянно Стояла потупив голову и концами головного платка утирала СЛЕЗЫ.
— Это от радости,— пояснила она, чтобы Маринэ НЕ обиделась, и улыбнулась, но улыбка-то получилась нерадостная.
Маринэ сейчас ЖЕ освоилась и начала располагаться: маленький столик, уставленный сладостями и вином, подтащила к тахте, стянула с ног свои лакированные сапоги, забралась на тахту и устроилась поуютнее, обложившись подушками. ЕЕ МЯСИСТЫЕ КОЛЕНИ, обтянутые СВЕТЛЫМИ чулками, вызывающе торчали из-под куцего платья.
Малало НЕВМОЧЬ было созерцать эту непристойную наготу, она вынесла из СОСЕДНЕЙ комнаты шаль собственной вязки и прикрыла ноги очередной НЕВЕСТКИ.
— Спасибо, тетушка, как ты угадала, что МНЕ холодно? — оживилась Маринэ.
Малало с ТЯЖЕЛЫМ сердцем вышла из комнаты.
Она была в таком СМЯТЕНИИ, ЧТО никак НЕ могла успокоиться, чтобы ВСЕ как СЛЕДУЕТ обдумать. Лицо горело, сердце словно что-то сжимало, а в ушах звучал по-мужски громкий, беззастенчивый хохот Маринэ.
Вот уж ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, из огня да в полымя!
ПОСЛЕ истории с Ликой избавиться еЩЕ И ОТ Маринэ — это было бы слишком, люди стали бы бог знает что говорить, на ВЕСЬ СВЕТ бы их ославили. Если бы НЕ это, Малало, уж будьте уверены, шарахнула бы отсюда нахальную девку! Вошла к ним в дом, словно в свой директорский кабинет в музыкальной ШКОЛЕ, И разговаривает с НЕЙ, с Малало, как с уборщицей!
— Чтоб ТЕБЯ разорвало, и того, кто ТЕБЯ выбрал, ТОЖЕ! — пробурчала Малало и с таким отчаянием махнула рукой, точно прощалась со ВСЕЙ СВОЕЙ будущей жизнью.
А Маринэ и Малхаз в это время о ЧЕМ-ТО ОЖЕСТОЧЕННО спорили. Они так яростно налетали друг на друга, что можно было подумать: ссорятся. Малало НЕСКОЛЬКО раз даже заглядывала в дверную ЩЕЛЬ — НЕ ссорятся ли они вправду, но опасения ее оказались напрасными.
Маринэ сидела и НЕ думала уходить — до самой полуночи досидела. Тут только Малхаз ПОШЕЛ провожать ее ДО дому.
Когда он вернулся, мать была уже в ПОСТЕЛИ. Лежала, укрывшись одеялом с головой, не шевелясь, и он решил, что она спит.
Но разве могла она уснуть?
Сердце у нее огнем горело. Даже с мужем не могла она поделиться своими переживаниями. Боялась, вдруг он воспрепятствует выбору сына, а это тоже было бы плохо. Говорить с Малхазом не имело смысла, она хорошо знала, что сын от своего решения не отступится.
Потому-то она и уклонилась от возможного разговора, потому и притворилась спящей. Впервые Малало не захотела объяснения с сыном и прибегла к такому обману.
Годердзи пришел домой за полночь.
Вроде бы трезвый пришел, хотя, по расчетам Малало, он должен был быть изрядно выпившим.
В последнее время, именно с той поры, как его стали таскать по прокуратурам да народным контролям, Годердзи замечал за собой одну странность: сколько бы он ни выпил, вино его не брало. Иной раз ему страстно хотелось напиться допьяна, и пил он помногу, много больше против обычного, но голова оставалась ясной.
Словно прокляли его или заговорили — не пьянел, и все!
Эта непостижимая трезвость порядком мучила Годердзи.
Он буквально завидовал тем, кто мог напиваться до бессознательного состояния. Как, например, этот олух Баграт. Да не олух, а очень даже себе на уме был Баграт, ей-богу! Накормит своих овчарок, и шабаш! Ни забот, ни раздумий, ни тревог. Поставит перед собой бутылочку чистой виноградной водки двойного перегона, и потихонечку, полегонечку до самого донышка дойдет, а потом тут же завалится на тахту, тулупчиком накроется и заснет так, что пушками его не разбудишь. Так до самого утра и дрыхнет без задних ног, с боку на бок и то не перевернется. Ни о сыне мысль его не гложет, ни о доме, ни об имуществе...
Малало в ту ночь ни звука не проронила. Но наутро Годердзи только глаза открыл, Малало тут как тут, сразу его оглоушила. Она села на постели и заговорила с раздражением:
— Ты вот все дни болтаешься невесть где, а на нас опять бог разгневался.
— Это по каким же таким признакам ты решила?
— Твой сын новую невесту нашел. Только и эта, как и прежняя, никуда не годится...
Годердзи аж подскочил, повернулся и сел, уставившись на жену.
— Кто она? — кое-как выговорил он наконец.
— Кто? Гм... Сандры дочка, которую раньше Лолой звали, а теперь она себя Маринэ величает.
— Директор музыкальной школы? — быстро спросил Годердзи и стукнул себя по колену. Новость сразила его, словно он впервые это услышал.
— Во-о, во, именно, она самая.
Годердзи снова стукнул себя по колену. Молчал горестно, словно его известили о смерти близкого человека.
— Она, видать, так в него вцепилась, что от нее уж мы не избавимся,— качая головой, раздумчиво проговорила Малало.
