Малхаз говорил так убедительно, словно был очевидцем всех этих событий и только что вышел из Кремля. Он рассказал несколько малоизвестных, но любопытных эпизодов, и эта «солидная информированность» произвела на его простодушных слушателей прямо-таки неизгладимое впечатление.
Сам директор, но имени Никала, человек холодный, нудный и безынтересный, был в восторге от урока нового учителя и не скрывал своей радости. А уж учительница Нато то и дело воздевала очи горе, словно благодарила господа бога, и благоговейно прижимала руки к груди.
Ученикам особенно понравилось то, что Малхаз искусно объединил историю с современностью. Он был осведомлен в современной политической жизни, а вернее, нахватался всевозможных сведений, преимущественно сенсационных, в кулуарах министерства, сотрудники которого, особенно ответственные, с гораздо большей охотой проводили время за праздными разговорами, нежели за рабочими столами. И все когда-либо прочитанное и услышанное Малхаз обрушил на юных деревенских слушателей, а они внимали не дыша, уставившись на него немигающими глазами.
Первый урок сразу же утвердил славу молодого учителя и заставил заговорить о нем не только всю школу, но и все село, которое нынче гордо именовалось райцентром.
Правда, уже следующий урок был не таким блестящим, третий оказался и вовсе заурядным. А в дальнейшем интерес к учителю пошел на спад, но зачин был настолько блистательным, что обаяния его хватило до конца учебного года, и имя молодого педагога было у всех на устах.
К концу четвертой четверти Малхаз понял, что эта работа не для него.
Во-первых, школьный курс истории оказался довольно неинтересным, что его крайне разочаровало; во-вторых, ему не хотелось портить свою репутацию, не хотелось опуститься ниже того уровня, на который взлетел, но удержаться не мог, и ясно это чувствовал.
Он осознал, что педагогическая деятельность требует, оказывается, очень много времени, большой любви к своему делу, силы воли и терпения и что каждый урок нуждается в особой подготовке.
Тут-то и пришли ему на помощь качества, которыми одарила его природа: дальновидность, напористость и целеустремленность.
Директором самебской школы, как мы уже говорили, был Никала Ломиташвили, человек пожилой, брюзгливый, неудачливый. Ко времени описываемых событий он был вторично женат и вместе с женой и двумя детьми жил в здании школы.
Никала давно перешагнул пенсионный возраст, но продолжал работать, ибо он знал свое дело, считался порядочным человеком, и с ним не хотели расставаться, да и он не хотел пока уходить — его близнецы, мальчик и девочка, через два года должны были закончить школу, и Никала мечтал о золотых медалях. А для этого нужно было порадеть особо...
Малхазу нетрудно оказалось подружиться с директором.
Их не раз видели вдвоем, прогуливающимися и мило беседующими. Правда, никому неведомо было, о чем с таким увлечением беседуют директор школы и учитель истории, но прошло немного времени с тех пор, как начались эти беседы, и Никала Ломиташвили подал в исполком заявление с просьбой выделить ему участок земли — дескать, хочу себе построить дом.
Заявление это Малхаз собственноручно отнес в райисполком, чем подчеркнул и свою личную заинтересованность в удовлетворении просьбы директора.
Минуло еще время и самебская база Лесстройторга выделила на имя директора школы стандартный трехкомнатный дом.
Закрепленная за базой грузовая автомашина совершила несколько рейсов подряд, чтобы доставить на директорский участок этот дом и необходимый для его сборки и установки стройматериал.
В две недели дом был готов.
Его водрузили на бетонные сваи, наподобие западногрузинской оды, выкрасили в зеленый цвет, стены изнутри оклеили обоями, провели воду, канализацию, заложив кирпичом промежутки меж сваями, устроили погреб. Шиферную кровлю тоже выкрасили в светло-салатный цвет.
Дом и вправду получился превосходный. Да и могло ли быть иначе: ведь дня не проходило, чтобы Годердзи самолично не явился на стройку и не удостоверился бы, чего и сколько еще надо подкинуть, чем подсобить.
Промеж собой самебцы то и дело поговаривали (правда, очень по секрету и глухо), что директору Никала дом ни копья не стоил, что все расходы взял на себя Годердзи... что и рабочим из собственного кошелька платил.
Так оно было или иначе, но, едва дом был закончен, Никала Ломиташвили подал заявление с просьбой освободить его от занимаемой должности директора школы в связи с уходом на пенсию, причем это заявление он отнес в райсовет сам и назвал кандидатуру, которая, на его взгляд, более всего подходила для преемника,— Малхаза Зенклишвили.
