Хорошее начало любого дела — как удачный запев песни: запев хороший и песня будет хорошей. Появилось даже время для шутки: вдруг на пульте отображения информации между двумя рядами букв и цифр появились слова: «У профессора Лубенцова родился сын. Вес —3 600 граммов. Самочувствие матери хорошее. Температура 36,7. Пульс — 72, кровяное давление 120/80. Поздравляем».
Появились, мелькнули перед глазами и тут же исчезли, все произошло настолько быстро, что Демид не понял: действительно он это увидел и прочел или ему только показалось. Можно проверить, на широкой бумажной ленте АЦПУ записывается все.
Демид вышел из вычислительного центра, поднялся на второй этаж. Дежурный сидел возле столика. Перед ним два телефона, у стены ряд стульев.
— Ваш пропуск?
— Пропуска у меня нет, я из вычислительного центра, но мне необходимо видеть профессора Лубенцова.
— Боюсь, что ему сейчас некогда. Как ваша фамилия?
— Хорол. Демид Хорол.
Дежурный поднял телефонную трубку:
— Здесь товарищ Хорол спрашивает профессора Лубенцова.
Долго ждал, потом сказал:
— Понимаю. Спасибо, — и к Демиду: — Вас просили подождать. Садитесь, пожалуйста.
Демид послушно сел, прислушиваясь к тихому говору и шуму, наполнявшему центр. Не зовут ли его?
Шла хорошо продуманная, организованная работа, в которую так легко вписалось сообщение о рождении маленького Лубенцова, о котором еще долго будут рассказывать с ласковой улыбкой, как о необычайном событии, будто крошечный, еще не имеющий имени Лубенцов родился в космосе.
Демид сидел, терпеливо дожидаясь Лубенцова, как вдруг двери командного пункта распахнулись и Александр Николаевич вышел в коридор. В этот момент, казалось, он начисто забыл о космических кораблях, в его жизни были подобные стыковки и еще много будет впереди, но сын — сын был первым, единственным, долгожданным.
— Слышал? Знаешь? — бросился он к Демиду. — Сын! Я доктора спрашиваю, трудно было, а он отвечает: «Нормально». Значит, трудно!
Провел рукой по широкой лысине, вздохнул и выдохнул шумно, сильно, как кузнечный мех.
— Все окончилось благополучно и здесь, и в Киеве. В восемнадцать академик собирает всех математиков на совещание, а в двадцать два вылетаем домой. Знал бы ты, как я хочу домой!
А мне спешить некуда, — хмуро ответил Демид.
— Хочешь остаться, посмотреть?
— Да нет. Человек, слоняющийся без работы, вызывает раздражение.
— Пойдем к морю. У меня пока есть свободная минута. И отбрось свои глупые мысли, вся твоя работа еще впереди.
Самая высокая космическая антенна стояла за бетонной оградой почти на самом берегу моря. Нацелившись в космос, она словно видела то, что людям увидеть не под силу. За ней раскинулась степь, широкая, зеленая, цветущая, неподалеку от антенны резко, обрывом ниспадающая к воде. Между степью и пенистой бушующей мощью прибоя оставалась неширокая, метров в тридцать, песчаная полоса.
Они спустились с обрыва, присели на теплый песок.
— Может, искупаемся? — предложил Демид.
— Нет, — отказался Лубенцов. — Температура воды восемь градусов. Холодно.
И снова надолго замолчали. Потом Демид сказал:
— Александр Николаевич, я недавно читал одну книгу, Мерфи, «Как создаются и работают электронно-вычислительные машины».
— Знаю, очень хорошая книга.
— И я так думаю, но имею в виду другое. Написана она в середине пятидесятых годов, именно тогда, когда сменились два первых поколения машин, когда от ламп переходили к полупроводниковым транзисторам. Описана там и первая английская электронно-вычислительная машина, и, откровенно говоря, поразила меня одна вещь,
— Какая? — заинтересовался профессор.
— Понимаете, все изменилось: лампы, транзисторы, размеры машин. Та машина занимала целый дом, а наша М-4030 в тысячи раз превосходит ее и по мощности и по быстроте, а место занимает с обычный шкаф. Изменилось все, кроме принципиальной схемы. Какой она была, такой осталась и по сей день. А ведь прошло без малого тридцать лет! Сначала на кибернетику молились, считали, что она все может: легко заменить мозг человека, его память и вообще все, что угодно. Потом, насколько я понимаю, наступило прозрение, люди трезво увидели ее возможности, и машина стала на свое место — помощника человека.
— Ты, я вижу, не только собирал своего «Ивана», но и думал, — сказал Лубенцов.
— А как же иначе. Мне кажется, что кибернетика не только не исчерпала своих возможностей, но пока еще не обозначила точно границу их отсчета. Но для того чтобы сделать новый рывок вперед, необходимо найти новый принцип работы ЭВМ. Я понимаю, для этого нужен гений, но мечтать-то об этом никому не запрещено.
— Чем тебя не устраивают современные машины?
