Иначе какая же это любовь?!И вдруг — война. Лилась кровь. И в России. Он впервые почувствовал себя русским. Странное чувство, неясное, непонятное. Слушал сводки, когда отступали русские, советские, войска. Слушал, не понимая, откуда подавленность, тупая, не оставляющая его боль. Что общего у него с Советами, что общего?.. Из-за них он чужой всем и везде. Как бы хорошо ни относились — чужой. И забыть об этом невозможно. Но все это уже не имело значения. Он ненавидел немцев за тупую спесь, жестокость, вероломство — так ему казалось вначале. Но постепенно, разобравшись в себе, он понял, что ненависть рождена иным. Немцы посягнули на чувство подсознательное, не поддающееся контролю, анализу, которое всегда жило в его душе. Чувство, о существовании которого они сам не подозревал.
А Алин им улыбалась, пела их же сентиментальные песенки, так мило при этом картавя, что вызывала бурю оваций. «Серж, милый, что ж тут такого? Искусство прежде всего...»
Его мутило от пошлой музыки, от слащавых, слезливых песенок, от всех этих блюмеляйн, вельделяйн и розеляйн... Искусство... Причем тут искусство? Насмешка, мерзость... Он не желал играть для них! Алин делала вид, что не принимает всерьез его чудачества. Конечно, только делала вид. Так ведь спокойней, удобней. Его бесило это умение ничего не видеть, не замечать. Умение шутя принимать подарки: какие-то тряпки, консервы и шоколад. Он вышвырнул бы все это, надавал пощечин Алин, если б... если б не его воспитание, если б не глубокое отвращение ко всей этой мерзости. И... если б он мог хоть
что-нибудь принести в заложенный и перезаложенный дом. «Я не могу голодать! У меня пропадет голос, и никто не осмелится бросить букет такому уроду, такой гусенице!»
Быть может, она была по-своему права, но Серж не мог ни понять, ни простить ей этой правоты.По целым дням сидел он за роялем в истопленной комнате. Труднейший концерт Листа разучивал для себя. Только для себя, и только он один знал, как играет... Концерт этот будет его триумфом. Вершиной!
Рояль... За ним хоть на время забывалось все. К нему он теперь уходил, даже от Алин.Да, в ту пору и начался разрыв. Они отошли друг от друга. Ночи примиряли... Иногда...
Алин понимала, что близится развязка, и, видимо, не желая терять мужа, уехала на время к родным. Прощаясь, она даже очень мило все объяснила: отдохнем друг от друга, и жизнь снова наладится.
Катастрофа произошла, когда Алин уже не было. Всех выгоняли на земляные работы.Всех и его. Хорошо, что не угнали в Германию. «Скажи спасибо мне!..» — уже много позже бросила ему в лицо Алин. Но тогда он ничего этого не знал. Рыл землю как все, стараясь хоть как-то уберечь руки. Не уберег... Получил прикладом по запястью.
Задохнулся в бессильной ярости, даже не почувствовав острой боли, а солдат, и не глянув на него, пошел дальше. Только спустя некоторое время Серж понял: случилось непоправимое. Рука перестала слушать его, искалеченная, «сжатая», деревянная.
Вернувшись через несколько месяцев домой, опять-таки не без вмешательства Алин, он с ужасом убедился, что никогда ему уже не сыграть концерт Листа. Он слышал, что такое бывает с пианистами и что это — конец. Все понял, начав играть первую часть концерта. Уже знал: жизнь рухнула. Ничего нет. Ничего не будет... Уже знал: с музыкой покончено, — и не мог отойти от рояля, не смел поверить...
Алин как будто ничего не замечала. Он ходил растерянный, подавленный и готов был простить ей многое. Алин была единственным человеком, с которым он мог поделиться своим горем. Ведь ничего больше у него не оставалось. Ничего и никого...
Но говорить об этом Серж не мог. Да и к чему говорить?! В музыке, так ему еще казалось, они умели понимать друг друга.
— Алин, сядь и слушай. Это очень важно...— И взял «На смерть героя» — то, что он был еще в состоянии играть. Алин поймет, и объяснять ничего не придется. Он и сам чувствовал, как трагически звучала меланхолия храмов Бетховена. Впервые с такой силой прорвалась скорбь... Тяжкие вздохи, глубокое отчаяние, безутешные рыдания... Жизнь кончена, будущего нет. Ты это понимаешь, Алин?..
Отраженная крышкой рояля, Алин со скучающим видом листала журнал.Это был конец. Конец всему. Оборвалась последняя нить...
Жюль появился как раз вовремя. Сама судьба, сжалившись, дала ему единственного и верного друга, единственного по-настоящему близкого человека.
Странно началась их дружба. В кафе. Тогда они выглядели уже совсем по-другому, эти маленькие кафе. Стопа немецких газет на столике, «Майн кампф», фотографии Гитлера, Геринга.
Они так и оставались, все эти газеты, почти нетронутыми. Бравурные марши по радио с лающими голосами вперемешку с теми же блюмеляйн и вельделяйн.
