— Знаете, мне почему-то по дума-лось, что у моряков и геологов много общего. Экспедиции, поездки, новые места...
— И это...— согласился «дядя» Паша и, сделав крутой вираж, вырвался к белым скалам Инкермана.— Вы замечали, ни одна дорога не бывает такой радостной, как дорога домой.
Кошелев искоса взглянул на него. Намек? Но «дядя» Паша простодушно улыбался и, видимо, вовсе не имел в виду своего собеседника.
— У всех вас много общего,— успокоившись, произнес Кошелев.— И самое общее — отличное настроение. На работе вы тоже такой?
— Естественно.,. Люблю свою специальность.
— А, допустим, не любили бы?
— Так меня что, за уши держат? — удивился «дядя» Паша.
— Ну, скажем, не вы, другой человек. И работает он из-за жалованья. Хочешь не хочешь...
— При чем тут хочешь не хочешь? Кто тебя принуждает?
— Допустим, условия заставляют.
— Нет, таких условий и быть не может. Что значит — «заставляют»?
— Да, пожалуй, у вас этого нет,— согласился Кошелев, делая ударение на местоимении «вас».— Немаловажное, кстати, обстоятельство. Даже главное...
— Естественно, не для тех, кто там у вас не имеет состояния...
Уходили, отодвигались белые горы с древними вырытыми в них пещерами. Вдали, за Севастополем, открывалось море, синее, как небо, слившееся с небом, и ветер, казалось, тоже был синим.
— Вы знаете, «дядя» Паша, многим эмигрантского состояния хватило ненадолго. Но были и такие, что приехали без всего, такие, которых просто испугали революция, голод, разруха...
— Кто же им виноват?.. Голова зачем-то к шее человека приделана... Не пожелали дома засучить рука» ва, работать, так пришлось там...
— Работать... А где ее возьмешь, работу?.. Где ее возьмешь в чужой стране?! Французов безработных было после войны достаточно. Знакомый деда после той, первой империалистической войны землю от снарядоз расчищал... И неразорвавшиеся снаряды... Только вы не думайте, что жалуюсь!—вдруг спохватился Кошелев.— Я просто так... поделился. Мои-то старики не нуждались. Я о других... Шаляпин как-то в Париж приехал. Дал большой концерт. Деньги огромные получил и все отдал нуждавшимся...
— Надолго ли хватило им этих денег? — «Дядя» Паша подался вперед, обгоняя мчавшийся на большой скорости рефрижератор.
— Ненадолго...— согласился Кошелев.— Я вот думаю, что дело не в том, ясная голова или нет. Уехали эти люди, принадлежавшие к определенному классу...
Сам того не осознавая, Кошелев все еще хотел найти оправдание старикам Сабининым. Зло, которое они причинили ему, его отцу и матери, он не простил, и все же пытался найти объяснение их бегству.
— Вероятно, принадлежность к определенному классу формирует личное начало. Класс, о котором вы говорите, жил только для себя, и люди ограниченные, жестокие, естественно, думали только о себе, о своих удовольствиях и удобствах... Однако принадлежали к этому классу и другие. Вспомните Пушкина, Грибоедова, Герцена, декабристов. Дело скорей всего в том, как человек понимает жизнь, для чего живет. А человек умный и порядочный не может не задать себе такого вопроса... Если не для чего, то это, извините, не жизнь, а... дорога к могиле...
— Вы правы... Вы даже не представляете, как вы правы!
— «Дядя» Паша всегда прав! На то он и «дядя» Паша! — слишком уж весело расхохотался великан, уловив в голосе Кошелева нечто такое, что требовало немедленной разрядки.
— Если же надо что-либо усложнить и окончательно запутать,— оживленно продолжал «дядя» Паша, обгоняя потрепанный грузовик,— то обратитесь к Леночке, моей
обожаемой супруге. Она даже борщи варит усложненные. Я не устаю убеждать ее податься в философы...
