— Ой и дурень же ты, Серго, ослиная твоя порода... Ешак билурсан хурма наистэрсан,— добродушно засмеялся Годердзи, повторяя любимую поговорку.
— Только не начинай сейчас притчи рассказывать, знаю я тебя...
— А того не знаешь, балда ты этакий, что на фронте нам, снайперам — я-то до ранения полгода снайпером был,— всегда морковку давали.
— Это еще зачем? — удивился Серго.
— Зачем! Говорю тебе, что ты ни черта не знаешь. А затем, что она, морковка-то, человеческое зрение обостряет.
— Да ну! Врешь!
— Вот те крест!
— Ладно, верю, но здесь ведь у нас не фронт!
— Зрение везде острое надо иметь, и на фронте, и в тылу, и вообще.
— А что, тебе твоего зрения не хватает, а? — загоготал Серго. — У тебя глазищи во-о какие, как поведешь ими, все, что надо и не надо, ухватишь.
— Ага, потому-то и поддерживаю свои глазищи, чтобы таких жуликов, как ты, за три версты углядеть, понял теперь, почему я морковку ем?
Серго опешил, потом развел руками, засмеялся и сделал жест — мол, сдаюсь, твоя взяла.
А в Самеба царила ранняя весна.
В ярко зеленеющих садах благоухали плодовые деревья. Знаменитые самебские груши-гулаби стояли в пышном белом цвету. Над ними с жужжанием роились пчелы.
Нагретый солнцем чистый воздух был прозрачен, как хрусталь, и тишина была так звонка, что каждое произнесенное слово, каждый звук разносились далеко-далеко и слышались ясно и отчетливо.
Пестрело разноцветными цветами в прошлом унылое Персово поле.
На вершине холма густо цвели колючие кусты держидерева, или христовы тернии, распространявшие сладкий пряный аромат.
Эти кусты были такими родными для Годердзи! Разве кто сосчитает, сколько раз маленьким мальчиком он в кровь обдирал о них руки и ноги, когда собирал с бабушкой их цветы. Бабушка готовила из них настойку от кашля.
Среди кустов держидерева радовали глаз мелкие красные цветочки сухоцвета.
Глубокое голубое небо, бездонное, бескрайнее, зачаровывало и манило, и если долго смотреть на него, казалось, что медленно-медленно воспаряешь ввысь.
Годердзи, удобно расположившись на своих любимых бревнах, расслабившись всем телом, широко раскинув ноги и положив ру ки на колени, смотрел в утопавшую в голубовато-розовом маре ве даль, туда, где меж холмов и низин поблескивал серебряный пояс Куры.
Кура была его заветная, она постоянно жила в нем, она была отрадой и светом его души...
Исак с превеликой осторожностью, медленно взобрался на верх штабеля, где предавался своим мыслям и мечтам управляющий базой. Он с такой опаской ступал по бревнам, словно ходил по огромной спящей змее и боялся, как бы она не проснулась.
Он терпеть не мог подниматься на эти бревна. Ведь в любую минуту они могли дрогнуть, сойти с места, скатиться и превратить Исака в лепешку. А этот чудак, Годердзи, сидел на самой верхотуре, словно в мягком покойном кресле.
Кое-как взобравшись наверх, Исак вытащил огромный пестрый носовой платок, обмахнул им одно из бревен, поближе к Годердзи, расстелил на нем платок и сел. Сел совсем рядышком с управляющим.
— Сейчас уже и в России весна,— помолчав, задумчиво заговорил он.— Еще немного, и в Сибири дороги откроются, и водные, и сухопутные.
— Ты что, никак, в Сибирь захотел? — лукаво ухмыльнулся Годердзи.
— Пусть мой и твой враг едет в Сибирь! Я это к тому, что скоро лес оттуда пойдет. Приближается рабочий сезон, и все мои товарищи будь здоров как наживутся! А я здесь прозябаю и смотрю в руки Серго, от него, от его копеек долю имею. Эхе-хе, Исак, как зря ты теряешь время, зря пропадаешь!
— Отчего же зря,— снова улыбнулся Годердзи,— и отчего пропадаешь? Зарплата у тебя каждый месяц идет, это раз,— он загнул палец,— худо-бедно, а деньгу выколачиваешь, это два,— он загнул второй палец,— на свежем воздухе находишься — это три, жратву хорошую имеешь, Харитон каждый день посылает тебе отменную солянку и бугламу — это четыре. Какого же еще черта тебе надобно?
Любил Годердзи поддеть, поддразнить Исака, позлить его. Как только Исак начнет свои речи с дальним прицелом толкать, Годердзи сейчас же переводит разговор в шутливое русло, а нахмуренный бухгалтер от такого его маневра до белого каления доходит.
— Э-э, тебе, я вижу, все шуточки, а я с Досады лопаюсь. Ты знаешь, какие дела можно тут завертеть? И к тому же безопасно на все сто! И сын твой не будет с тобой ругаться, и жена пилить перестанет, оба шелковыми сделаются, клянусь моим счастьем, разрази меня господь, если не так будет!