— Ну, вы же видели, как мы вели стыковку. Данные подаются на пульт отображения информации, отсюда или с ленты печатной машинки разбираются специалистами, которые все анализируют быстро или медленно, это уж зависит от человека, и дают свои рекомендации. А на пульте управления должна появиться всего одна комплексная надпись: «Все по программе, продолжайте работу». А когда что-то не так, машина сама должна дать команду. В наших ЭВМ огромная быстрота, но мы пока не имеем возможности быстро передать ей свои требования, потому что все упирается в программирование, в математику. Вот здесь-то и есть то звено, над которым нужно еще думать и, думать, создавая принципиально новые машины.
Они снова замолчали, глядя, как море катит пенистые волны, как на отмелях утрачивает свою силу, из грозных волны становятся ласковыми, покорными, игриво подползают по песку к ногам.
— Ты ведь на третьем курсе университета? — вдруг спросил профессор.
— Да, на третьем.
— Вот и отлично. У тебя большое преимущество перед другими студентами: ты можешь не только думать над этими проблемами, но и своими руками воплощать новое в жизнь. Сам знаешь, как это плодотворно, когда теория соединяется с практикой, а в кибернетике это
особенно важно. Интересно будет на тебя посмотреть лет этак через десять, кем ты станешь?
— Вы считаете, что из меня что-то путное выйдет?
— Не знаю, станешь ли ты знаменитым ученым, но наладчиком машин ты будешь отменным. Это точно.
Учитель и ученик снова молча смотрели на неутомимую, упорную атаку волн и думали уже не о космической антенне, математике и кибернетике, а об обычном, простом — о своей жизни. Только для Лубенцова эти мысли наполнялись' счастьем, еще не вполне осознанным, но уже ясно ощутимым, а для Демида будущее представлялось безнадежно горестным. Не отрываясь, он смотрел, как медленно поворачивается антенна. Заметить это движение почти невозможно, но, если приглядеться к ее тени на песке, можно различить это живое, непрерывное, как течение времени, перемещение. И почему-то на фоне южного неба и этой величественной антенны всплыло воспоминание — распахнутая дверца сейфа и аккуратно сложенные тощие пачки пятерок. И снова с горечью подумалось о Ларисе, захотелось уткнуться в теплый песок...
Нет, плакать он не станет. Эти несколько дней много ему дали: повзрослел, посерьезнел. Слезы остались в детстве.
— Не терзай себя, все будет хорошо, — словно прочитав его мысли, сказал профессор.
— Нет, Александр Николаевич, хорошо мне уже никогда не будет.
Лубенцов ничего не ответил, только посмотрел на него улыбчивыми прозрачно-светлыми глазами.
— Пойдем-ка лучше обедать, друг. В шесть — совещание, потом — в Киев. А там посмотрим, где оно прячется, твое счастье.
Глава тридцать третья
В третьем часу ночи профессор высадил Демида на бульваре Ромена Роллана, а сам направился в клинику.
— Простите, гражданин, — сказала дежурная сестра, — в такую позднюю пору мы принимаем только рожениц, а вы, по-моему, к ним не относитесь.
Лубенцов взорвался громким смехом. Сестра испуганно замахала* на него руками.
— Тихо! Тихо! Детей разбудите!
И профессор сразу умолк.
...Демид вошел в комнату, зажег свет, распахнул окно. В комнату ворвался свежий ветер, но разве можно его сравнить с тем, степным, настоянным на душистых травах! Достал чистое белье, и запах выстиранного полотка напомнил комнату в доме приезжих... Надел наволочку на подушку, бросил ее на тахту и тогда отчетливо расслышал шорох возле двери. Не постучали, не позвонили, но Демид сердцем почувствовал, что за дверью стоит она, потому что ждал этого, желал, надеялся, сам себе не признаваясь. Бросился к двери, открыл: да, сердце не ошиблось.
Стоит, на лице отчаяние, светло-зеленое платьице в темных пятнах, губы полуоткрыты — от них слегка попахивает вином. Демид взял ее за плечи, ввел в комнату, силой усадил на тахту.
— Что случилось?
Лариса пыталась что-то сказать, но судорога сдавила горло.
Демид принес воды, заставил отпить глоток, с пронзительной жалостью видя, как дрожат ее губы, касаясь белого в розовых цветочках фарфора, как стучат о край чашки зубы.
— Ну, теперь можешь говорить?
— Я его убила. Ты единственный человек, к которому я могу обратиться, кому я верю... Я сейчас пойду в милицию и во всем признаюсь. Но мне нужно*.. Понимаешь, в эту ужасную минуту рядом должен быть родной человек... Вот я к тебе и пришла.
Такую несчастную, в горе, Ларису он любил еще больше, еще острее. Только, может, не время об этом думать?
— Рассказывай, что произошло. Кого убила?
— Тристана Квитко... А что я могла сделать? Убийство с целью самообороны. Девяносто седьмая или девяносто восьмая статья... три года лишения свободы. И правильно! Он же все-таки человек, хотя и свинья.