Серж, отдав официанту продовольственные талоны, обедал. Краснорожему немцу почему-то захотелось сесть за тот же столик.
Не поднимая глаз, Серж рванул к себе стул: пусть устраивается в другом месте.Но немец хотел сидеть только за его столом.«А я не желаю!» — Серж вскочил и сбросил руку краснорожего со спинки стула.
«Вас? Варум??» — Немец ошалело выпучил глаза: к таким отказам он не привык.
«Почему?! Потому, что я русский! Вот почему, грязная тварь!..» — Это Серж прокричал ему в самое ухо.
Очень вовремя подоспел Жюль и очень вовремя толкнул руку, поднявшую парабеллум...
— Что толку в браваде,— говорил потом Жюль.— Глу-по, бессмысленно. К чему лбом прошибать стену, когда есть другая возможность насолить бошам?!
Жюль был прав. К тому же он имел надежных друзей, и слова у него не расходились с делом...
Им, этим друзьям Жюля, он еще был обязан своей единственной встречей с Вики. Незабываемой встречей. Неизгладимой. Ходили среди маки слухи об отважной русской женщине, о ее бесстрашии и красоте, но разве мог он предположить, кто такая Вики?!
Ему поручили съездить в Париж и на словах передать ей, когда будет выполнена одна важная операция, о которой Серж не был информирован.
Даже увидев ее на улице возле Дома Инвалидов, он не поверил, что это именно тот человек, который ему нужен. В условленном месте оказалась княгиня Оболенская, Вера Оболенская, русская эмигрантка, которая всякий раз сидела в первых рядах партера, когда он приезжал с концертами в Париж.
Ее невозможно было не заметить, таким одухотворенным было ее лицо, таким чем-то своим, необычным выделялась она среди других женщин. Были в ее осанке, в движениях естественность, простота и какое-то врожденное изящество.
Он произнес условленную фразу, не веря, что получит ответ, и страстно желая этого, интуитивно чувствуя, что именно Вера Оболенская и есть та мужественная участница Сопротивления...
Нет, он не сказал, что узнал ее, и она сделала вид, будто встретила его впервые. Но разве об этом нужно было говорить? Разве не прочел он всего в ее влажных и тем; ных, как лесные озера, глазах? Они поняли друг друга.
Вероятно, и Вера думала в те минуты, что, как-то помогая французам, она ближе к России, к тем, кто, истекая кровью, сражается с фашизмом.
Единственное свидание с Верой Оболенской, с Вики, о которой ему как-то с восхищением рассказал Жюль. С чемоданом, набитым подпольной литературой, Вики попала в облаву... «Что там у вас?» — спросил полицейский. И Вики, подарив ему одну из своих очаровательных улыбок, лукаво ответила: «Разумеется, маленькая бомба, месье!..» Полицейский оказался истинным французом, способным оценить юмор и безоружным перед женской красотой. Он пропустил Вики.
Наблюдая за Верой Оболенской, Серж представлял се-бе, как непринужденно и хладнокровно держалась она в минуты опасности.
Они тогда шли и шли по набережной Сены, и Вера Оболенская, оживленно болтая, как бы невзначай назвала несколько фамилий эмигрантов, которых Серж знал, сказав, что прекратила с ними всякое знакомство. Это звучало предупреждением.
Впоследствии Серж убедился в их подлом предательстве. Продались гитлеровцам за жалкие подачки, за объедки с чужого стола,
Занятый музыкой, каторжным трудом у рояля, на который себя добровольно обрек, он и без предупреждения Вики был достаточно далек от эмигрантских сборищ.
Серж глядел на Веру и не мог наглядеться. Тонкий овал лица, чистый высокий лоб, узкие, приподнятые к вискам брови и продолговатые глаза, то веселые, блестящие, то темные, глубокие. Гранд-мама, которая знала все об эмигрантах, с неизменным восторгом говорила о русской княгине — красавице, блистающей на балах. С не меньшим восторгом упоминал об активной участнице Сопротивления Жюль...
Однако всего о Вере он тогда не знал. Не знал, что именно она организатор и секретарь той группы Сопротивления, которая переправляла добровольцев в Северную Африку и Англию; потому-то и была она тесно связана с Жюлем и другими моряками. Группа получала деньги, технику и оружие, сброшенные на парашютах.
Все это стало известно гораздо позже. Но тогда, в ту единственную встречу, у Сержа, словно в предчувствии беды, вырвалось: Вики, ради бога, будьте осторожной...
Единственная, короткая встреча...
Вера смотрела на серые воды Сены и негромко, безотносительно к их прежнему разговору, прошептала:
— У птицы есть гнездо, у зверя есть нора...
Серж знал эти полные грусти стихи Бунина, стихи прощания с отчим домом. Нет, не Сена, совсем иная река виделась Вере в эти минуты. И словно еще больше сблизили их несколько слов, понятная обоим мысль.
