И такая вдруг тоска сжала ему сердце, что от всего этого он должен уйти, вернуться в пропыленные гостиные, к расстроенным пианино, к бездарным своим ученикам! Кошелем обхватил голову руками, уткнулся лицом в колени, как когда-то на черном дворе в Марселе. Нет, нет, никакие письма не восполнят того, чего ему всегда так не хватало. Никакие письма не дадут только что пережитых минут. Утешать себя письмами—обманывать самого себя.
Все кончено... Еще несколько дней — и все будет кончено... Останется лишь дорога к могиле, как сказал «дядя» Паша.
— Дивчата, хлопци! Чи не час братыся до роботы?! — донесся из-за посадки голос женщины, густой, низкий.
Что-то заворковали девушки, над чем-то хохотали хлопцы...
Кошелев медленно поднялся. И ему пора вернуться на станцию техобслуживания.
— А я уже хотел идти искать вас! — увидев его, обрадовался «дядя» Паша.— В корзине кефир, хлеб, колбаса. Я уже подзаправился... Поехали!
Всю дорогу Кошелев был молчалив. Смотрел по сторонам, слушал бесчисленные «автомобильные» истории «дяди» Паши. К вечеру и тот поутих — устал вести машину.
С наступлением темноты устроились они ночевать в мотеле и с рассветом снова двинулись в путь.
Кошелев задремал и проснулся вдруг. Что-то слепящее ударило в глаза! Солнце!.. Поднималось солнце. Море, еще дымящееся туманом, подступило к самой дороге.
— Какая благодать!—улыбаясь и потирая занемевшую руку, сказал Кошелев.
— Больше не могу! — закричал «дядя» Паша и врезался «Пчелкой» в прибрежный песок.
Сбросив туфли, рубашку, брюки, он с разбега бросился в море. Завопил, загоготал, разбрызгивая воду, и поплыл.
Кошелев аккуратно сложил свои вещи и устремился за «дядей» Пашей. В первое мгновение его словно обожгло льдом. Но это ощущение сразу прошло и Кошелев поплыл, касаясь щекой воды, наслаждаясь свежим дыханием утреннего моря.
Далеко впереди, словно огромный дельфин, нырял и выпрыгивал из воды «дядя» Паша.
Море, гладкое, не проснувшееся, дымилось жемчужными туманами... И солнце не торопилось его будить.
Куда-то отошли, отступили от Кошелева тяжкие думы, сомнения. Он тоже закричал и, ударив ладонью по воде, поднял в воздух радужные брызги. Нырнул, стараясь рассмотреть голубовато-зеленое дно. Выползал здоровенный краб из-под большого коричневого камня. Водоросли на камне колыхались, выталкивая из своей чащи стайку серебристых рыбок. Левее - камня, среди песка, трава... луговая трава... засеянное поле...
Вырвавшись на поверхность, Кошелев крикнул, просто так, от избытка чувств:
— Благодать! Какая благодать! — и опять поплыл, рассекая подбородком воду. Подумалось, что сейчас, вернувшись, он увидит Вавилова, и тот радостно скажет: «Вам повезло! Я разыскал Наденьку!» Самое главное, самое важное, ради чего он все эти годы тянул лямку... Есть Наденька... Надежда... Для нее бы жить, работать. Все для нее. Хоть теперь она почувствует его любовь, заботу, если не в его силах, было прийти на помощь, когда она нуждалась в поддержке.
Он почему-то был уверен, что найдет Надю. Именно сегодня найдет. Вавилову обещали ответить через несколько дней. Он интуитивно чувствовал, что встретится с сестрой. Даже самые большие расстояния для самолета вопрос нескольких часов. Какой будет эта встреча? Наверное, у Наденьки дети есть — его племянники. Мальчишка — вроде авиамоделиста Пети, тоже позовет его, Кошелева, в свой Дворец пионеров.