— А вы не боитесь последствий? Женщина-философ, жена-философ... Вы будете ходить побитым... логикой! — поддержал шутку Кошелев.
— Об этом я как-то не подумал... Э-э, черт! — Лицо «дяди» Паши вдруг словно отвердело. Плотно сжатые губы, сведенные брови. Быстрый взгляд по сторонам.
— Что случилось? — встревоженно спросил Кошелев.
— Тормоза...
«Пчелка», набирая скорость, мчалась по крутому склону. Впереди медленно полз самосвал, доверху нагруженный гравием. А навстречу, с противоположного спуска, темными жуками двигались машины.
— И на обочину не свернешь,— сказал Кошелев. По обе стороны дороги отвесные горы.
— Мотор придерживает,—бросил «дядя» Паша.— Врежемся...
— А если... в бок?
— Да вы что?! — воскликнул «дядя» Паша.
Оба смолкли, напряженно глядя на встречную «Волгу», которая непременно поравняется с грузовиком, когда его настигнет «Пчелка». «Дядя» Паша отчаянно засигна-лил. Катастрофа была неизбежна. Кошелев уперся руками в крышку багажника, ожидая удара.
И вдруг шофер, «Волги», почуяв неладное, рванул на большой скорости вперед, мимо грузовика, и «Пчелка» благополучно, проскочила между обеими машинами.
— Лихо...— пробормотал Кошелев.
Впереди бежал еще красный «Москвич», но он был уже в самом низу.
— Хоть бы этот дурак не остановился,—пробурчал «дядя» Паша. Но «дурак» бодро полез в гору, и «Пчелка» с разбегу прошла несколько десятков метров и остановилась.
«Дядя» Паша откинулся на спинку, вытянул руки до хруста в костях и торжественно объявил:
— Обошлось...
— Обошлось,— согласился Кошелев, только теперь постигая и пугаясь всего того, что должно было случиться, несколькими мгновениями раньше.
—Кобылу тебе водить, а не машину... — прокричал из кабины грузовика с гравием шофер, добавив несколько выразительных, но не очень лестных эпитетов в адрес «дяди» Паши. Тот покорно кивнул:
— Человек прав!..
— Что же нам делать? — озабоченно спросил Кошелев. Испуг прошел, уступая место сознанию, что теперь им не так-то уж просто будет добраться до Одессы.
— Починяться будем,— не двигаясь с места, сообщил «дядя» Паша.— Между прочим, во всем этом деле «Пчелка» вовсе не виновна. После такой дороги надо было поставить на яму, осмотреть, а мы тут же опять в путь. На другой машине мы, естественно, вклеились бы или в «Волгу», или в грузовик. А «Пчелка» — умница, Повернулась
Кошелев не стал возражать, что, не прибавь скорости встречная машина, «умнице» бы никак не «вывернуться». Возражать было бессмысленно, потому что «дядя» Паша к своему дитяти относился как слепо любящая мать.
- «Пчелка» абсолютно не виновна,—все так же горячо продолжал «дядя» Паша.—Я, дурень, видел: из тормозного цилиндра утечка жидкости, пропускает манжет.
— Конечно, конечно,— согласился Кошелев, с тоской прикидывая, на какое время затянется беседа о невиновности «Пчелки». По дороге в Севастополь разговор о «Пчелке» всякий раз длился не меньше часа.
Обругав себя еще несколько раз и окончательно, как он считал, убедив Кошелева в добром нраве «Пчелки», «дядя» Паша сунул руку под сиденье и, вооружившись необходимым инструментом вылез из машины.
Однако он и не думал сразу начинать «починяться». Постоял, посмотрел на свою любимицу сбоку, открыл капот, проверил длинным прутом наличие масла. Потом еще раз обошел «Пчелку», сообщив: — Красивая машина, ничего не скажешь! — и только тогда полез в багажник за домкратом.
