Задним числом видится, что мой отец, которого жизнь достаточно колошматила, был неисправимо легковерным человеком. Но время было столь волнующим, наполненным надеждами — не только отец, но и большинство па- аделайдских Пиксов и Ряхков всерьез поверили, что теперь-то они смогут вынудить Маака продать им за умеренную цену Пааделайд. Организовали даже что-то вроде слежки, чтобы, как только барон объявите я в мызе, тут же заключить с ним купчую. Делили шкуру медведя, будто она уже висела на заборе, словно под купчей стояла подпись барона и была она заверена в городе у нотариуса. «Новые» пааделайдские семьи — аземеские и пякаазе- меские — у которых подворья были столь малы, что осенние штормы грозили снести их домики в море, стали требовать у «старых» семей прирезка к своим землям. А откуда у «старых» лишняя подворная земля? На Пааделайде и не было такой семьи, которая могла бы не думать об угрозе со стороны моря, однако отец мой посчитал, что хюльескивиский Вилльпикс мог бы отрезать несколько квадратных саженей пякааземескому Вилльпиксу. Когда хюльескивиский хозяин прослышал об этом, он тут же вскинулся на нашего отца, словно земля под хюльескивиским домом была уже выкуплена и будто приходилось в самом деле отрезать от нее кусок. К счастью, не было раздоров из-за общественного хлева и картофельной полоски — там все оставалось по-старому.
Да, после радостной вести, которую отец принес из города, пааделайдцев охватила многообещающая горячка. Ну, наконец! Уж теперь-то прочно встанут на ноги! Что там сравнивать гнев осеннего моря с многовековой жестокостью баронов и царей! Теперь-то уж она будет сломлена! Наконец-то наши пааделайдские гнезда не будут больше висеть между небом и землей, а станут насовсем нас — на веки вечные нашими!..
Здесь солнце уже вновь завершало свой дневной путь, склоняясь на хребет острова Ванкувер; тени отдельных вершин уже перекинулись через пролив, хотя до настоящей темноты было еще далеко. Фебе подошла к мужу и положила руку ему на плечо — поздние розы в саду ждали вечернего полива.
ИДУТ КАЗАКИ...
Барон в мызе все еще не появлялся. Кто из нас мог знать, что всегда казавшийся спокойным фон Маак в это время дрожал в панике за толстыми каменными стенами своего замка в Курессааре-Аренсбурге в ожидании немецкого корабля. Бежавший в Берлин депутат Сааремааского конвента барон фон Фрейтаг-Лорингхофен молил о помощи государственного секретаря по иностранным делам барона Освальда фон Рихтховена, вследствие чего отплыл крейсер «Принц Генрих». «Надеюсь, что мои соотечественники не потеряют более ни одного мгновения и воспользуются этой, видимо, последней возможностью для спасения себя и своих семей»,— писал фон Фрейтаг- Лорингхофен коллегии Сааремааского ландрата. Однако капитан «Принца Генриха», несмотря на мягкую зиму, не доверился ледовой обстановке в Рижском заливе и вместо Курессааре задымил на Таллин и действительно взял на борт кое-какие дворянские семьи.
Если бы на совести баронов не было грехов, унаследованных еще от прежних поколений, будь их совесть чиста, тогда бы им не стоило проявлять такого страха. В пятом году в Эстонии был убит лишь один немец, барон фон Баранофф, из мызы Пенинга. А в конце года на призыв баронов о помощи царское правительство послало карательные отряды, которые по наущению господ убили и повесили триста двадцать восемь человек, не говоря уже о десятках жертв кровавой расправы на Новом рынке, не говоря о тех, кто умер от полученных побоев или скончался на каторге в Сибири.
«Идут казаки! Казаки идут!» — неслись по всей земле тревожные крики, как разносились они не раз до этого в течение двух столетий.
Перед карательным отрядом, который вел по Вильяндимаа барон фон Сивере, катилась волна беженцев, дымились от крови разысканные на мызских конюшнях старые скамьи, на которых пороли непокорных, чернели могилы расстрелянных, а стоны сосланных разносились по бесконечной сибирской тайге. То же самое было, где проходили отряды генерала Безобразова и других высоких чинов.
Первые беженцы, которые добрались до Пааделайда, были в основном сторонники бюргерства на Тартуском съезде. Их требования выглядели скромными, умеренными, они соглашались на конституционную монархию, зато чемоданы были у них внушительные, они заполнили всю палубу «Кукушки». Гаабрель завел мотор, Яагуп встал у руля и переправил беженцев за море.
Следующая волна беженцев явилась с рюкзаками и небольшими чемоданами, но требовали они большего — они голосовали за демократическую республику. Этих беженцев трехсаженный «Свой остров» переправил в Шведское королевство.
Потом была третья волна, многие и вовсе без чемоданов и рюкзаков, но с ружьями за плечами. Эстонцы и латыши вперемешку, эти хотели бороться за свободу с карательными отрядами и раза два вступили в схватку — их с л е - до в а л о перевезти.