Такой рождается день! Такой ясный день непременно принесет добрые вести. И Кошелев радовался солнцу, морю, дельфиньей резвости «дяди» Паши. Доброму предчувствию...
Если б навсегда ушло, пропало гнетущее одиночество!..
— Жаль выползать из моря, но надо ехать! — объявил «дядя» Паша.— Ох, жаль, «Пчелку» в соленой воде не выкупаешь!..
«Пчелка» тяжело выбиралась из песка на дорогу.
Они ехали мимо сел, обезлюдевших в эту страдную пору, мимо сверкавших на солнце лиманов, отделенных от моря узкой кромкой земли, по которой пролегало шоссе.
Справа подковой у бухты, контурами высоких зданий заводских труб, ажурных пик радиостанций — вставала вся в зелени Одесса...
Скорей бы доехать!.. Странно, что не только известия о сестре ждет он. Ему хочется увидеть Вавилова и особенно Галину... Очень хочется их увидеть... Что принесет ему сегодняшний, так светло начавшийся день?.. Какие радости, а может, печали?.. Жюлю бы рассказать, сколько событий, сколько переживаний выпило на его, Кошелева, долю. Вот уж кому надо будет нее, все подробно рассказывать. И обязательно сегодня написать другу письмо. Хоть несколько слов...
Лавируя среди машин, запрудивших широкую улицу, по обеим сторонам которой тянулись заводы, «дядя» Паша сказал:
— В гостиницу, конечно, заезжать не будем. Прямо к нам. То есть к Юрке.
— Но я не брит, да и рубашка... Взгляните, на кого я похож? — возразил Кошелев, стараясь не поддаться искушению ехать сразу же к Вавилову.
— Рубашка, бритье — все это чепуха! — объявил «дядя» Паша.— В багажничке— только руку протянуть — походный «Спутник». Брейтесь в свое удовольствие. А рубашку можно мою надеть. Хотя лучше взять у Иннокентия или у Юрки... Глупо задерживаться из-за какой-то рубашки!
Кошелеву, после довольно продолжительного пребывания в обществе «дяди» Паши, тоже показалось, что задерживаться «из-за какой-то рубашки» действительно ни к чему. И тут же, как бы со стороны, Кошелев увидел себя, с удивлением наблюдающим появление «дяди» Паши в чужой пижаме. Сейчас бы это и ему показалось не очень странным. Главное — поскорее встретиться с Вавиловым...
Однако ни Вавилова, ни Зики дома не оказалось. На кухне хозяйничали Лена с Иннокентием и вторым прия-
телем «дяди» Паши, который был представлен Кошелеву и назвался Глебом.
— Вареников с вишнями, конечно, нам, ироды, не оставили?—трагически воскликнул «дядя» Паша, первым делом заглянув в холодильник.
— Когда они были, вареники?! Вспомнил! — рассмеялся Иннокентий, худой, носатый парень, с наголо остриженной головой.— Кстати, с варениками Глеб порезвился. Всякие приличия позабыл! И о своих двадцати килограммах лишнего живого веса тоже.
— Думают и говорят постоянно о еде люди сугубо примитивные. Запомни! Но если ты таким уж родился, могу сообщить: сегодня у нас чебуреки,— утешила, наконец, мужа Лена. Она была под стать «дяде» Паше, высокая, сильная, с огромным рыжим коком туго взбитых волос.
Лена строго оглянулась на своих помощников, и те с удвоенной энергией принялись заг дело. Глеб, круглый животик которого был обвязан полотенцем, крутил мясорубку. Иннокентий возился с тестом.
— Третий раз раскатываю,— ища сочувствия, обернулся он к Кошелеву.
— А надо раскатывать шесть раз,—тоже почему-то Кошелеву объяснила Лена.
— Усложненные чебуреки? — уточнил «дядя» Паша и, в свою очередь, подмигнул Сергею Владимировичу.
— Уходи! Не мешай! В любом деле больше двух помощников не требуется! Иначе люди, дублируя, только мешают друг другу,— сказала Лена.