— Как бы ее не зацепили. А отъехать некуда,— озабоченно сказал «дядя» Паша, устанавливая домкрат. Но заботы его простирались только на «Пчелку». Сам он, улегшись под машиной, выставил на дорогу свои длинные ноги.
Кошелев, поскольку от помощи его «дядя» Паша категорически отказался, да и сам Кошелев, предлагая свои услуги, понятия не имел, в чем они могут заключаться,
стал возле торчащих из-под «Пчелки» ног, словно бы охраняя их.
Из машин, объезжавших изящные желтые сандалеты сорок шестого размера, доносились всевозможные реплики: иронические, добродушные, злые...
Наконец ремонт был закончен, и «Пчелка» бодро двинулась в путь. Когда миновали подъемы, спуски, крутые повороты и вышли на ровную дорогу, «дядя» Паша принялся рассказывать, какие заманчивые делали ему предложения, взамен «Пчелки» предлагая совершенно новые машины да еще с доплатой. О том, каким надежным другом «Пчелка» оказывалась в критические моменты, о ее капризах и обидах. Рассказывал, будто о живом человеке, близком и дорогом его сердцу. Вероятно, «дядя» Паша мог бы припомнить гораздо более интересные для Кошелева случаи из своих путешествий с геологоразведочными экспедициями, но мысли его были заняты только «Пчелкой».
По обеим сторонам дороги, на сколько хватало глаз, лежали поля, более темные там, где хлеб был убран, и совсем желтые с затонувшими в них комбайнами, тракторами и обыкновенными жатками. Золотые копны высились над степью древними шлемами. Ветер доносил глухой рокот моторов. Навстречу шли машины, груженные зерном.
— Посмотрите, вытянулись, как солдаты перед генералом! — Кошелев указал в сторону посадки. На стоге соломы с вилами в руках замерли мужчины и женщины. Все они повернулись в сторону, откуда торчал хобот комбайна.
— Что-то испортилось. Чинят агрегат,— прозаично заметил «дядя» Паша.
— Как много хлеба! — не отрывая глаз от бескрайней равнины, сказал Кошелев.
— Здесь уборка на месяц раньше, чем у нас,— с видом знатока сообщил «дядя» Паша и неожиданно захохотал.— Я с одним иностранным деятелем как-то ехал. Навстречу нам, вот как сейчас,— самосвалы, бульдозеры, рефрижераторы. А поле тоже как здесь: тракторы, комбайны,— словом, техники навалом. Мой деятель сидит, как истукан. И вдруг, откуда ни возьмись, дедок с бочкой. Тащит Савраска бочку с водой и ничего не подозревает. Прямо вскинулся мой иностранец. Будто кипятком плеснули. Уж он эту бочку разнесчастную и лошаденку
и так, и этак, со всех ракурсов снимал. Не сомневаюсь, что в какой-нибудь газетенке представлена наша Савраска техникой Советского Союза.
— И вы ему ничего не сказали? — с досадой спросил Кошелев.
— Сказал бы!..— «дядя» Паша обошел самосвал и продолжал: — Конечно сказал бы, но мое начальство не одобряет такой самодеятельности. Ладно, думаю, черт с тобой, увековечь бочку эту. Может, и так случится, что она порадует твоих читателей в тот самый день, когда наши ребята в космосе на прогулку выходить будут из своего корабля.
Неожиданно самосвал стал оглушительно сигналить.
— С чего бы ато он? — удивился «дядя» Паша.
— Может, тоже тормоза... — тревожно отозвался Кошелей.
— Ну и остановился бы. Место ровное,— «дядя» Паша сбавил газ и, приоткрыв дверцу, выглянул из кабины.— Это он нам!
«Пчелка» остановилась. Проезжая мимо, шофер самосвала что-то прокричал, указывая на дорогу позади себя.
— Э-э, черт!—с досадой воскликнул «дядя» Паша, выскочив из машины.