— Мы еще увидимся... в иное время... — прощаясь, сказала Вера. Глаза ее казались совсем черными в наступавших сумерках.
— Я буду надеяться,— ответил он. Ответил еще что-то и потом не мог в точности припомнить, что именно.
Нет, нет, вовсе не случайным было их знакомство,
пусть даже в столь необычных обстоятельствах. После у первого же концерта, на котором он увидел Веру Оболенскую, он ждал, что каким-то образом судьба их сведет. Но чтоб произошло вот так... Кто мог это предвидеть?..
Возвращаясь в Марсель, он думал о Вики. И потом... «Мы еще увидимся...» Теперь не нужно будет ждать случая, чтоб поговорить с ней. Можно поехать в Париж...
Он прежде любил Алин, но чувство к Вере было иным. Он восхищался, преклонялся перед величием души этой женщины, перед ее чистотой и самоотверженностью.
Он воскрешал в памяти ее слова, улыбку, женственную, нежную линию подбородка и шеи...
И вдруг... Дни, черным кошмаром оставшиеся в его памяти...
Беда пришла в конце сорок третьего, перед самым рождеством. Вечерним поездом Серж должен был выехать в Париж. На этот раз ему надлежало явиться прямо на рю де Кассет, где находилась Вики. Встретиться на этой конспиративной квартире, получить инструкции.
Серж не успел выехать, прибежал взволнованный, вконец расстроенный Жюль. Вики арестована. Утром ее схватили у подруги, тоже подпольщицы.
Обеих женщин, скованных одной парой наручников, вывели на улицу. О, Вики, мужественная Вики осталась верна себе! В такую страшную минуту она беззаботно запела модную песенку: «Сегодня нитью тонкою связала нас судьба...» — и подняла над головой руку свою и подруги. Предупреждала о провале.
Сумела предупредить...Из тюрьмы приходили вести: никакие пытки не могут сломить Вики. На первых же допросах она с женской изворотливостью придумывала небылицы о каком-то якобы своем любовнике — видком подпольщике. Запутала, пустила по ложному пути следствие, сбила с толку гестаповцев и выиграла время для тех, кому нужно было скрыться, кто действительно был с ней связан.
Нет, не только палачи издевались над ней, и она поиздевалась над ними.Страшные черные дни... недели, месяцы... Вики пытают. Вики молчит. Пять следователей, пять палачей. Они недоумевают, что общего у настоящей русской княгини с коммунистами. На это она ответила, и слова ее передавали из уст в уста: «Я знаю, что ваша цель на Востоке — разгром России и уничтожение ее народов. Я, русская, прожившая всю жизнь во Франции, никогда не изменю ни моей родине, ни стране, где я выросла...»
Потом смертный приговор и вывоз в Германию, в тюрьму для смертников... Вики не повесили, не расстреляли. Для русской княгини — плаха...
В припадке отчаяния, боли и гнева Серж готов был убить каждого встречного немца. Как раз тогда Жюль, который все понимал, помог ему справиться с горем. Вики держалась героем!.. Отомсти!.. И Жюль помог отомстить...
Единственная встреча... «Мы еще увидимся...» Потом победа русских и разгром Германии!..Жизнь его изломана за эти годы. Все изменилось, и он сам. Сердце кровоточило. Кровоточило, как тяжелая незажившая рана, а внешне, только внешне дни начинались по-прежнему. Они с Алин жили все в той же квартире. Правда, уже не в своем доме, а в чужом, проданном за долги. Став посторонними людьми, они терпимее относились друг к другу. Тем не менее Алин насмешливо пожимала плечами. Боши получили по заслугам — прекрасно, но, право же, плакать тут не из-за чего. Какое Сержу дело до победы русских? Разве не они изгнали его семью из России?!
Все его существо восставало против этих доводов. Он не мог не думать о России... И вот с победой в войне ее словно опять отторгли от его сердца, потому что он уже не нужен был друзьям Жюля... Бошей изгнали. И больше не было Вики, которая духовно, словно бы издали, связывала его с русскими.
Теперь, в каюте лайнера, припоминая все, анализируя, он сознавал— не только гибель Вики, не только руки, не только Алин стали причиной его полного крушения. Надлом произошел в нем самом. Ему больше нечем и незачем было жить...
Жюль ушел плавать, и связь с прежними друзьями сама собой прервалась. Музыка... Ей он тоже не был нужен. Бренчать на рояле, аккомпанируя безголосому певцу, после того, чего он достиг и чего уже не вернуть... Терзать свою душу из-за жалких грошей — ведь такова цена его нынешнему искусству,, ради чего, ради кого?.. Ничего не спасешь с тонущего корабля...
Оставаясь один, он со страхом и с тайной надеждой садился к роялю... А вдруг... Но при трудных пассажах су-дорогой сводило руку. Он плакал, колотил кулаком по клавишам и... пил. Пил все больше, все чаще.
В минуты опьянения ему казалось — все пройдет, все вернется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21