— Дай чего-нибудь погрызть! Мы голодны, как волки,— взмолился «дядя» Паша.
— Терпение!.. Терпение,— уже мягче повторила Лена.— Мы, кажется, с тобой прочли в «Науке и жизни», что голодание приносит только пользу!..
— Он сжует твой халат,— предупредил Иннокентий.
— Сжую! — подтвердил «дядя» Паша и, отхватив большой ломоть хлеба, намазал его маслом для себя и Кошелева.
— Пойду вздремну, пока усложненные чебуреки начнут жарить,— сказал «дядя» Паша с набитым ртом.— Да, Иннокентий, дай Сергею Владимировичу рубашку.
— У Глеба в чемодане дедероновая, серая. Еще не надевал ее.
Кошелев, на ходу уплетая хлеб с маслом, пошел за «дядей» Пашей в кабинет, где в углу были свалены рюкзаки и чемоданы...
Да, да, это он,. Сергей Кошелев, собственной персоной. Он ходит по чужой квартире с ломтем хлеба, собираясь надеть чью-то дедероновую рубашку!.. Невероятно!.. Увидела бы все это покойная гранд-мама!..
Пока «дядя» Паша устраивался на коротком для него диване, Кошелев сел к письменному столу, чтобы именно с этого своего невероятного превращения начать письмо к Жюлю. Всего, конечно не изложить на нескольких, листках почтовой бумаги. Однако Жюль поймет главное. Подробности будут рассказаны при встрече.
Кошеле» дописывал последние строки, когда пришла Галина Степановна.
— Бросили нас одного. Пойдемте ко мне! — просто сказала она, протягивая Кошелеву руку.— Пойдемте, расскажете мне о поездке, пока явится Юра.
Уже сидя в ее комнате, он опять подумал о необычайном внешнем, а главное духовном сходстве Галины Степановны с Верой. Та же простота в обращении с людьми, то же достоинство... Но больше всего роднит их то, что ни та, ни другая не искали для себя удобной жизни, как Алин. Удобной и беззаботной. Шли прямо, навстречу судьбе... И не только они. Так поступили отец, мама и многие другие, кого он узнал теперь.
А он, имел ли он сам достаточно мужества, чтобы поступать так же, как они? Правда, идти против обстоятельств, в которые он был поставлен помимо своей воли, было нелегко. Да, нелегко. Но что-то можно было предпринимать, как-то самому позаботиться о своей жизни. Но ему это и в голову не приходило. В детстве, в юношеские годы все за него решала гранд-мама. И, привыкнув к этому, он плыл по течению, только тогда, в годы войны, не поддавшись влиянию Алин.
Если б и тогда, в самый важный период его жизни, он уступил, не было бы сегодняшнего дня, не было бы Галины...
И вот она сидит перед ним, чуть склонив голову набок, вся еще под впечатлением его рассказа об отце.
— Свидание с прошлым...— задумчиво проговорила Галина Степановна.— Но впереди еще свидание с сестрой.
— Если Юрию удастся...
— О, вы не знаете Юру... Хотите, позвоним сейчас ему, скажем, что вы вернулись, и... вообще.
— Если это удобно! — обрадованно произнес Кошелев. Галина Степановна, улыбаясь, кивнула и сняла трубку.
В редакции ей ответили, что Юрий Евграфович ушел в пароходство, а оттуда собирался в милицию. В редакцию он не вернется, поедет прямо домой.
— Ну, вот и все. Нам остается терпеливо ждать,— сказала Галина Степановна, положив трубку.— Знаете, я все думаю о том., что услышала от вас. Непременно навестите еще раз Фомичова. Непременно!
— Может быть, поеду.
— Не «может быть», а обязательно! Посудите сами: вы не знали своего отца, забыли его, не испытывали к нему никаких чувств. А ведь он вас любил, помнил!.. Для вас не существовало никакого Фомичова. Но он-то знал Сережу Кошелева, добивался его возвращения домой... Ведь вы сын его покойного друга.
