.. Если бы она простила его!
. Данила Званцов безуспешно бился над машиной чуть ли не всю ночь. Машина «зависла». Этот профессиональный термин наладчиков означал, что машина встала перед дилеммой: какое выбрать решение из двух равных. Она попала в положение человека, оказавшегося на распутье.
Известный математик Гедель допускал такую вероятность уже тогда, когда об электронных счетно-вычислительных машинах еще и речи не было. А Демид лишний раз убедился, что машина без человека, какие бы сложные вычисления она ни делала, беспомощна и мертва. Помочь ей было необходимо и интересно...
— Иди, Данила, отдыхай, — сказал он, неожиданно для себя ощущая радость от предстоящей сложной работы. Все может случиться на свете: неприятность и подлость, разочарование и предательство, но только работа
всегда остается радостью и, если ты ее сделаешь умело и красиво, воздаст тебе сторицей. Секрет тут не в деньгах, не в славе, а в неизменной способности настоящего дела восстанавливать душевное равновесие человека. От всех горестей и бед лучшее лекарство — работа.
К машине Демид подошел как к доброму другу, которому нужно помочь. Здесь он чувствовал себя уверенно, в своей стихии, как рыба в воде. «Сейчас запустим программу заново, а когда дойдем до «зависания», начнем проверять по тактам, тогда и докопаемся до причины, найдем, где машина споткнулась, побоявшись забрести на окольную дорогу».
Но приняться за работу Демиду помешал раздавшийся из динамика голос секретаря начальника цеха: товарища Хорола просили немедленно зайти. Что могло случиться?
Начальник цеха, поглядывая то на вошедшего в кабинет Демида, то на Павлова, сидящего около стола, сообщил о предстоящей командировке от института при Академии наук.
— Должен был лететь Павлов, — сказал он, — но его посылают на другой объект. Полетите вы, Хорол.
Демиду не раз приходилось бывать в ответственных командировках с товарищами по заводу, но самостоятельно он ехал впервые.
— Рад за тебя, — сказал Павлов, когда они вышли из кабинета. — Летишь на такую красивую работу, прямо дух захватывает. Счастливо тебе, — и тихо подтолкнул в плечо.
Возможно, так ласточка подталкивает своих птенцов из гнезда в первый самостоятельный полет, хорошо зная, что у них выросли и окрепли крылья.
В институте, куда он явился часа через два, встретил Лубенцова, осунувшегося и почерневшего от переживаний: Софья по-прежнему была в клинике. Выяснилось, что профессор отправляется вместе с Демидом и, хотя он многое бы отдал, чтобы быть рядом с женой в такую минуту, лететь в командировку было необходимо.
В шестнадцать тридцать самолет Ту-134 взлетел с Бориспольского аэродрома. Все, вместе взятое, — и почти бессонная ночь, и события вчерашнего вечера, и разрыв с Ларисой, и внезапный вылет — создало в душе Демида ощущение нереальности происходящего. Казалось, сделай он резкое движение, и тут же проснется, очутившись в своей комнате.
Самолет приземлился на огромном аэродроме. За все время полета Лубенцов не сказал ни слова, у Демида тем более не было оснований затевать разговор.
На аэродроме к трапу самолета подошла «Волга», профессор сел рядом с шофером, Демид — на заднем сиденье.
— Пожалуйста, сначала к аэровокзалу, — сказал Лубенцов.
Он выскочил из машины и бросился к телефону-автомату (целую пригоршню пятнадцатикопеечных монет наменял еще в Киеве). Набрал номер клиники.
Спокойный голос медсестры сообщил, что пока все обстоит по-прежнему, трудно, но нормально. «Дети всегда рождаются трудно, и беспокоиться нет причин», — спокойно увещевала медсестра.
Красива весенняя степь, покрытая ковром красных, желтых, синих, фиолетовых, сиреневых цветов! Тут и маки, и тюльпаны, и одуванчики, и яркие огоньки лютиков — и все это тонет в пышной, сочной, еще не выжженой солнцем молодой траве, промытой и расчесанной солоноватым морским ветром. Даже курай, который позже, осенью, станет жестким перекати-полем, будто сделанным из пластика или из легкого металла, сейчас зеленеет нежно, ласково, нежась под лучами предзакатного солнца.
Демид никогда не видел такой красоты, но и Лубенцов, видевший степь не однажды, поддался ее очарованию, отмяк душой, жесткие губы тронула улыбка. Все будет хорошо, думал он, глядя на эту благодать, на это буйное цветение и ликование природы.
Машина бежала по шоссе на запад, будто старалась с разгона врезаться в пылавший, как расплавленный металл, шар солнца, устало повисший над горизонтом.