— Подожди ты со своими статьями. Как все произошло?
Лариса оглянулась, скользнула взглядом по закрытой двери, провела рукой по волосам, коснулась глаз, щеки, немного успокоилась.
— Позавчера запил отец, — тихо сказала она, — почти год держался, а тут как с цепи сорвался. Убежала из дома... Первую ночь прослонялась в парке, потом при
ехала домой, мама только руками замахала. Пришла к тебе — заперто.
— Я только что приехал.
— Куда мне деваться? Решила пойти к Тристану. Он все-таки всегда был джентльменом. Принял меня как дорогую гостью, весь стол бутылками уставил, стихи стал читать... Так хорошо было, так приятно чувствовать, что к тебе относятся со вниманием. Я выпила немного вина и уснула на тахте... Устала очень... А проснулась от того, что мне дышать нечем, он навалился на меня... Попробовала закричать... А он мне: «Ларисочка, что тебе терять? Одним больше, одним меньше, какая разница?» Демид, это ужасно. У меня никогда никого не было. Это так мерзко, гадко... И я не раскаиваюсь в том, что сделала. Это дорогая плата, но пьяному хаму владеть собой не позволю...
— А дальше что было?
— Дальше все просто. На крик мой он, конечно, внимания не обратил, а я уже устала сопротивляться... Дотянулась рукой до стола, благо он был рядом с тахтой, схватила бутылку — и по голове. Даже вспомнить страшно... Он свалился с тахты, а я — бежать. Хотела сразу в милицию, потом подумала, может, ты приехал... Одна до милиции я бы не дошла... Теперь легче, ты со мной. Ты меня не бросишь?..
— Никогда. Я люблю тебя больше всего на свете, — сказал Демид.
— Что ты на меня так смотришь? Ведь я же убийца! Но пойми, не могла я иначе, не могла! Позволить всякому хаму...
— Я понимаю тебя.
— И ты все эти годы будешь меня ждать? Если меня в тюрьму...
— Буду. Мне без тебя нет жизни. Но давай подумаем...
Глаза Ларисы наполнились слезами, она шагнула к Демиду, охватила его шею обеими руками и поцеловала, потом отшатнулась и сказала, подавляя рыдание:
— Ну почему счастье пришло в такую горькую минуту?
— Хорошо, что пришло, — тихо ответил Демид, не выпуская рук Ларисы.
Они какое-то время стояли молча, глядя в глаза друг другу, веря и не веря в свое счастье. Лариса первой пришла в себя, просто сказала:
— Спасибо тебе за все. Я тебя очень люблю. Давно люблю. А сейчас надо идти...
— Куда идти? — не понимая, словно просыпаясь от сладкого сна, спросил Демид.
— В милицию...
— Сначала давай-ка заглянем к нему в комнату. А вдруг он живой и тебе только показалось?
Лариса в ужасе отшатнулась.
— Не пойду, боюсь!
— Пойдем, — решительно схватил ее за руку Демид. Вошел на кухню, чем-то звякнув. — Нужно взять ключи, вдруг замок в двери защелкнулся*
— А ты откроешь?
— Дверной замок куда проще замка от сейфа. А по сейфам мы с тобой уже специалисты.
-— Еще и это! — Лариса в отчаянии схватилась за голову. — Если узнают про сейф, меня засудят как самую отпетую уголовницу.
— Тогда была только наша глупость. Книги Аполлона Вовгуры в музее криминалистики, мои записи стерты, «Ивана» я завтра разберу... Увидела бы ты чаши космических антенн, тогда поняла бы, что такое настоящая мечта! Ну, ничего, мы еще с тобой помечтаем. Нас же сейчас двое, и нам ничего не страшно. Я с тобой.
Он взял ее за руку, и, как прежде, когда вел показывать свою машину, они вышли из квартиры, спустились по лестнице. Со стороны, глядя на них, можно было подумать, что старший брат ведет домой провинившуюся сестренку.
— Сюда, — сказала Лариса, — пятый этаж. Вот его квартира.
Демид взял ключ, вставил в замочную скважину, повернул, дверь отворилась. Взглянув на Ларису: она стояла, не в силах переступить порог, лицо, как восковая маска, искажено гримасой ужаса.
— Какой там черт ломится? — послышался из комнаты зычный голос Тристана Квитко.
Лариса прислонилась к дверному косяку, чтобы не упасть от неожиданности. Сделав шаг вперед, она увидела адвоката: пьяный, рубашка залита багряным вином, тот сидел на тахте и смотрел на них очумелыми глазами.
— Заявилась, паскуда, — взревел он, увидев Ларису и поднимаясь. — Утром пойду в милицию... ты же мне голову чуть не проломила. — Только теперь заметив Лемида, он с ехидной усмешкой обратился к нему. — Извольте полюбоваться на королеву Марго! Недотрогу из себя строит. Бутылкой по голове шарахнула. Нет, я этого так не оставлю! Завтра пойду в милицию. Под суд упеку!
Демид резко шагнул к адвокату и толкнул его обратно на тахту:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45