А тут подошла и наша собственная очередь. Мы не поджигали мызы и считали, что вообще никакого другого зла не совершили, но от беженцев слышали, что каратели избивали и даже расстреливали безвинных, случайно попавших к ним в руки людей только за то, что кое-кто был не по нраву церкви или мызе. Мы же на Пааделайде были не угодны ни мызе, ни церкви. Были вероотступниками и даже требовали от управляющего Маака выкупа Пааделайда. В придачу ко всему отец был избран народным представителем, принял участие в их собрании. По представлению Маака и пастора, вины у нас было больше чем надо, поэтому Пиксы и Ряхки ни в мызе, ни в церкви не показывались. Мы больше не беспокоили их, и они, кордонщики туда же, нас пока еще не трогали. Боялись беженцев с ружьями и ожидали карательного отряда, который должен был прибыть в Курессааре на ледоколе из Риги — в первых числах нового года.
Зима была мягкой, со стороны открытого моря, возле Сааремаа, льда еще не было. Но наступил январь и мог с ходу надвинуть крышку на море. Еще до того как все парусники вернулись из Швеции, мы начали перетаскивать €вое имущество на те два судна, которые стояли на якоре у Пааделайда. Всего с собой не возьмешь, старый рояль, который достался Силле в приданое, поместиться не мог, наши маленькие трюмы и без того были до отказа набиты сундуками, ящиками, комодами и мешками. Невозможно было оторвать со дна весь Пааделайд и взять его на буксир, но мы бы и это сделали, если бы возможно было и хватило бы времени. В спешке забивали скот. Солили в бочки мясо, вместе с другими припасами перетаскивали их на парусники; хотя Готланд и был землей наших точил, первой якорной стоянкой, но кто знает, в каком государстве и за сколькими морями мы обретем себе крышу над головой. Элиас все говорил о Канаде и Ьотез1еас1. Но Канада была далеко-далеко. Каким образом и вообще доберемся ли мы туда на своих маленьких суденышках? По правде говоря, наши парусники — это всего лишь большие лодки, на которых надстроили палубы.
Уходить собрались все, даже тщедушная старушка, которая сама уже не поднималась с постели. И тут отца вдруг будто прорвало:
— Убьют так убьют! Где смерть, там и могила!
— В одиночку собираешься с казаками воевать? — спросил Яагуп.
— Казаки или солдаты, без Маака они сюда не явятся. Гарпунное ружье бьет далеко, уж в барона-то я угожу.
— Что там один барон! Разве мало у него родни!
— Как тут со своего острова...
— «Свой остров» ждет тебя на якоре. Здесь у тебя только шкура своя.
Отец все сидел и сидел в пустой комнате, обхватив голову руками, поставив ружье между колен.
И старый Элиас, который уже давно снес свою швейную машинку и чемоданы на парусник, куда-то пропал, его уже не было второй день. Ну куда ты без старого! Как ты оставишь Элиаса пастору!
Наступил вечер, ветер повернул на остров, и, как говорили последние беженцы, каратели уже прибыли в Курессааре. Парусники были под завязку набиты вещами, нашими людьми и беженцами. Но не было отца. Не было также старого Элиаса, Яагупу не оставалось ничего, как вернуться и почти силком привести отца. А тут из-за «теплого домика» показался Элиас.
— Ну где же ты пропадаешь?! — крикнул рассерженно Яагуп.
— Потерпи! Уже идут, идут!— отозвался в ответ Элиас, задыхаясь от быстрой ходьбы и оглядываясь назад.
Вдруг я увидел, как из-за домов на прибрежную насыпь поднялась женщина с узлом, она тащила за руку мальчонку, на мгновение она остановилась и крикнула:
— Аарон! Аарон!
«Рахель! Мама!» Не раздумывая, не дожидаясь чьего- либо указа или запрета, я прыгнул с парусника в лодку, отвязал ее и стал быстро-быстро грести к берегу. В тот самый момент, когда лодка уткнулась в песок, я заметил, как рядом с Рахелью взобрался на насыпь мужчина в форме кордонщика, с винтовкой за плечами.
— Аарон! — крикнула Рахель, увидев мое замешательство, а сама продолжала торопливо спускаться с парнишкой к воде.— Он помог нам с Бенном перебраться через отмель! Он хочет ехать с нами!— проговорила Рахель на одном дыхании.
— Он твой муж?— спросил Яагуп, который встал в рост на другой лодке.
— Какой муж! Перед отмелью первый раз увидела. Он помогал беженцам. И боится, что дознаются и его отдадут казакам.
— Дай винтовку женщине!— крикнул Яагуп по-русски, и пограничник отдал оружие матери.
Когда мы добрались до парусника, было уже совсем сумеречно. Но как только мы взошли на палубу, в лодку метнулась Лена, две придурковатые пякааземеские близняшки следом.