Кошелев тоже вылез и с недоумением смотрел на влажную черную дорожку на сером асфальте.
— Вода? — с виноватым видом спросил он, подумав, что лучше бы ему поехать в Севастополь на автобусе и не причинять «дяде» Паше столько хлопот. Правда, самому найти Фомичова было бы не так просто.
— Если бы вода!.. Бензин...— с сокрушенным видом сказал «дядя» Паша, заглянув под машину.
— И что теперь будет? — совсем пал духом Кошелев. И' как в первый раз, «дядя» Паша лаконично изрек:
— Чиниться будем...
Кошелев чувствовал себя совсем плохо оттого, что ничем не мог помочь «дяде» Паше, который так же, как и в первый раз, довольно долго постоял возле «Пчелки» и только после этой молчаливой подготовки полез в капот.
Он долго что-то отвинчивал, кряхтел, вздыхал и, наконец, когда извлек какую-то деталь, удовлетворенно объявил:
— Молодец, «Пчелка»! Я думал, полетел бензонасос, а, оказывается, йадо только заменить диафрагму. Это уж вина моего приятеля. Подсунул мне в последнюю минуту мерзкую резину вместо л-акоткани...
Из длинной тирады — если дело касалось «Пчелки», «дядя» Паша не скупился на слова — выяснилось, что надо бы где-то добыть хоть кусок обыкновенной, клеенки, которую продают в аптеках, если им где-нибудь поблизости не встретится станция технического обслуживания.
Бензонасос был водворен на место, и, обильно поливая асфальт, «Пчелка» двинулась дальше.
Кошелеву было ясно, что сегодня им до Одессы не добраться.
Они едва дотянули до заветной станции обслуживания, израсходовав весь запас горючего.
Оставив «дядю» Пашу, оживленно сообщавшего механику технические данные «Пчелки», Кошелев побрел вдоль дороги к посадке. Солнце уже стояло высоко в небе, и зеленые кудрявые акации так и манили под свою густую тень.
Усевшись на траву, Кошелев прислушался к голосам, доносившимся из-за посадки. Там, повидимому, обедали, громко переговариваясь. Потом голоса стали стихать, стало слышно жужжание пчел в белой кашке. Но вот, сначала тихо, потом все громче, полилась песня.. Юношеский голос жаловался на разлуку с любимой. И было в этом голосе столько грусти, столько чувства, что, поддавшись его очарованию, Кошелев размечтался. Виделась ему Галина, ее продолговатые глубокие глаза... Мог бы и он вот так же, как «дядя» Паша, после путешествия возвращаться домой, ждать встречи с ней, на что-то надеяться, о чем-то мечтать. Мог бы... если б не «спасали» его... Но он не имеет прав на какие бы то ни было мечты, на какие бы то. ни было надежды, сколько б ни повторял Фомичов: ты мне родной, близкий человек.
Только бы найти сестру, повидаться с ней, уже тогда легче доживать оставшиеся годы. Вспоминать и ждать писем от нее, от Фомичова, Вавилова, если у них будет желание и время написать...
И опять песня... Теперь в нее вплелись женские голоса. Какая прекрасная песня...
Нащо ж мени чорни бровы, нащо кари очи...
Народная песня... Ведь он еще и не слышал вот так, непосредственно, не со сцены, не по радио народные песни. Целый мир, прошлое и настоящее, душа, сокровенные порывы в них. Он уедет, услышав только эти две песни, что во время отдыха поют за зеленым заслоном невидимые ему девушки и парни. Но и их он возьмет с собой... эти две песни...
А мог бы уехать, не услышав даже их. И Кошелев был благодарен «дяде» Паше и его «Пчелке» за поездку, за утечку бензина, за то, что смог посидеть здесь, на траве, дышать сухим и пряным воздухом, видеть деловитых пчел и, главное, слышать эти песни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21