При упоминании о сыне Годердзи изменился в лице. Вот оно, его больное место! И сразу у него на душе тяжко стало. Он помрачнел, насупился.
Исак исподлобья незаметно наблюдал за шефом.
— Вот, к примеру, возьмем твоего сына...— вкрадчиво заговорил он.
— Моего сына оставь в покое. К примеру своего сына возьми,— глухо проговорил Годердзи и пуще нахмурился.
— Воля твоя, воля твоя...— тотчас угодливо согласился Исак.— Я и о моих девочках скажу, у меня-то сына нет, не дал бог, потому я с твоего сына и начал... Ты говоришь, он недоволен. А как же оно может быть? Да ты погляди на него, молодой человек, умный, образованный, красавец парень, гордый, как и отец, и самолюбивый, как и отец. Ему сейчас, смолоду, все нужно — и хорошую жизнь, и развлечения, и средства, и хорошенькая жена ему нужна, радость нужна! Когда постареет, как мы с тобою, на кой шут ему все это? А что сейчас у него есть? Ничего. В городе в общежитии живет. Здесь, в родной деревне, в двух комнатушках ютитесь, точно волки в клетке, знаешь, как в зоопарке... Да очнись ты, начальник дорогой, человек ты или нет, раскрой глаза, прочисть уши, посмотри, как вокруг тебя живут, ведь что в больших городах делается? Люди не знают, куда деньги девать, друг друга обогащают. Рука руку -моет, а две руки — лицо, слыхал, небось? А наши руки что делают, мои и твои? В Харитонову солянку и бугламу хлеб макают... Ха, ха, ха, смешно и горько бывает, когда думаю. Разве этого нам достаточно? Разве этого нам хватит? Что мы за душой иметь будем, когда состаримся, что на черный день припасем? Проснись, Годердзи, проснись, брат, пока не поздно!..
— Исак, оставь меня, бога ради, мне и своих забот хватает!..
— Так ведь и я о том же! Заботы!.. Я-то почему все это говорю? Мы с тобой так должны все обмозговать, так должны действовать, чтобы забот у нас меньше было, а радости больше!
— Эх, дорогой мой, разве найдется на этом свете беззаботный человек?! А если и найдется, знай: и не человек он вовсе...
— ...У меня такие друзья в России, и в Кемеровской области есть, и в Тюмени, и в Новосибирске, в Омске — где угодно! — продолжал Исак, будто не слыша.— Я им только свистну, они сколько хочешь леса пришлют!.. Без денег, понимаешь, даром! Ни тебе задатка, ничего, понял? Сперва ты этот лес продашь, а потом уже расплатишься. У меня там полное доверие, пойми, брат, ведь это само по себе великое дело, доверие!.. Никаких документов не надо, только свистну — и все! Что хошь, сколько хошь! Ни тебе наряда, ни отношения, ни Госплана, ни накладной и ни денег!.. Получай, сколько душеньке угодно, продавай, а рассчитываться после. Ты думаешь, такое доверие многие имеют? И разве не грех этим не воспользоваться? Такая перспективная, такая чудесная база зря пропадает, разве это дело? Одним только планом мы должны жить? Да проснись ты, человече, проснись, оглянись кругом, какие перспективы имеем, а все в воду бросаем!..
— А что, если потом и нас туда отправят, откуда этот лес доставлять будут, по этапу, а? — не без юмора задал ему однажды вопрос Годердзи.
— Э-э, да ладно, о чем ты говоришь, посмотри, как все кругом хапают. Мы дело будет вести осторожно, потихоньку-помаленьку, но с толком, с выгодой. И на черный день прибережем, а коли, не приведи бог, загремим — тут же глотку им и заткнем!.. Ты денежки посыпь — в любой реке брод откроется, по монеткам, по монеткам так перейдешь, даже ног не промочишь!..
— Нет, Исак, я на это не пойду, дурной хлеб никогда не ел и есть не буду!
— Да какой там дурной хлеб, помилуй! Трудом и потом заработанный, а не дурной! Тут тебе и мозгишками шевелить надо, и рисковать своей шкурой, милый ты мой, такой хлеб ценою своих нервов, кровью своего сердца зарабатывают, а не отнимают у кого-то... А ты — дурной хлеб!..
Все чаще и чаще происходили такие разговоры между Исаком и Годердзи. Исак не читал поэмы Руставели, но и сам знал, что «камни твердые дробятся»...
Он упорно, настойчиво долбил свое дорогому шефу. Сегодня с одной стороны подъедет, завтра с другой, нынче одну притчу расскажет, завтра другую, словно бы между прочим, невзначай и «к слову». А Годердзи все с большим интересом и вниманием его слушал.