— Куда мы едем? — наконец решился спросить Демид.
— В Центр управления космическими полетами, — ответил профессор.
Впереди, ярко освещенные солнечными лучами, показались огромные чаши космических антенн, нацеленных в синему предвечернего неба. Видеть их на иллюстрациях в журналах приходилось и раньше, но сейчас они появились наяву, как воплощенная сказка, и от этого ощущение нереальности происходящего только еще больше усилилось.
Машина остановилась у подъезда двухэтажного дома.
— Здесь будем жить, — сказал профессор.
В вестибюле дежурная вручила им ключи от комнат.
— Умыться и через десять минут прошу спуститься в вестибюль, — слова Лубенцова прозвучали как приказ.
Демид почувствовал, что им овладело чувство удивительной торжественности. Он не только умылся, но и побрился и надел свежую белую сорочку, словно собрался на праздник. В вестибюль профессор явился не один, среди его окружения были и военные. К его словам внимательно прислушивались, и Демид отметил с удовлетворением, что и здесь математика была ударной силой.
— Знакомьтесь, — сказал профессор, — Демид Хорол, специалист-наладчик с ВУМа.
— Будем надеяться, что ваша помощь нам не понадобится, — улыбнулся высокий седой человек в сером костюме.
— Зачем же тогда я прилетел? — спросил Демид.
— Наладчик— фигура крайне необходимая, но мы в нашем деле бываем рады, если его помощь не требуется. Понимаете? — ответил человек, которого позже все стали называть руководителем полетов. — Запуск в двадцать три часа, у нас еще есть время поужинать. Прошу к столу.
После ужина профессор провел Демида в вычислительный центр и указал на стул около хорошо знакомой электронно-вычислительной машины.
— Твое рабочее место. Сиди и гляди в оба. Если что-то будет не так, тебя позовут.
— Можно взглянуть на машину?
— Взгляни.
Обследовал один шкаф, другой, улыбнулся, и 'сразу на сердце стало спокойно: все будет хорошо.
— Чему ты улыбаешься? Что-то не так?
— Нет, все в порядке. Встретил старого знакомого. Видите клеймо контроля на этом тэзе? Это мое персональное контрольное клеймо. Я когда-то его сам поставил.
— И впрямь приятная встреча.
— Можно посмотреть на командный пункт?
— Одного тебя не пропустят. Пойдем вместе.
На втором этаже в большой длинной комнате на одной стене разместилось электрическое табло, где вспыхивали цифры и надписи, вдоль других — несколько телевизионных экранов, перед каждым — оператор, ближе
к дверям — обычный сосновый стол, покрытый красной скатертью. Около стола три металлических стула с никелированными ножками и сиденьями, обитыми синим дерматином, такие обычно бывают в курортных кафе или столовых. На стене портрет Ленина. Строгая простота казалась особенно заметной на фоне грандиозных решений, принимаемых в этой комнате.
Руководитель полетов уже сидел на среднем стуле перед микрофоном и сразу обратился к Лубенцову:
— Александр Николаевич, вы мне нужны.
— Я пойду к своему месту, — сказал Демид.
— Иди, — уже думая о своем, ответил профессор.
Внизу, в комнате, где размещались электронно-вычислительные машины, было много народа.
Демид вскоре отметил, что все будто ходят по большому кругу, в центре которого стоит экран, немногим меньший телевизионного. Сюда, на этот экран, подаются все данные для первичной обработки информации: сведения о самочувствии космонавтов — их пульс, давление, температура, сюда же поступают и технические данные с корабля, который через два часа должен был взять старт с Байконура и через двое суток состыковаться с орбитальной станцией.
Демиду казалось, что в центре всего происходящего находится не руководитель полетов, а этот небольшой экран, что было недалеко от истины, потому что именно с этого экрана представители различных служб получали свои данные и, уже в обработанном виде, передавали их руководителю полетов. Опасность, что кто-нибудь может упустить очередное сообщение, была исключена: постоянно работал автоматический счетио-записывающий аппарат. Записывалось все, и рядом с каждой записью значилось ее точное время.
Демид следил, как на экран передаются все команды, поданные на далеком Байконуре, увидел команду «ключ на старт», означавшую, что ракета сейчас взлетит, потом несколько промежуточных команд, написанных красными буквами на сером фоне экрана, а еще через минуту прочитал: «объект в полете». И сразу — данные о перегрузках, о температуре, о пульсе космонавтов, о давлении в отсеках... Вокруг него сновали люди, и только он один сидел неподвижно на своем стуле и со жгучим стыдом вспоминал вчерашний вечер...