Никала, представьте, освободили в тот же день, и в тот же день директором самебской средней школы назначили Малхаза Годердзиевича Зенклишвили.
Самебцы это событие встретили с большим удовлетворением — Малхаз человек современный, энергичный, сознательный и просвещенный, конечно же его нужно продвигать, тем более что школа в таком положении...
А школа и вправду пребывала в плачевном положении: крыша прогнила, и дождь беспрепятственно проникал в помещение. Отапливалась школа жестяными печами-времянками, истопниками были сами ученики, которые сами же выгружали привезенные дрова из машины, сами пилили и кололи их, сами разносили по классам. На все это уходило ежедневно не менее двух часов, и эти часы были для ребят самыми веселыми и желанными. Они являлись для учеников чем-то средним между уроком физкультуры и производственной гимнастикой.
Классных комнат не хватало. Всего в здании насчитывалось двенадцать комнат, но одна из них предназначалась для учительской, вторую занимал директор, в двух смежных проживали завуч и преподаватель грузинской литературы с семьями, еще одну со времен адамовых занимал сторож, потому мысль о его выселении никому в голову не могла прийти, и еще в одной комнате помещался склад.
Таким образом, из двенадцати комнат лишь шесть можно было использовать под классы, из-за чего занятия проводились в три смены.
Какой жалкой и убогой выглядела эта старая школа по сравнению с новой, которая была выстроена несколько лет назад в другом конце Самеба!
Белое трехэтажное здание с просторным актовым залом, спортзалом, столовой для учеников, с центральным паровым отоплением казалось обитателям старой школы недосягаемым идеалом и возбуждало чувство зависти.
Куда только ни писали заявления об аварийном состоянии старого здания — личные и коллективные, но так ничего и не добились. II министерство просвещения, и местные органы власти сетовали на отсутствие средств и обещали помочь лишь спустя несколько лет.
Говоря по правде, они не были виноваты: разве мало стоили два ресторана, сельский универмаг, художественное панно и художественные же навесы на автобусных остановках?
Однако старая, первая, школа имела и своих «патриотов», которые предпочитали ее убогие стены благоустроенному новому зданию. Среди них самой яркой была учительница Нато. Она ни за что не перешла работать в новую школу, куда ее не раз настойчиво приглашали.
— Я не могу изменить этому историческому очагу знания, ее основателями были сам Иакоб Гогебашвили и Нико Цхведадзе! — заявила она.
— Это здание благословил сам великий Илья Чавчавадзе!..
— Здесь проводили уроки классики нашей литературы — Нико Ломоури, Сопром Мгалоблишвили, Иа Экаладзе, Экатэринэ Габашвили...
— Здесь был проведен первый в Грузии вечер Тараса Шевченко!..
— Здесь даже побывал сам великий Чехов! — так всякий раз отвечала Нато.
Что ж, все это была истина.
Малхаз завертелся юлой...
Завертелся, да ни до чего не довертелся.
К кому он ни обращался с просьбой помочь школе, каждый только руками разводил,— дескать, ничего мы не в состоянии.
Куда только ни пробивался, кого ни умолял, но все оказалось тщетно.
Когда он убедился, что никому до школы дела нет, никого она не заботит, когда, везде и всюду наталкиваясь лишь на поразительное равнодушие и безразличие, понял наконец, что все его старания тщетны,— тогда он отправился в Тбилиси. Отправился за свой счет.
В столице пробыл он несколько дней, все эти дни обивал пороги многих ответственных работников и не угомонился до тех пор, пока не привез в Самеба заместителя министра просвещения и начальников управления школ и управления капитального строительства. Тут он свел их с местными властями.
Но все его старания и хлопоты увенчались только лишь составлением сметы расходов по реконструкции школы и выделением средств «без лимита».
Добиться лимита на стройматериалы, «посадить» объект в план строительства, утвердить титульный лист и осуществить все те предварительные мероприятия, которые предшествуют началу работ на месте и без которых выделение средств ничего не дает,— все это оказалось настолько нереальным делом, что Малхаз махнул рукой и подался к отцу: помоги, мол.
Говорил он с отцом не дома — на работу к нему пожаловал.
Это было его первое посещение базы Лесстройторга и первая просьба о помощи в «общественном деле».
Годердзи с затаенным волнением и радостью выслушал сына.
Выслушал и схватился за телефон, повел переговоры, затем, сопя, взобрался в кабину грузовой машины, уехал и промотался где-то весь день.
Дня через два в школу понавезли уйму стройматериалов. Производитель работ «бросил» на объект множество рабочих.