— Ничего страшного тут нет,— зудел Исак.— Это делается так: мы пишем специальное отношение, то есть требование, дескать, для нужд базы просим выделить сто кубометров лесоматериала... Получаем эти сто кубометров и через доверенного человека накладную назад пересылаем. Там эту накладную уничтожают и присылают еще сто кубометров лесоматериала — по новой накладной. Но в книге исходящих эта вторая накладная у них, как и первая, не проводится, то есть обе накладные фальшивые, о них никто никогда не узнает, понял? Когда мы и вторые сто кубометров получаем, накладную эту, вторую, как и предыдущую, отправляем им обратно, а материал, ясно, принимаем. Но материал тоже не оприходуем, как и в прошлый раз. Потом они оттуда снова присылают нам сто кубометров, уже по третьей накладной, но как будто это только первая их присылка в ответ на наше первое требование. Дошло?.. И что в конце концов получается? А то, что, согласно документам, мы только раз просили сто кубометров и они тоже всего один раз прислали сто кубометров материала. В нашем приходе только один раз будет отмечено поступление ста кубометров. А в действительности они тебе хоть семьсот пришлют, хоть тысячу, а то и больше! После уж твое дело — тут уж все зависит от твоей сноровки и расторопности, продашь — половина твоя, половина ихняя. А половина-то эта знаешь какая? Раз и навсегда тебя на ноги поставит, во!.. Пойми ты, милый человек, пойми, сообрази в конце концов...
Поначалу Годердзи легко отбивался от Исаковых атак. Старался не давать ему много болтать. Но под конец энергичный и настырный главный бухгалтер добился-таки своего — заинтересовал управляющего.
Со все возраставшим вниманием слушал Годердзи волнующие рассказы, и в глазах его все чаще вспыхивали огоньки — сперва удивления, потом интереса.
— Это, дорогой шеф, называется «левый» товар. Сейчас это самое доходное дело. На сегодняшний день производство так возросло и развилось, технология так шагнула вперед, что в каждом учреждении, на каждом предприятии, где производится хоть какой-нибудь продукт, повсюду можно и «левак» делать. А как же ты хочешь, не все ведь должно государство забирать? Пусть и люди немного имеют... Если я для государства сверх плана двадцать брюк шью, то я должен иметь право для себя хоть одну пару выкроить, от этого мир не перевернется, а я больше стимула буду иметь. А не дашь мне эту одну пару сшить, так я тебе те двадцать не дам, которые сверх плана. Ведь я их за счет моего здоровья шью и за счет моего умения. А теперь сам посуди, что лучше: дать мне ту одну пару и получить двадцать сверхплановых или не разрешить мне ни одной пары и самому с носом остаться? Одним словом, «левый» везде есть, главное только знать, как его изыскать и реализовать, понял, друг любезный?
...Теперь вот наше дело возьмем. В Сибири леса до черта, не знают, куда и девать. Для них погрузить десять, двадцать, тридцать вагонов — раз плюнуть, и только. Они рады-счастливы, когда настоящий клиент появляется. Главное дело — в дороге не засыпаться. Эти вот фальшивые накладные для того и нужны, чтобы тебя при перевозке не поймали. Никто не должен знать, сколько ты получил и сколько продал. Ежели ревизия нагрянула, ты должен так показать: вот, дорогие мои, получил я сто кубометров — продал сто кубометров, то есть осла купил — осла продал, и весь сказ! Понял?
— Но ведь то, что я вместо ста тысячу продал, все равно узнают, если не там, так здесь? — с сомнением спросил Годердзи.
Исак чуть не подпрыгнул от восторга. Вопрос Годердзи свидетельствовал, что «идея» уже проняла начальника, что «дело» заинтересовало его. А это было начало победы.
— Никто не должен узнать, начальник, в том-то и вся премудрость! А если кто узнает, тому немедленно рот нужно заткнуть, а уж чем заткнуть, сам знаешь... вестимо, не кляпом!.. Ну скажи на милость, что во всем этом чересчур сложного и чересчур рискованного?
На исходе весны Исак усилил натиск. Он отлично видел, что, хотя Годердзи и делал равнодушный вид, лед тронулся: захватывающие россказни и соблазнительные планы, которые он рисовал, сделали свое дело.
В один из тихих весенних дней они снова вели задушевную беседу, и Исак снова плел свою паутину.
Годердзи, нежась на солнце, гордо восседал на бревнах, а Исак, пристроившись рядом, свесив руки меж колен и опустив голову, бубнил глухим голосом:
— В Тбилиси, дорогой начальник, у меня такие друзья, если захочу, луну с неба для тебя достану! Я помогу тебе вступить в жилищный кооператив, помогу хорошую квартиру получить, хорошо ее отделать, отремонтировать по всем правилам, хорошей мебелью обставить. Все тебе достану, что захочешь... будет у твоего сына своя квартира в столице. До каких же пор ему по общежитиям мыкаться? Хе-хе, будь у меня такой сын, ей-богу, на все бы ради него пошел, ни перед чем бы не остановился, в преисподнюю бы спустился!..
Когда Годердзи чувствовал, что соблазн становится слишком велик, он спасался бегством — вставал и уходил в свой кабинет. Здесь он считал себя в безопасности, как в неприступной крепости. И ведь правда, Исак не осмеливался уже следовать за ним, и беседа на бревнах прерывалась до следующего раза.
Однако в тот злополучный день Исак последовал за управляющим по пятам и смело вошел в кабинет. Златоуст-бухгалтер продолжал просвещать Годердзи в его же кабинете! Долго он разглагольствовал, под конец поднялся, стал перед начальником и уже другим, деловым тоном спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61