— Вы правы, Галина Степановна... Видно, так уж заведено самой природой, что даже лучшие из детей никогда полностью не возмещают полученного.— Кошелев подумал, что не вспоминал об отце, не вспоминал и в те минуты, когда тот писал свое последнее письмо: «береги детей...» И на смерть пошел: «детишки голодают...» — ради своих и чужих.
Невероятная разница между жизнью отца и его, Сергея, жизнью. Кому нужна была его жизнь, кому нужны были его взлеты, падения? Угар...
— К нам в клинику,— продолжала между тем Галина Степановна,— привезли полугодовалого ребенка. Пролежал он у нас очень долго. Все мы к нему привязались так, что когда его взяли, я, например, первое время места себе не находила. И, наверное, долго мне будет его недоставать. А он через месяц меня и не узнал бы...
— Я... Я просто подумал — приглашают ведь иногда из вежливости.
Галина Степановна рассмеялась.
— Из вежливости не так приглашают... Кстати, и Юра совсем не «из вежливости» приглашает к себе гостей. Их бы с Зикой тоска иссушила, если б вечно не толклись у них люди. Если б не стучали, не шумели, не гремели. Если б не веселились, не уезжали, не приезжали. Котька и Ниночка, и те говорят: «А почему никаких гостей нет?!» Как же можно жить без людей?! Вот вы и наве-
стите старика. И вообще... не приходило ли вам в голову... остаться?
Кошелев сцепил тонкие длинные пальцы и долго молчал, глядя в окно.
— Что ж думать об этом, Галина Степановна,— медленно, подавляя волнение, проговорил наконец он.— Если б еще Наденька... Она нужна мне. Очень нужна. Но вряд ли я так уж ей нужен... А если... и знать не захочет.
Галина Степановна сделала протестующий жест, но Кошелев продолжал:
— Всякое бывает. Согласитесь. А я к тому же не такой уж дорогой подарок. И, будем откровенны,— жизнь моя кончена...
Несмотря на то, что утром у Кошелева было совсем иное настроение, на этот раз он говорил тоже искренне. И подозреиал, что именно сейчас говорит то, что есть на самом деле.
— Но почему же кончена?! горячо воскликнула Галина Степановна.— Вы еще совсем молоды.
— И не молод!.. Да и не годы определяют старость, границы человеческого бытия. А если духовные силы на исходе?.. Вот приехал, увидел, порадовался, пережил незабываемое, по-настоящему незабываемое... Вы — медик, знаете, как это бывает у безнадежно больных... Я с вами откровенен, Галина Степановна... Говорю, как с самим собой. Уж вы простите.
— Ну что вы, Сергей Владимирович, разве я не понимаю?! Бывает такое и в более раннем возрасте... Жизнь вдруг теряет смысл. Но это проходит. Уверяю вас...
Кошелев хотел сказать, что пройти могло у нее, у Галины, у Юры или «дяди» Паши. У него уже не пройдет...
И вдруг так отчетливо представилось сегодняшнее купание и потом — у Вавиловых кусок хлеба, который Сергей ел с не меньшим аппетитом, чем «дядя» Паша... Только ведь все это лишь на время... И пока он здесь.
Кошелев сказал:
— И остаться к тому же не просто. И никому я здесь не нужен. Что я могу дать? А только получать — нечестно.
— Нет, нет, вы не правы... Но оставим этот разговор до поры, когда разыщется ваша сестра. Вот тогда серьезно, спокойно обо всем поговорим, А пока... Вы помните свое обещание?
— Пальцы деревянные, Галина Степановна.
— Вы обещали...— Она встала, открыла крышку пианино и, улыбнувшись мягкой застенчивой улыбкой, взглянула на Кошелева.
Ему пришлось повиноваться. Он подошел, взглянул на ноты и взял «На смерть героя».
Первые аккорды... Пока без труда;.. Вот кому бы он сыграл концерт Листа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21