— Чуяло мое сердце! Мне раза два говорили про них, но вроде как сплетню, слух... И я не поверил. Подумал даже, что навряд ли после Лики он на эту корову польстится, ан нет, ошибся я! Или он воображает, что ее красные щеки так всю жизнь и будут лосниться? Эхе-хе, ежели бы женщина только этим ценилась, выбирать куда как просто было бы! И чем мы провинились, что для нас ни одной приличной девушки не нашлось!..
— Ты случайно ничего не слыхал об этой?..— несмело спросила Малало.
— Слыхал, слыхал. Оказывается, разведенная, только они скрывают.
— Ой, мамочки! За кем же она была?
— Почем я знаю, за каким-то бездельником горожанином. Говорят, студент, ее же сокурсник. Прощелыга, каких мало, сперва, говорят, добивался ее, проходу не давал, а после жениться не хотел.
— Ой, ой, я-то сразу увидела, какого она поля ягода!
— Что ты увидела, делу не помогает. Это твой дурень сын должен был увидеть. Он женится, не мы!
— Да он до того мозги потерял, до того обалдел, все равно что слепой, перед ним хоть буйволицу поставь, она ему девкой покажется, чтоб его разорвало!
— И чего он как с цепи сорвался! Мы и от Петровичевой красавицы-то не совсем избавились, а этот болван уже в новых сетях запутался!
— Охо-хо-хо, как они взовьются, когда узнают, что он женится!
— Меня тут такой водоворот крутит, врагу не пожелаешь, что ни день допросы устраивают, можно подумать, я человека убил. Говорю: чего вы от меня хотите? У вас я ничего не крал, вреда никому не делал и государству убытка не причинял, что же вам нужно? Чего вы ко мне привязались? Да кто тебя слушает! Откуда, говорят, сколько, как, по какой цене да когда было, с чьей помощью, кому ты помог да почему они тебе помогли,— ничто другое их не интересует!.. Если меня в тюрьму не упекут, считай, большое счастье на нас свалилось... Так они за меня взялись, что добром это дело не кончится...
— Не дай бог до того дожить! — воскликнула Малало. Потом с жаром начала его просить, молить, точно самого господа бога: — Годо, родной ты мой, любимый, дай ты им все деньги, какие у нас есть, пусть подавятся, пусть задохнутся, может, из-за денег они так озлились, может, потому не отстают! Отнеси, отдай, швырни им в морду, чтоб они сгорели! Только пусть от тебя отстанут, а нам ни копейки не надо, ни копеечки, слышишь, да и на кой черт нам деньги?.. Жизнь свою мы уже прожили, а сыну не только ничего нашего не нужно, мы сами для него что есть, что нет, все одно!..
Отнеси им, родной, пусть лопнут, пусть, чтоб их чума забрала! - Я бы дал, да НЕ так-то это просто. Можно в еще худшую переделку попасть, скажут, хотел подкупить правосудие, не знаешь их разве, что ли!
— Что же нам делать? Как нам быть?
— Э-э, когда человеку счастья не дано, ничего не попишешь. Будь проклят день моего рождения!..
— Но, но, не гневи господа, Годо! Крепиться надо, в руках себя держать надо, а не раскисать. И с головой действовать надо. Сейчас это главное. А мальчик пусть делает, как знает. Если так уж ему невтерпеж, пусть приводит... Наверное, и у него своя какая-то мысль есть. Главное, чтобы ему хорошо было, а мы...
— Ведь могло так сложиться, что и ему было бы хорошо, и нам? Разве не лучше было б?
— Конечно, лучше, только пути-дороги наши с ним разошлись, видно, не суждено нам на этом свете от сына счастье увидать.
— Ты права, Малало, права. Что делать, знаешь ведь, и так говорится: когда тебя силком тащат, лучше поддаваться, чем упираться. Некоторым людям все чужое больше своего нравится. Каким бы добром ни обладал, какими бы сокровищами ни владел, а все одно, душа к чужому тянется. Вот и наш сын такой.
— Ты что же этим сказать хочешь?
— А то, что раз ему все чужое лучше своего кажется, ему и женщины нравятся те, которые уже чьими-то были...
— Не знаю, не знаю, может, и пара она ему будет... Все-таки наша, самебская, должны мы с ней понимание найти больше, чем с другой...— попыталась утешить мужа Малало.
Ее так напугал поворот беседы и опасность, которую усматривал Годердзи, что она постаралась развеять его опасения. Сама приободрилась и его хотела ободрить.
— Дай-то бог. Я теперь не могу с ним воевать,— в раздумье проговорил Годердзи.— Поладим с ним — хорошо, а нет — мы с тобой соберем свои манатки и подадимся обратно, в наш старенький домик. А этот домище и все наше имущество пусть им на здоровье, на счастье остаются...
— Ой, наш милый старый дом! — просияв и хлопнув в ладоши, воскликнула Малало.— Да благословится его кров и его основа! Сколько радости мы там видели, в тех стенах, здесь мы и десятой доли того не знали! В тех двух комнатушках мне легче дышалось, чем в этих палатах!..
Искренний порыв Малало успокоил Годердзи. Никогда прежде он бы не подумал, что одни лишь слова могут утешить и поддержать человека в беде.
У него возникло такое ощущение, словно разверзлись небеса и там, на небесах, он прочел ответ на все свои мучительные вопросы. Ответ единственно верный, безошибочный, ободряющий и возвращающий к жизни...
На память ему пришли вдруг заученные в детстве слова молитвы, он произнес их про себя и почувствовал такую легкость, как когда-то, давным-давно, после первого причастия, когда окропиридзевский священник, помазав ему миром лоб, поднес к его устам святые дары.
Настроение его поднялось, и грядущее уже не казалось таким мрачным и угрожающим.
И то сказать, ведь в последнее время у него и служебные дела пошли хорошо: закончилось строительство печей обжига, их уже загружали кирпичом и со дня на день должны были запустить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61