Яагуп непристойно выругался.
— Куда я уйду! Лошади не поены, собаки не кормлены, кошки вокруг домов мяучат! Ну куда я уйду!— сказала Лена.
Яагуп выругался еще крепче.
— Пусть насильничают!— крикнула она из лодки, отплыв от парусника на приличное расстояние.— Пусть насильничают! Хоть это в жизни перед смертью испытаю!
«Родной остров» и «Пааделайд» уже вышли из бухты. На «Своем острове» и на «Кукушке» стучали моторы. Как только Яагуп поднялся на палубу и встал у руля, «Кукушка» тоже снялась с якоря. Наш парусник выходил из Пааделайдской бухты последним. Дедушка Аабрам стоял за рулем. Пярни внизу регулировал обороты мотора. Здесь, у берега, было много больших камней, и, хотя дедушка Аабрам знал фарватер так же, как дорожки на своем дворе, он позволил поднять парус только в открытом море. Другие суда, и «Кукушка» с ними, были далеко впереди. На берегу ни Лены, ни придурковатых близняшек не было видно. Пааделайд казался в сгущающихся сумерках темной полоской, над которой черным крестом выступали крылья ветряка.
Рассказчик умолк и посмотрел вверх на полную луну, которая поднялась над снежным хребтом Скалистых гор.
— Повторил он задумчиво слова Нила Армстронга, которые тот произнес перед тем, как ступить на Луну.
Был сентябрь 1972 года.
— Луна не была тем островом, где могли бы поселиться люди, где они нашли бы кусок хлеба и пядь земли. Но они будут искать свой остров, чтобы отправиться туда, если им на Земле не найдется места, как не нашлось его нам на Пааделайде,— добавил рассказчик.
— Теперь на Пааделайде места вдоволь. Через пару лет советские космонавты и американские астронавты начнут в одном корабле летать вокруг Земли.
— Хорошо бы.
— Твой рассказ смешал все мои творческие планы. Вряд ли раньше чем через пару лет смогу обо всем этом написать. И у меня такое чувство, что к тому времени можно будет и не менять ничьих имен.
— Нет! Слишком много крови и злобы впитала в себя земля, и все это еще не отстоялось. У меня дети, внуки и правнуки...
Луна поднялась высоко над Скалистыми горами и своим холодным светом серебрила их снежные вершины. Море шумело все сильнее, оно достигло высшей точки и теперь неслось через пролив назад, в океан.
Часть вторая БЕГСТВО
Четыре камневозные лодки с Пааделайда, на этот раз груженные вовсе не камнями, а заполненные людьми и их скарбом, уходили все дальше от пааделайдских рифов на запад, не думая о холодном зимнем море и наступающей ночи. Ветер был слабым, зато был сильным человеческий страх. Если бы он вместо ветра задувал в паруса, лодки шли бы куда быстрее. Дедушка Аабрам ухватил одной рукой руль «Своего острова», а другой придерживал шкот среднего паруса; он так надеялся на помощь мотора, но все не решался его запускать — хотел по возможности тише уйти подальше от берега. Известно, что многие, у кого огонь начинал жечь пятки, бежали через Пааделайд, и, как всякое бегство, теперь и свое тоже пааделайдцы старались совершить без шума. К счастью, ветер, пускай слабый, позволял идти не лавируя, и на востоке все сужалась низкая береговая линия острова. По мере того как в снежной завесе удалялся берег, у всех у нас отступал страх перед карательным отрядом, и у меня, пятнадцатилетнего в ту пору парня, тоже. В свое время я целых два года был охвачен страхом обезножеть, но то был иной страх. Теперешний объединял все четыре лодки, и чем больше увеличивалось расстояние между нами и Пааделайдом, тем меньше становился страх. Откуда было взять лодки казакам или матросам карательного отряда, присланным из Риги в Курессааре, чтобы броситься вдогонку, но даже имея их, не знают нашего моря — посадят лодки на подводные рифы. Со стороны моря карательный отряд не страшен — в море всегда вольнее, чем на земле. Царь послал целую армаду на японцев, а ту армаду потопили в Цусимском проливе. Между Ригой и Курессааре палачей не топили — не было топильщиков,— да и мы на своих пааделайдских лодках не способны на это. Лишь бы скорее убраться. Карательные отряды бесчинствуют на суше, не слышно было, чтобы они хватали беглецов на море. Выскочат на конях на обледеневшую гальку у воды, поглядят нам вслед, если что-то еще видно будет, повернут кругом и начнут обшаривать дома и пытать тех, кто остался.
...Что они только сделают с Леной?
Старый барон Маак обязательно будет вместе с карателями, подскажет, кого расстрелять, кого выпороть, а кого в Сибирь угнать. Говорят, бароны в каждом карательном отряде главные советчики и судьи. Барон Маак зол на моего отца Тимму за то, что он привел мужиков требовать у него откупа Пааделайда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27