Спустя некоторое время к Демиду подошел начальник вычислительного центра и сказал:
— Вы пока можете отдыхать. Все идет нормально, и ваша помощь и присутствие сейчас не нужны. Понадобитесь позже, когда мы будем проводить коррекцию орбиты. Новая машина великолепна, но мы еще не успели к ней привыкнуть.
Демиду нечего было беспокоиться, его контрольное клеймо стояло на одном из тззов, и почему-то казалось, что это гарантия надежности всей машины. Жизнью своей Демид отвечал за нее, но высказать это ни за что бы не решился и потому просто сказал:
— Я живу в семнадцатой комнате.
— Доброй ночи.
Демид вышел из здания, где размещался вычислительный центр, и сразу весенние запахи степной южной ночи перехватили ему дыхание. Он не был степняком и не мог отличить запах чебреца от душицы или полевой мяты от иван-чая, но аромат полыни знал хорошо, и сейчас ему казалось, будто весь мир наполнен этой горьковато-сладкой свежестью.
В маленькой комнате пахло чистым, хорошо проглаженным бельем. Демид сел на кровать и задумался. Как все-таки удивительно устроена жизнь: то целые месяцы и даже годы текут медленно, не отмеченные яркими событиями, то вдруг, будто подстегнутые, устремляют бег, и за один вечер совершается столько, что другому, может, хватило бы на всю жизнь.
Лариса. Что она сейчас делает? Спит, конечно, и думать забыла про смешного, наивного Демида Хорола, построившего никому не нужную машину и выбравшего самое неподходящее время для объяснения в любви. И все-таки раскаиваться ему не в чем, все, что он сказал ей в последний вечер, правда.
Распахнув окно, он осмотрелся. Огромная, параболическая чаша космической антенны чуть заметно вращалась на своем пьедестале, отыскивая в бездонных просторах космоса далекий спутник. Чтобы пережить эту минуту и почувствовать себя сопричастным к происходящему здесь великому действу, он жил и будет жить впредь.
Утром в вычислительном центре около пульта отображения людей заметно поприбавилось. Демид, поздоровавшись, сел на свой стул, по-прежнему чувствуя неловкость от своей ненужности.
Удивительно все-таки освоение космоса! Когда читаешь об этом в газетах или смотришь по телевизору, все
представляется чем-то фантастическим, сверхъестественным, а здесь, на месте, оказалось обычной работой. Например, нужно было быстро нанести непрерывно поступавшие данные на перфокарту и еще быстрее ввести в машину. Космос здесь утрачивал свою романтичность, становясь обыденным делом. Такова судьба всех великих открытий. Когда-то в незапамятные времена в воздух поднимались лишь герои-романтики на своих первых испытательных аппаратах, теперь же воздушным транспортом перевозят мясо и картофель. Когда-нибудь наши правнуки повезут на Марс капусту и будут негодовать, что им неправильно оформили накладные...
На второй день напряжение в большой комнате вычислительного центра заметно усилилось: приближался момент стыковки космического корабля с орбитальной станцией самый ответственный момент полета.
И вот на экране вспыхнули слова: «До объекта один километр».
Включились телевизоры, установленные во всех комнатах вычислительного центра и командного пункта. Они отчетливо покажут, как произойдет стыковка.
«Расстояние до объекта десять метров».
На экранах телевизоров уже виден «объект» — огромное продолговатое тело орбитальной станции.
Чтобы лучше видеть, Демид, весь напряженный, собранный, затаив дыхание, привстал со своего стула. Экранная строка сообщала: «Расстояние до объекта один метр». Корабль был отчетливо виден во всех своих деталях. И тут же появилась надпись: «Расстыковка. 14.02.40», что означало, что корабли еще не полностью соединились, а также время происходящей операции. Надпись сохранялась несколько секунд, потом вдруг появилась строка: «Стыковка. 14.02.45». Корабль коснулся станции, но это было еще не полное соединение, они словно нащупывали4 друг друга, примеривались, и снова надпись: «Расстыковка. 14.02.50», а через несколько секунд снова: «Стыковка. 14.02.55». И сразу же побежали кодовые названия систем, которые должны были состыковаться, потому что соединение двух кораблей — это соединение многих электрических и гидравлических- систем. И наконец на экране большими буквами вспыхнула надпись: «Состыковано. 14.02.58».
Казалось, в это мгновение должны были грянуть оркестры, вспыхнуть праздничные фейерверки, ударить в небо сверкающие фонтаны, но ничего подобного не произошло. Стыковка — это только первый этап работы, теперь нужно все проверить, сделать полет абсолютно безопасным и только тогда позволить космонавтам перейти из корабля в орбитальную станцию. Но стыковка прошла благополучно, и от этого у всех появилось приподнятое, радостное настроение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45