Лед тронулся: с утра раннего до позднего вечера не смолкали гомон, стук, крики суетящихся плотников, каменщиков, штукатуров, жестянщиков, кровельщиков, стекольщиков, маляров, сварщиков, сантехников, электриков...
Не прошло и месяца, как крышу перекрыли листами оцинкованной жести, оцементированные стены выкрасили в светло-зеленый цвет, смонтировали центральное отопление, оборудовали котельную.
А месяца через два старую школу узнать нельзя было: с фасадной стороны к зданию пристроили широкий застекленный балкон, благодаря чему в классные комнаты теперь попадали не прямо со двора, а через светлую, просторную галерею с натертым паркетным полом, с развешанными по стенам портретами грузинских писателей и общественных деятелей. Кроме галереи пристроили еще четыре комнаты. Для семей, обитавших в здании школы, наняли квартиры в деревне и переселили их туда. Так что количество классных комнат возросло почти вдвое, и занятия можно было проводить в две смены.
Педагоги, ученики и их родители буквально молились на Малхаза: дескать, такого внимательного, энергичного, толкового директора в школе со дня основания не было.
Но далеко не все знали, что свои героические деяния Малхаз совершал опять-таки благодаря Годердзи. Что выделенные из фондов цемент, кирпич и лес и все прочее удовлетворили бы требования в лучшем случае лишь наполовину, а средств, выделенных на расходы непосредственно по оплате работ, не хватило бы и на четверть.
К тому же производитель работ, которого прислали из Тбилиси, оказался человеком, который распоряжался государственным имуществом, как собственным, и с самого начала было видно, что в смету, будь она хоть в три раза больше, он никак бы не уложился.
Правда, Исак много упирался и артачился, упорно пытался отговорить шефа и заставить его взять обратно свое слово, но Годердзи все-таки сделал по-своему — отпустил необходимую для школьной кровли жесть, сменил двери и окна, за свой счет застеклил их, оплатил и стоимость лесоматериала.
— Это школа моей родной деревни, значит, и моя... да святится память ее основателей,— покручивая ус, отвечал управляющий базой, урезонивая обеспокоенного чрезмерными расходами главного бухгалтера.
Да, Годердзи ничего не жалел, чтобы «школа Малхаза» стала краше. Немало было потрачено и из «секретных фондов» базы, и из собственного кармана.
Фондовый материал поступал так редко и в таких малых количествах, что, не будь у Малхаза другого источника, ремонт школы не закончился бы и в пять лет.
Если чего-то на базе у Годердзи не находилось, он обращался к друзьям, и они незамедлительно протягивали ему руку помощи.
После реконструкции школы Малхаз приобрел еще большую популярность в Самеба.
Но энергичный директор этим не ограничился: поблизости от старой школы он заложил фундамент трехэтажного здания, и через короткое время первый этаж перекрыли бетонными симкарами.
И в этом деле, разумеется, лепта Годердзи была самой большой.
— Слушай,— говорил потрясенный расточительностью шефа Исак,— всего я навидался, но такого еще не видал! Каждый нормальный человек, затевая какое-либо строительство, прежде всего изыскивает государственные средства, а вы свои деньги тратите!..
— Эх, дорогой Исак, грош цена тому человеку, у которого за общее дело душа не болит! От этих затрат я не обнищаю, зато народу пользу принесу,— неизменно отвечал Годердзи.
Вообще управляющий базой имел обыкновение повторять одни и те же полюбившиеся ему однажды словечки и выражения. То ли ему лень было подыскивать новые, то ли он считал, что повторение придает сказанному особую силу и убедительность.
— Охо-хо-хо, как же вы похожи друг на друга, отец и сын! восклицал Исак.— Оба расточительные, оба цены деньгам не знаете. Ну кто вам спасибо скажет? Ведь это просто зряшная трата, одно разорение! Разве кто поверит, что вы школу наполовину своими средствами строите? А поверят — тотчас же начнут выяснять и дознаваться, откуда эти средства! Потому лучше вообще и не заикаться, во что вам это дело обходится,— поучал главный бухгалтер своего начальника.— Еще и потому лучше, что в такое бескорыстие все равно никто не поверит, бог весть чего только не придумают, в каких только грехах не обвинят. Поверь мне, эту твою благотворительность лучше держать в тайне!..
Ни отец, ни сын никому и не говорили, во что им обошлась реконструкция школы.
Но Вахтанг Петрович, который хорошо знал подобные дела, сразу же разгадал, что необычайно быстрый темп строительства в первую голову является результатом предприимчивости и сноровки управляющего самебской базой Лесстройторга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61